Будь достойным. Ты можешь заниматься, чем угодно, но твоя миссия, данная по праву рождения, стать новым эмиром. Можешь играться со своими скальпелями, но изучай людей западного мира. Можешь носить светскую одежду, но не забывай о своей религии. Можешь любить, кого хочешь, но помни о невесте, что ждет тебя в Катаре. Твои братья и сестры слишком молоды, и никто из них не имеет такой деловой агрессивной хватки. Это - твое преимущество перед всем миром. Али ибн Малик ибн Хамад Аль-Тани, ты - наше наследие.

Я слышал все это намного чаще, чем фразу «я люблю тебя, сын».

В моем мире любовь - почти грех, а долг - то, ради чего мне подарили первое дыхание. Аллах говорил, что ценность брака - найти успокоение, я молюсь ему, чтобы он указал мне дорогу, ведь пред моими глазами - лишь тернии. Мое сердце не на месте, его мечет, и это делает меня слабым перед Отцом и Богом, а у меня, в отличие от любого другого человека, нет права на ошибку. Нет права на свободу. Нет права на выбор, ведь я - слуга Аллаха и народа. Мне дано лишь еще три года в университете Великобритании, пока я могу, как сказал мой отец, «нагуляться без последствий», но я в первую очередь выбрал медицину, как фундамент для моего правления, потому что жизнь Катара - это главная ценность, и в этом смысле мне импонировала еврейская идеология. И это еще один мой секрет от высшего общества.

- Мистер Аль-Тани, сэр, дело в том, что в нашем конкретном случае нас не интересуют показатели успеваемости или оценки. Однокурсник вашего сына попал в больницу, и мы не можем позволить оставить это без внимания. От этого зависит репутация университета. По закону, ваш сын - взрослый человек, и мы можем отчислить его, а пострадавший - подать заявление на возбуждение уголовного дела. Ситуация очень серьезная, и эта встреча с вами - лишь дань уважения всему тому, что вы сделали для нашего университета.

Ах, да. Я не утверждаю, что вел себя действительно достойно. Те способы, что я выбирал, были, мягко говоря, не совсем приемлемыми. Как и поведение так называемых «жертв», боже, какое пафосное слово. Я же не выслеживал никого, как дикое животное. Я лишь наблюдал и делал некоторые выводы, и то, что происходило в этих стенах, в мире белых людей, было таким вычурным, гротескным и распутным, за пределами моего понимания. И, в свое оправдание скажу, что я не тронул никого, кто бы не тронул меня.

Но был один исключительный случай.

- Я полагаю, что вы… как там говорят англичане? Делаете из мухи слона, - я сидел молча рядом со своим отцом в кабинете декана. Встревать в его разговор было непозволительно. - Тот мальчик сам врезался со своим велосипедом в машину моего сына, и вот его письменное подтверждение. А это… мое личное пожертвование на строительство новой библиотеки. Образование моего сына очень много значит для меня. Вам же, надеюсь, будет на один повод меньше для беспокойства.

- Мистер Аль-Тани… Это очень щедро с вашей стороны, но этого недостаточно.

- Конечно. Ведь, полагаю, через год здание будет нуждаться в реставрации.

Иногда мне хотелось спросить их. А вы не думали, что люди соответствуют вашему взгляду на вещи? Если каждый араб - террорист, то каждый араб - чума, распространяющая буллинг. Я никого не буллил, я лишь немного воспитывал неверных, ведь им так мало обычных слов для понимания сути вещей. Агрессия - не зло, это инструмент мира людей. Не моя проблема, что вы не научились с ним работать.

- Твои выходки обходятся дорого. Ты уже не в школе, и здесь ты не за этим. Еще один инцидент, и ты поедешь обратно в Доху.

Моему отцу не было жалко денег. Ему было жалко чувства собственного достоинства. Я же - прикусил свой язык, как и всегда. Мне не хотелось обратно так скоро. Слишком сильно было ощущение, что мне нужно быть здесь, что я чего-то не знаю об этом мире, и дома этому научить не могли. Это иррациональное ощущение, которым я не горжусь и которое вряд ли будет озвучено условному психоаналитику. Но на второй курс я заезжал более сдержанным на открытые действия, впрочем, как оказалось, их даже не требовалось.

- Его не отчислили? Боже… о чем они думали?! Как признал, что он сам врезался? Да я видел собственными глазами! Нет, мне не могло показаться… или могло… тише!

Хватало взгляда искоса, чтобы со мной не разговаривали ненужные. Я бы никогда не тронул женщину, но они также дрожали при взаимном взгляде на меня или кого-то из моей компании, потому что знали:

- Ты дура?! Это один из «исламских», не ходи с ним.

- Но он же англичанин, о чем ты говоришь?

- Ты не знаешь? Они все принимают его религию.

Это, конечно, был миф. Но если легенда работает для того, чтобы все детки вели себя тихо и правильно, значит, в моей голове она становилась правдой. Впрочем, это работало с перебоем.

- Блять, ты нахуй издеваешься?! - я чуть не перевернул тарелку с жаркое на белую рубашку первокурсника, что приклеился к нашей компании совсем недавно, и еще не понял основных правил хорошего тона. - Я блять по-твоему говядину от свинины не отличу? Пошутить блять захотел, м?

- Бля… Али, прости, я не подумал! Вот, возьми мое…

Я сейчас взорвусь, но мне надо держать себя в руках. И моя номинальная правая рука Ахмед выступает отличным вторым пилотом:

- Джонни, ты предлагаешь Али доедать за тобой? - он выгибает брови и кивает головой в сторону конвейера с едой. - Шуруй! - и когда этот рохля подскакивает с места, а я мотаю головой в недовольстве, Ахмед улыбается этому розыгрышу зеленого новобранца. - Капец долбаеб.

В прошлом году этот кусок бескультурья оттирал бы собственную кровь с капота моей машины или костяшек пальцев. В этом году я должен был вести себя паинькой, если хотел закрыть свои личные цели, а потому он отделался легким испугом, как и некоторые зеваки в столовой, сидящие недалеко от нашего столика. Впрочем, я бы не тронул этого парня, потому что все в моем кругу - своеобразная модель семьи. А, как говорил мой отец, семья - это главное.

К тому же, у меня еще оставался мой исключительный случай.

Где бы он ни находился, я всегда выглядывал Гэри из толпы студентов. У него была уникальная аура, если так можно сказать, ощущение свечения, как белое бельмо на глазу, громкий раздражающий голос в порыве смеха в компании таких же квир-неудачников, как и он сам. Гэри раздражал больше других. Пожалуй, он был моей полной противоположностью, а потому мне было искренне непонятно, зачем Аллах допустил его создание, ведь от этого парня были одни проблемы. Я бы назвал его бесполезным, и я ненавидел таких больше всего. Даже у Джонни был некоторый потенциал, в отличие от этого белокурого вьюноши, от которого разило гомосексуализмом так сильно, что я чувствовал это даже в стенах здания. Я мог бы его игнорировать дальше, если бы он смотрел, куда идет, и его руки не уронили бы напитки прямо на мою одежду в самом начале студенческой вечеринки первокурсников год назад. И мы столкнулись взглядами впервые на таком близком расстоянии, и я напирал на него грудью, полный возмущения в своем лице, пока он не поскользнулся на том, что сам же опрокинул. Парни, с которыми я общался, смеялись. Я подал Гэри руку, и это прикосновение отразилось импульсом тока до самого плеча. У мужчины не могут быть такие нежные наманикюренные пальцы, и я резко отпустил его, нарочно, чтобы он снова упал на пол.

- АХАХАХАХА бля… ну ты и лошара, Эджертон, - Ахмед показывал на него пальцем, хищно улыбаясь, пока Гэри терялся в происходящем, а я не спускал с него пристального взгляда.

- Надеюсь, в следующий раз ты будешь смотреть по сторонам лучше, - холодно говорю я ему в лицо. - Убери осколки. Мы же не хотим, чтобы кто-то пострадал из-за твоего долбаебизма, - и он смотрит на меня такими невинными лучистыми глазами из-под огромных линз округленных очков, ути господи, малыш, у меня отсутствуют слезные железы гинетически, чтобы вестись на моргающие реснички какого-то педика. - Я неясно выразился?

Так мы и познакомились лично, и с того момента, всякий раз, когда я приходил на учебу, он не выходил из моей головы. Все факторы моего вселенского раздражения собрались в его персоне, он притягивал магнетически, злобно и зверино, и мне хотелось снять кожу с его лица, лишь бы успокоить гнев. Потому что я не псих, мне не нравилось быть в негативе, но он продолжал провоцировать меня одним своим существованием и его уникальной способностью появляться не в тех местах. И это было не искоренить, а я пытался с должным, так сказать, упорством. Гэри не исправили ни водные процедуры под чуткой рукой Ахмеда, ни коллективное давление, ни слова, в точности описывающие суть его натуры, просто, чтобы он наконец-то посмотрел на реальность взрослыми глазами, ни то, что он становился моей личной собачкой по ответам на тесты по английскому, ни его разукрашенное лицо, ничего блять из этого не сделало его менее сука бесящим и выводящим меня из себя.

Но в этом году я обещал себе и отцу быть хорошим учеником и сыном. Но Гэри, разумеется, не знал об этом. И, конечно, разве я мог надеятся, что за каникулы он хоть как-то повзрослеет? Разве что малость осмелел, подходя к нашей банде в коридоре, один, такой вытянутый и напряженный, с ходу заявляющий, что нам нужно поговорить, и я оборачиваюсь на него медленно и угрожающе.

- Прости, ты сейчас с кем-то разговариваешь? Потеряйся, - буркаю на него. Не доводи блять, сука. Твой шанс на счастливое будущее буквально на волоске, не стоит разменивать его на собственное упорство в выдуманной хуйне. - Хочешь говорить - говори, - и мои парни хохлятся от ощущения, что у меня перед ними нет секретов. Впрочем, это был очередной миф, который работал. - Перед этим, разве что, хорошенько подумай.

Всем привет, меня зовут Гэри, и я сын Зевса. Узнали? Согласны. Ха-ха! Шучу. Просто мое второе имя означает именно это, но так звали моего отца, так что на деле - ирония гораздо круче. Я должен был быть звездой, я рожден был аристократом, золотой молодежью - элитой, но один ебучий шейх со своей шайкой террористов перечеркнул мою жизнь, как научный руководитель - проект не по теме, и я потерялся. Потом нашелся, конечно, но так и не смог восстановить изначальные позиции до конца - уступил первенство какой-то сучке, и теперь мне никогда не видать Президентского кресла в университете. Даже в кампусе. Черт, я не знаю, как так вышло. Я словно всегда мимо кассы, хотя талантливее многих. Я всегда хотел проявить себя, тянулся к прекрасному, старался быть полезным, нужным, но вместо этого всегда получал только... да ничего я не получал. Свободу выбора и действий, разве что. Все остальное за меня - всю жизнь решали родители и семья. Мне надоело ощущать себя аквариумной рыбкой. Я думал, университет - мой шанс на реализацию, и я не выпущу из зубов эту возможность. Журфак - прямой путь к мечте.

Журфак позволяет устанавливать связи, находить информацию, делать выводы и прижимать к стенке. Журфак учит жизни, и я планирую для себя великое будущее корреспондентом, но сейчас активно учусь дипломатии в выбранной профессии. Это оказывается не так легко, но безумно увлекательно. Даже несмотря на многие "но" и проблемы. Пускай мне приходится завести "бороду", как борода на лице у ебучего шейха, если это сколько-нибудь отведет взгляд от моей личности. Что вообще может связывать журналиста и хирурга? Если только встретимся на поле боя, но этого не произойдет в ближайшие... пять лет? В ближайшее - никогда? Но он прицепился ко мне, как клещ. Этот Али Аль-Тани и его банда.

А все началось на первом курсе. Благо, что не в сентябре. Началось и продолжилось на безбожном уровне. Я все еще не знаю, почему я. Он мог бы доебаться до любого философа или теолога (здесь хотя бы вопрос веры был оправдан), да даже до актера, но наши пути не пересекались, но вместе с тем, пересекались даже слишком часто. Какое-то проклятье. И самое идиотское, что я не очень хочу, чтобы это кончалось. Мне неприятно, но это подстегивает меня изучать допустимые границы - смогу ли вырулить из ситуации? Так что предпочитаю ждать подходящего момента, как когда-то этот момент представился Али.

Столовая, поднос, разлетевшийся по полу осколками содержимого, и мое лицо на уровне ботинок Аль-Тани. Я поднимаю голову, чтобы увидеть его лицо, но первое, что бросается в глаза - это член, расположившийся в штанах слишком тесно, чего не видно с верхней точки обзора, но охуенно заметно с нижней. Я сглатываю нервно и незаметно, пытаюсь подняться, и он подает мне руку. Я принимаю, не веря своему везению, я сжимаю его горячую ладонь. Меня пробивает током изнутри так, словно я коснулся оголенного провода. Бешеное биение сердца и взгляд пойманного в сети зайца. И он выпускает руку, подталкивая меня обратно в разбитое и разлитое. Унижает, не зная моего имени лично, блять. А я знаю, что он знает. Просто потому, что наши имена не знать невозможно. Смотрю на свои мокрые ладони, что успели искупаться в пролитом соке.

Сукамудакалькаидный.

- АХАХАХАХА бля… ну ты и лошара, Эджертон, - Ахмед заливается своим собачьим смехом, ничуть не симпатичным, а больше отталкивающим. Он был неприятным.

Али таким не казался, но по сути - был еще темнее, чем выглядел в своих обычных одеждах. Я убедился в этом лично в тот день, и мои глаза, хоть и не налились слезами, но вмиг потускнели от разочарования. И пускай я не знал его лично до этого самого момента, но я не мог не засматриваться со стороны и часто из-под черных солнцезащитных очков, и я сам был, возможно, в глубине души похож на этих девчонок, что хотели бы стать его личными дубайскими эскортницами (я никогда не поправлял их, типа, ну Дубай так Дубай, им-то какая разница, куда их повезут в рабство), но я видел его злость, последствия столкновения, я осознанно обходил его стороной, как бы ни тянуло на эту "темную" сторону, но оно было неизбежно, наши миры должны были столкнуться, и весь образ, который я рисовал в своей голове, рассчитывая, что вот между нами все будет совсем иначе (мы подружимся или мы будем игнорировать друг друга), но, как и правы были все слухи, Али оказался - мразью, каких поискать. Я поднялся на ноги самостоятельно и отряхнулся от осколков. Поправил очки указательным пальцем, натянув их поближе к переносице, и выпрямился, найдя в себе смелость посмотреть на банду. И конкретно сейчас - на Ахмеда.

- Эгертон, - я не огрызаюсь, но поправляю сокурсника достаточно уверенно, чтобы заявить о себе или нарваться на неприятности - все опционально, но поступить иначе я не мог. Я зыркаю на него, нахохлившись в страхе огрести, но если журналист боится пиздюлей, то это не журналист, а жалкий сплетник: - Это историческое произношение. - И мой взгляд проскользил от Ахмеда к Али, как на единственного из присутствующих с многопоколенной родословной, задержался на нем будто бы с поволокой меланхолии. Я был о нем лучшего мнения, но, видит Бог, это ошибочно. Европейские принцы вели себя приличнее, чем будущие эмиры. Но этого я вслух из соображений о собственной безопасности не сказал. Отошел на безопасные пару шагов и прошаркал мысом лакированного ботинка по осколкам, сгребая в одну кучу большие.

С тех пор мы словно нарочно стали пересекаться в одних и тех же местах и коридорах. Четыре кампуса, но судьба сыпала подставой за подставу: сдвоенные пары, столовая, библиотека, парк... Однажды они затащили меня в туалет и очень ясно дали понять, что мне не подходит "Шанель", и ладно бы №5, так это были Blue de Chanel - для мужчин. Просто, блять, так. И даже не оставили альтернативы в виде селекционных масляных арабских духов. Ах, да, потому что они не из Дубаев, а из гребанной пустыни - Катара и дружественных к ней мусульманских. Ладно, это было не единожды. И я не знал, как это остановить, потому что не знал причину этой неприязни (словно в совокупности профессия журналиста, модная одежда, светлые волосы и глаза и неопределенная ориентация делала меня персоной нон-грата). Хотя я не был ботаником и неудачником. Черт возьми, я был спортсменом и занимал молодежные первенства по соревнованиям в греко-римской борьбе, но это не помогало мне против шакальей стаи (язык не поворачивался назвать их волчьей - не заслужили), это не помогало мне против их единоборств, основанных на куда более жестоких приемах. О, таких приемов не было в античности, ведь, по легенде, борьба была создана богом Меркурием для красоты и эстетики, но восточные культуры переняли совсем другие идеологические ценности, возведя в культ агрессию, жестокость и нетерпимость. Спрятав тело, которое должен был тренировать спорт и превращать в античные скульптуры, приближая людей к идеалу - божественному подобию, - в тряпки, робы и платки. Я никогда не понимал их культуры, но всегда пытался уважать. Али же не делал ничего, чтобы стать хоть немного "своим". Ему проще было действовать по привычной схеме устрашения "неверных", то есть чужих. И пока было так, мы не могли взаимодействовать в положительном ключе. Да и я не хотел. Мне претила идея связи с тем, чья страна косвенно, но так близко связана с историей моей семьи.

И вот, мне, наконец, выпадает беспрецедентная возможность покончить раз и навсегда с этим буллингом, развернутым даже не идеологически. Хуй знает почему. Хорошие мальчики не ругаются матом, но, думая об Али, я не могу заглушить темного близнеца, прорывающегося наружу. Будто этот араб меня заряжает своей энергетикой. Пробивает до мурашек, пугает до чертиков и - иррационально возбуждает. Я же не должен хотеть его. Но почему я не могу удержаться - не посмотреть сквозь черные очки на его ширинку? Почему он снится мне после кошмаров, пережитых в реальности.

Мне в руки попадает что-то, что поможет взять его за яйца. Конечно, метафорично. Даже если только представить (!), что мы могли бы переспать... я бы ему не дал. Просто потому, что своим поведением он не заслужил меня и моей задницы. Даже поцелуя не заслужил! Ну, может... только в щечку. В уголок губ. Насколько близкие касания позволяет его религия. И вот, я подхожу к нему, оценив обстановку на предмет людности места и свидетелей. Ближе, бандерлоги. Гэри Эгертон собирается поменять свою судьбу.

- Али... - Я кашляю в кулак, привлекая внимание главаря, но держусь чуть поодаль компании. - Можно тебя на пару минут? - Да, я очень храбр сегодня, но не могу же я бояться вечно. Настоящие профессионалы моей профессии не реагируют на провокации и оскорбления. Так что я пропускаю мимо ушей лай прихвостней, глядя только в лицо Али, но ни в коем случае не глаза. Я же знаю, что террористам нельзя смотреть в глаза. - Конечно, доверие - это очень важно. Но у меня дело только к тебе. Мы можем поговорить без свидетелей? Пожалуйста. Это не займет много времени.

О, я умею уложиться и в три минуты. Могу и дольше, но, черт, мы точно про интервью сейчас? Ох, адреналиновые тяги рядом с ним - по всему телу. Я так взволнован. Почему-то меня всегда бросает в жар рядом с ним. И, божечки, это работает. Мы правда уходим говорить, выдерживая дистанцию, и я плетусь за ним, шелестя выглаженными черными брюками, стараясь поспеть за быстрым уверенным шагом. Куда мне против него один на один? Я предпочту сражение на интеллектуальном поле. Мы в раздевалке, и я тут же занимаю относительно безопасное расстояние.

- Да, я хотел поговорить о нас. В смысле, о наших с тобой взаимодействиях. Ты не считаешь, что нам пора зарыть топор войны? - Нет, не считает, ну конечно же. Я не ожидал другого. - Это было весело в том году, но мы повзрослели, у нас куча дел, и мне хочется заняться более полезными делами, чем участвовать в разборках. С меня хватит с войны. Что ты хочешь, взамен нашему мирному соглашению? - Я сжимаю руки в кулаки, что держу в карманах, и меня изнутри трясет, но я стараюсь держаться. Трусливый заяц, черт возьми. В кармане флешка, и я держу ее крепко, как будто то не флешка, а легендарная финка. Но Али продолжает шакалить надо мной. Я предлагаю ему мир, а он смеется мне в лицо. - О, да ладно, Али... - Я щурюсь, словно не верю ни единому его слову. На самом деле, я понимаю, что он не врет. Он генетически не умеет врать, иначе давно поумнел бы. Я просто пытаюсь донести: - Кого будешь обсуждать, если я сдохну? - Развожу руками и улыбаюсь очаровательно, этой голливудской улыбкой, натренированной годами в обществе акул. И, черт, я не выдерживаю, ведусь за желанием посмотреть в его глаза. Черные и бездонные. И охуенно красивые... - Не заставляй меня прибегать к крайним мерам.

До пиздеца три, два, один...

- Я знаю, что вы делали в кабинете директора.

- Да тебе видимо жить нахуй надоело?!

- Ахмед, перестань, - говорю я мягко с полуулыбкой на губах, отодвигая его за плечо. В этот момент мимо прошел преподаватель английского, и я кратко ему улыбнулся. Подставляться здесь и сейчас в первую неделю учебного года было бы самоубийством. - У тебя будет три минуты, - я внимательно оглядываю это белоснежное лицо, полное решимости и страха, несколько щурюсь, задумываясь над лучшим ходом. Он молодец, он выбрал публичное место, чтобы один против всех, как главный герой линейки Марвел. Вот только если он еще не обрел своей супер-силы, путешествие нельзя будет интерпретировать никак иначе, как попытку самоубийства.

Мелкий засранец. Поставил меня в очень неудобное положение, это была его настоящая специализация, уж не знаю, что он там за каракули чирикает в своих статейках. Мне нельзя терять это место и привычный жизненный уклад, но я вносил корректировки по правильному поведению. Ооо, я даже не планировал трогать его и пальцем в этом году, но он явно нарывался, сука, не оставлял мне ни малейшего выбора, а я так не любил быть в таких ситуациях. Я иду слишком быстро, так, чтобы не было понятно, что нам в одну сторону. Не догонит - не мои проблемы, не я шел на важный разговор, хотя мне, правда, даже стало ой как интересно. И мы заходим в раздевалки баскетбольной команды, пустые и открытые, в которых куча хлама и перекати-поле, потому что игровой сезон еще не начался. Я знаю, потому что был капитаном университетской сборной, и это, пожалуй, был один из особых кайфов находиться здесь, в Великобритании. Я киваю на него, складывая руки в крест на груди, а он заикается о том, что хотел бы поговорить о нас. Я так удивился и был возмущен, что просто выгнул брови в полнейшем изумлении.

- Что, прости? - это же смешно. - Войны? Какая прелесть, - не представляется, что у него были большие яйца, но он явно вообразил обратное. - Если бы я воевал с тобой, ты был бы уже уничтожен, - я подхожу к нему едва ближе, а он делает шаг назад, и я ухмыляюсь, разглядывая раздевалку на предмет посторонних душ. Мало ли. - Весело… Тебе правда было весело? - я улыбаюсь краем рта. - По тебе не было видно, - и я вздыхаю весьма расслабленно, разводя руки в стороны. - Скажи мне, что просить человеку, у которого все есть? Нет, не так.. Что ТЫ можешь дать? - и я смеюсь снова, я не помню, когда мне в последний раз было так весело. Какая милая глупость, я в полнейшем восторге. И я подхожу еще ближе, уменьшая расстояние до безопасной для себя дистанции, в которой я смогу дотянутся до него рукой за долю секунды, пока он пятится назад, пытается задобрить улыбками, и я в ответ становлюсь просто серьезным. - С чего ты решил, что тебя вообще обсуждает хоть кто-то? - тихо проговариваю я, не спуская взгляда с его глаз, что мечутся по моему лицу, и тут, бинго, наконец-то решают ответить взаимным контактом. Вот ты и попался, зайчишка. - Ооо… крайние меры. Я весь трясусь от страха, - и я делаю еще один шаг.

- Я знаю, что вы делали в кабинете директора, - говорит он весьма уверенно, но я не повел и бровью.

- И что же мы делали? Боже… от тебя столько пустой болтовни, я не понимаю, почему ты все еще здесь со своими трясущимися маленькими коленочками. Беги, зайчик, я дам тебе достойную фору, - и он показывает флешку, и я вспоминаю прошлый год. Как я, Маркус, Ахмед и Кевин несколько… скажем так, пошкодничали с кабинетом декана ровно после того, как она разговаривала с моим отцом о неприемлемом поведении в стенах университета. В качестве комплимента Ахмед помочился на ее комнатные растения, сообщив, что по его опыту, вонь будет стоять еще где-то неделю. - Откуда у тебя это видео? - говорю я, останавливаясь на месте. По правде, попади нечто подобное в деканат, у меня действительно могут быть проблемы. Я был так зол тогда, что даже не подумал о камерах видеонаблюдения, но с другой стороны, что-то мне подсказывало, что дело не в них, иначе я бы не доехал до первых пар. Другое дело раздевалка - лучшее место для тайного общения, здесь нет камер, а спортивная зона резко ограничена количеством интересантов. А потом я вспомнил, кто снимал нас на телефон все это время. - Маркус… я и забыл, хах! Так ты, получается, принес мне вместе со своей флешкой крысу прямо на блюде, - я подхожу к нему еще ближе, пока его спина не упирается в шкафчик, и отступать дальше некуда. - Упс, - комментирую я, скорее, самому себе, и перевожу взгляд на его щеку. - Твое лицо, - прищур, и я в моменте думаю, что же оно мне напоминает, такое притягивающее и ненавистное одновременно, и это было главной загадкой всего моего первого курса. - Зажило тогда очень быстро, - я бы сказал, как на собаке, потому что я помню эти оттенки алого на его щеке, и если были нужны швы, то я не понимаю, каким чудом ему удалось избежать шрама. - Или это камуфляж? - и я касаюсь его пальцами, смазывая кожу, протирая пальцы между собой, ища эту тональную основу, что добавляет это его особенное свечение среди любой толпы. - Удивительно.

И я выхватываю флешку из его руки одним быстрым движением, роняя ее на пол и раздавливая под подошвой ботинок со вздрагиванием носа чуть вверх, одной левой хватая его за шею, чтобы впечатать голову в алюминиевую стенку.

- Копия? Ты действительно настолько тупой? - и я резко бью его кулаком прямо в живот, и он не скрючивается разве что потому что я удерживаю по струнке смирно. - Сука. Ты же блять каждый раз вынуждаешь, нарываешься, ходишь тут, виляешь… - я слышу его попытки прокашлится, его лицо наливается кровью, о, да, тот самый алый цвет, что так ему подходил. И я разворачиваю его лицом к шкафчикам, впечатывая его щеку в вертикаль, позволяя подышать некоторое время. - Дернешься, закричишь, попробуешь брыкаться, и мы узнаем, как быстро у тебя кости заживают, понял? - шиплю ему на ухо, выкручивая руки за спину. Слабый. Беспомощный. Выдумщик на хитрые змеиные ходы, но достаточно глупый, чтобы не знать, как поступают с шантажистами те, у кого есть яйца. - Ты жалок, - я плюю в его лицо, задевая округленные очки, он забавно дергается в испуге, а я сдавливаю его руки сильнее. - Стой смирно, - хриплю снова, как мантру, что ему надо вызубрить, его губы едва дергаются, я носом чувствую, как ему страшно, как он притих, как он дышит гневно, и это вызывает слишком смешанные ощущения, такие, что я не могу объяснить ни самому себе, ни Аллаху. - Смотри, какая у нас выходит ситуация с тобой… - я наклоняюсь ближе к его уху, чтобы было более доходчиво, сжимаю крепче волосы на его голове, медленно и сильно, тяжело дыша в его лицо, проскользывая взглядом по его великолепному унижению, и если бы здесь была толпа мускулистых гомосексуалистов, его бы трахали безнаказанно весь день, а он бы принимал в себя каждый член, как позорная шлюха, щебеча тонким голоском что-то про компромат и что так поступать с людьми попросту нельзя. Я резко дернул головой от этой странной ассоциации, что прорезалась в мое сознание острой иголкой, мой взгляд посмотрел на его выгнутую задницу, я нахмурился, чуть округлив собственные глаза, потому что, кажется, я начал понимать, что со мной происходило все это время. - Ты же педик? - спрашиваю я вне контекста. - То, что о тебе говорят, правда? - шлепаю костяшками пальцев по его щеке. - Отвечай, когда я спрашиваю, - не беси меня, блять, не беси. Я резко вдыхаю воздух, и его запах бьет слишком сильно, этот пот, смешанный со сладкой кожей и парфюмом унисекс. Он должен был родиться девчонкой со всеми его нюансами, и это объяснило бы все, возможно, сохранило его тело в целостности. Это дало бы оправдание моему вставшему члену и потяжелевшим бедрам от одной только мысли, что он зависит сейчас лишь от моей воли и движения рук. А ведь он был не первой «жертвой». Поверю ли я в его ответ? О, дело было совершенно не в этом. - Думаю, что то, как ты выглядишь и ведешь себя, все ради того, чтобы сесть на чей-нибудь хер побольше. Может, тебя просто надо хорошенько выебать? Чтобы, скажем, хотя бы походку твою блядскую выпрямить, чтобы ты блять знал, к кому сука подходишь и кого счел ахуительной идеей шантажировать, - и я просовываю руку под его талию, чтобы расстегнуть пуговицу и ширинку штанов, и он начинает рыпаться, и я впечатываю его щекой сильнее в стену. - Два варианта. В первом ты затыкаешься, а я постараюсь быть малость понежнее. Во втором случае у тебя на голове пакет, а мы можем заключить пари, успеешь ли ты задохнуться до того, как у меня упадет, - и я прижимаюсь своими бедрами о его задницу, проскальзывая стояком сквозь наши ткани. Черт. У меня никогда не было сексом с мужчинами, но этого нельзя было считать за такового. - Любишь спорить? Готов поставить на тебя пару фунтов.

- Все на флешке, и я бы хотел, чтобы оно оставалось т-т-там же. - Чертов голос дрожит и предает меня исключительно из-за его парализующего взгляда. Черт, черт, черт - стучит в моей голове мысль вместе с шажочками назад на мысочках, как будто я шестилетка, крадущийся по темноте до туалета в страхе быть замеченным злым домовым. Сейчас я смотрел в глаза шайтану и жалел о том, что родился. Какая удивительная способность внушать ужас одним своим видом. Но, может, дело не в нем, а в том, что его народ и мусульмане в целом своими делами и преступлениями создали этот устрашающий образ исламиста. Но помимо ужаса у меня дрожат колени от странной ненависти, разливающейся пламенем в бедрах.

Я думаю, что меня заводит страх.

Это было бы единственным адекватным объяснением ситуации и слишком тесной ширинки моих штанов от Вивьен Вествуд, в которых больше нет флешки. Она в моих руках, а еще через мгновение в его - и я допускаю оплошность, ухмыльнувшись и заикнувшись, что у меня есть копии. Я дебил? Я дебил. Ну что ж поделать, младшим это на роду написано. Ой, мамочки, что будет...

Как я не хотел разыгрывать эту карту. Как я хотел, чтобы все обошлось миром, за который я так топил в своих агитациях и призывах, стенгазетах, статьях для газет и, конечно, в своих твитах, которые набрали к этому году в два раза больше популярности. За лето я сделал так много полезного, хоть оно пролетело как один миг. Мое воодушевление фонило непоколебимой уверенностью, что этот курс будет незабываемым и продуктивным. Что такое первый курс? Баловство и адаптация. На втором ты знаешь всю эту кухню и стараешься дотянуться до звезд, но только я в этом году - собирался стать одной из этих звезд. Сиять ярко, освещая всем новеньким (и даже некоторым стареньким) путь в журналистику, выбить себе место для стажировки в "Times", а для этого мне нужны были сенсации или... Люди. Но такие люди, разоблачение которых или сотрудничество с которыми потрясло бы общественность, привлекло бы интерес.

К счастью или нет, но в моем университете как раз-таки был такой экземпляр. О, просто образцовый, просто лакомый кусочек. Самый невозможный и недоступный из знаменитостей нашего учебного заведения. Кажется, наш шейх презирал журналистов, а потому игнорировал даже девочек в юбочках и с ручками с кристаллами Swarowski внутри. С чего я решил, что Али Аль-Тани захочет со мной дружить? Дружить - очень вряд ли. Мне нужно всего лишь его Слово.

Моя месть должна быть красивой. Такой красивой, что он никогда, блять, не раскусит ее, пока не засветит свою бородатую физиономию на первой полосе - ооо, далеко не Times, - а целого Time. Пиздец тебе, сраный булли. За все унижения, оскорбления, тычки и "купания". За все говно, что на меня лилось весь прошлый год без капли уважения к статусу и вообще - человеческой жизни. Я не хотел быть похожим на своих родственников, но я Эгертон - гены есть гены. Точно так же, как и он - Аль-Тани, - никогда не поменяется, а посему я не поверю ни единому слову и обманчиво-спокойному виду. Я знаю, на что способна эта семья и конкретно этот эмирчик.

Шантаж в журналистской работе был одной из тем, что мы проходили на лекциях. Странно, что я счел гениальной идеей опробовать изученный материал на Али, ведь усвоился он очевидно плохо. Но я думал, если он будущий эмир и сколько-нибудь заботится о своей репутации, то не предпримет привычных агрессивных шагов. По крайней мере, тех, что оставляют реальные физические следы. Что ж, видимо, я просчитался, но... Он плюнул в лицо сыну военного атташе Великобритании, хотя сейчас я был больше знаменит по консервативной политике в Парламенте своих мачехи и отчима. Да, в нашей семье все сложно. У нас тоже по десять жен на одного мужа, так, выходит, мы не так уж и не_похожи. Возможно, у меня и яиц окажется предостаточно, чтобы хотя бы держать спину прямой рядом с ним. Али считает меня неудачником - пускай. Посмотрим, кто кому будет смеяться в лицо последним. Но я плюну в ответ в его лицо, и отнюдь не слюнями, ведь джентльмены не опускаются до подобного. Джентльмены унижают по-другому. Как вампиры.

Но, может, я сжалюсь, и это будет самая добрая статья о наследнике трона Катара? Это был бы его лучший шанс на спасение. Но Али делает еще одну ошибку, танцуя на тех же граблях прошлого года. И он пугает меня до чертиков, если честно - до мурашек по спине, вздыбленных волосков на руках, предчувствуя опасность шестым чувством, пячусь назад - до столкновения с шкафчиком. Ненавижу раздевалку баскетболистов за неизведанность территории.

- Не надо! - Я могу лишь пискнуть, вжав голову в плечи, прежде, чем мощная рука Али сомкнется на моей шее и больно врежет затылком в металл. Я шиплю, но быстро бросаю попытки вырваться, потому что это не кажется возможным с учетом расстановки сил и его агрессии, даже половины которой я не смогу найти в себе, даже если попытаюсь. - Ты же лучше этого... - шепчу я на уровне его лица, и мы так запредельно близко, как, пожалуй, никогда. Обычно он направлял действие, пока дружки делали грязную работу. Но он почти никогда не касался меня, словно я был из касты неприкасаемых или будто мои прикосновения приносили ему только боль. Что ж, это было взаимно. У Али был поставлен удар. Я ловил тумаки лицом, но сейчас - время живота, и я бы согнулся от боли, но у меня нет сил даже на вздох, перехваченный диафрагмой и его рукой на шее. Сегодня он готов зайти еще дальше, вывести нас на новый уровень насилия. И мне так страшно, как еще никогда не было.

Откуда столько злобы? Боже, я же не хотел  его обидеть! Я предложил мир, а мне навязывают войну. Нет.

Он навязывает мне капитуляцию.

И не дает мне даже право на одышку. Разворачивает, как тряпичную куклу, и вжимает мордой в шкаф, заламывает руку, и этот прием знакомый, а потому я стону чисто для виду, пока выкручиваю плечо под нужным углом, чтобы не было больно. Я бы, наверно, мог бы даже вырваться из этого захвата, по крайней мере, один на один у меня были шансы спастись. Но я не хочу. Педик ли я? О-о-о, хороший вопрос, мой дорогой мучитель.

- А ты поверишь мне? - Шмыгая носом, отвечаю я тихо, словно боюсь спровоцировать чёрта. Хочу взглянуть на него еще раз. Хочу посмотреть в его глаза, и я улавливаю их краем глаза, прежде чем меня жестко сожмут в руках и грязно проговорят все угрозы, что собираются сотворить с моим телом. Осквернить, изнасиловать, присвоить, взять, как журналистскую шлюху. - Н-нет... - воспримется ли это как ответ или как просьба, я не знаю, я не соображаю. Мне трудно даются слова, я пытаюсь оправдаться: - Не знаю. Я никогда не... - заткнись, Гэри.

Зачем набивать себе цену такими признаниями?

Я же хотел его уничтожить. А сейчас он хочет уничтожить меня.

Я не знаю, блять, не знаю, почему не хочу этого, почему мои ноги наливаются свинцом и бедра предательски тянет вниз, чтобы то ли осесть в страхе, то ли прижаться плотнее к стояку, который в меня упирается. Блять, такой крепкий и большой даже через ткань. Я что, журналистская шлюха? Я блять чернильница? Жмурюсь, пищу от непринятия происходящего, и вместе с тем, он ужасной тяги броситься в этот омут.

Праведный ужас всегда срывает маски. В это раздевалке мы - вслепую по минному полю гештальтов, и он мудак, но я мудак еще больший. Аристократизм вшивает в гены не манерность, а мразотность. И если ты плохой, то найдется еще похуже. Таков закон вампирского общества.

- Неужто за крысу на блюдечке я не заслуживаю послабления наказания?

Я устал, боже, как я устал был хорошим пай-мальчиком, как я устал быть идеальным сыночком, как я устал быть хорошеньким, блять...

- Тебе не хватит даже бюджета Катара на меня, шакал ебучий.

Я устал целую вечность жить с этой мыслью, что: страшно, когда не страшно и больно, когда не больно.

Нет, не надо, я никогда! Ой, прошу. Его болтовня все лепечет и стрекочет, сбивая меня с собственных ощущений, что здесь что-то не так. Меня тянуло к его телу, я вдыхал его щекочущий запах, и становилось только хуже, и это не просто тяга к мужскому телу, нет, от одной мысли меня передергивало, а потому я представлял женские бедра, упирающиеся в мой стояк, и, если совсем честно, не было никакой существенной разницы. Кончиком носа я упирался в край его уха, и даже так ощущал нежность его кожи, хватило гребенного миллиметра касания, и это казалось мне таким знакомым, таким приятным, как что-то такое, что мы забываем за те секунды рождения, когда выходим из матери, но отчетливо помнили там, внутри, когда еще не осознавали самих себя. Конечно, от разных людей веяло совершенно противоположными энергетиками, и с некоторыми было приятно спать, с другими - каждое прикосновение доставляло дикие неудобства, а с Гэри… просто было что-то странное. Я не верил ничему заранее, кроме как ощущениям тела, и мое дыхание опустилось вниз по горлу в рыке, а лоб - уткнулся к его кучерявые волосы, так старался думать, но кровь отлила совсем не к той голове.

Я ухмыляюсь. По справедливости, он действительно заслуживал послабления. Жаль, он не понял, что я уже его оказываю.

Шакал ебучий.

Шакал???

Я крепко держу его руки, хватаю за волосы и тяну вдоль шкафчиков лицом и грудью по всем неровностям прямо до края, где на импровизированных полках из алюминиевого профиля стояли ящики с хозинвентарем. Я что-то неясно ему говорю? Может, дело в акценте? Кто-нибудь может объяснить мне, почему до него не доходит? Я отрываюсь от его волос, достаю широкую изоленту, спеша обмотать ею его руки, в гневе перетягивая даже слишком сильно, оставляя рулон так и болтаться внизу. Сука. Он бесил. Это слабо сказано. Он заводил своим запахом и этими странными акцентами, что были рассыпаны по всему его телу, и я хватаю его за шкирку, небрежно укладывая на скамейку, слишком резко, и она скрипит, отодвигаясь под натиском. И я срываю его штаны ниже вместе с трусами от кого-то там очередного пафосного, ведь в его стиле так много букв всех, до кого он только может дотянуться. Тяну его за край рубашки с этим блядским вырезом, сука, прямо таки декольте имитирует, не меньше, приподнимая его тело чуть выше, и бью ладонью по его щеке, моментально подхватывая за подбородок.

- Повтори блять, - шиплю я и бью его снова, не дожидаясь ответа, так, что звук шлепка бьет по ушам, отскакивая от стен. - Ты дохуя осмелел, - и еще раз, дергая за рубашку на себя выше, чтобы растормошить в моменте, хватая его за лицо так, чтобы вместе с его ртом пальцами зажать ноздри. - На твоем месте, если бы я оказался в чужой власти с голой задницей, я бы не оскорблял того, кто стоит за твоей спиной. Хотя… - и я смотрю, как он пытается шевелить ногами, чтобы отодвинуться, чтобы найти хоть какое-то положение, чтобы вдохнуть воздух, его крючит будто под заклинанием пыток, а я просто прикован в этот страх в его зеленых глазах. - Я бы не оказался на твоем месте, - я отпускаю его лицо, даря долгожданный кислород, но бью по щеке снова, не позволяя ни малейшей паузы на осмысление происходящего. - Тем не менее, при такой опрометчивой ошибке… - я веду пальцем по его шее, чтобы сжать ее под кадыком, медленно наращивая силу своего давления. - Я бы начал с извинений, - и я отпускаю, шлепая его снова. Мне так нравится, как его голова летает туда-сюда, с этим отзвуком выдохов из полу открытых губ, мне кажется, мне даже не важно, скажет ли он что-либо, я умел веселиться и находить, чем заняться, в любой ситуации. Его щеки красные от моих пальцев, я вижу, как по вискам вздуваются вены от наших кислородных игр, и он уже не становится таким прекрасным, но, пожалуй, я вижу, что его глаза начали сиять намного ярче. - Извинения, - говорю снова. - Я даже готов тебе помочь, - зажимаю его нос пальцами, оттягивая чуть выше. - Вдруг у тебя какая речевая дисфункция, что у тебя челюсти двигаются, чтобы только хуйню нести.

И я зачем-то смотрю вниз. Наверное, потому что его сбитое дыхание стало слишком тяжелым и размашистым, сексуальным, таким похожим на окончание забега по стадиону, но с толикой проникновенной чувственности. И из-за его ноги я мельком вижу его вставший член, пульсирующий, с каплей искренности на кончике головки, и мне становится мерзко от этого вида. На столько же, на сколько я просто обомлел.

- Так ты действительно сучка, - и я отпускаю его рубашку, роняя его тело на скамейку и придавливая за руки сверху. Он тек действительно как сучка, это было диким, это забавило, это возмущало, давало столько разных эмоций, что я чувствовал, как в моих штанах напрягается мой член еще сильнее, и раз сегодня такой день… Я не считал педиками тех, кто ебал в жопу других педиков, особенно в таких ситуациях. Я напираю на него сверху, как на точку опоры, чтобы подтянуться выше и спустить свои штаны, выдыхая с облегчением, потому что моему члену так стало намного проще, и я кладу его ему на поясницу, бедрами проезжая чуть ниже прямо между ягодиц. - Ты действительно конченный извращенец. Знаешь, забудь, извинения отменяются. Ты же совсем как девчонка, разве что не понимаешь своего места. А кто в здравом уме будет слушать шлюху, да? - и я провожу еще, черт, мой член кажется слишком большим для его задницы, но я готов затестировать, а потому плюю в руку, чтобы смазать головку, второй закрывая его рот от лишних восклицаний. И я осторожно пытаюсь надавить головкой, войти в его тугую задницу, шипя. - Расслабься, - и это блять задача для обоих, которая не закрывается с первого раза, а потому я прекращаю. - Оближи пальцы, - проникаю в его рот, заводя глубже, на сколько позволяет нам физика. - Давай, сучка, старайся. Это в твоих же интересах, - я чувствую, как его язык скользит по всем костяшкам внутри его рта, такой влажный и горячий, и я вытягиваю руку из него, напоследок шлепая его щеку костяшками пальцев. - Хороший мальчик, - и под странным ощущением дежавю я осторожно проникаю в его задницу одним пальцем, чувствуя, как он едва выгибает поясницу, чуть ли не навстречу. - Походу, у тебя сегодня День рождения, - усмехаюсь возле его уха, осторожно добавляя второй. Я бы не хотел разорвать его жопу, но очень хотелось проучить, преподав основы воспитания. Может, это было далеко от этикета аристократов, зато расставляло жизненные позиции на свои места - нельзя называть шакала того, кто сильнее тебя.

Я пытаюсь растянуть его пальцами, и слышу его сдержанные стоны, тонкие и мелодичные, такие странные, но заставляющие поддеть кулаком так, чтобы сменить вектор этой песни, а затем еще раз и еще, чтобы его дыхание было таким же влажным, как хлюпающие звуки из его задницы, и я вхожу тремя, надавливая, как крючком, трахая его рукой так, что его бедра гуляют под каждым моим резким, а с его члена на пол стекает влага от нарастающего возбуждения.

- Грязный мальчишка, тебе действительно нравится все это, да? - я кусаю за край его уха, резко входя рукой еще глубже. - О, я вижу, как тебе нравится, сучка, - я резким движением выхожу и шлепаю его по заднице до дрожи по его телу. А затем еще раз, чтобы закрепить материал и собственное впечатление от происходящего. Мне тяжело и сложно, я хочу разорвать его в клочья, но чтобы он задыхался от наслаждения, это странное, звериное, первобытное, я иду на поводу у самого себя, проводя рукой по члену и надавливая снова между его ягодиц. - Сука… - я вхожу медленно и постепенно, насколько это позволяют его мышцы, двигаясь обратно и мелко толкаясь снова навстречу, разводя пальцами его ягодицы в стороны, подтягивая на себя, чтобы насадить его покрепче, и это ахуенное чувство, как он давит меня под этими тисками, это ахуенный вид, как его задница обволакивает мой член с медленным садизмом. Я беру его за волосы на затылке, оттягивая голову назад, это точка опоры, чтобы протолкнуться дальше, и я двигаюсь в нем плавно и размеренно, словно хочу съесть по кусочку, не выдерживая собственного голода и ускоряясь быстрее, чем думал, покоренный эстетикой происходящего. Я шлепаю его по заднице снова, сжимая кожу ногтями, я слышу его, я чувствую, как его тело вибрирует подо мною в легкой дрожи, заменяя страх на бесконечную благодарность, что я в нем. - Тебе же нравится, когда тебя бьют… - я беру его за бедра, урывками натягивая на себя в осмелевшем трахе. - Зачем вся эта сцена, а? Мир и вся хуйня, - я шлепаю его по заднице снова, и он вздрагивает. - Ах, какая реакция, ты бы видел, на что способно твое тело… - и я бью его снова. - Как ему нравится чужая твердая рука, - я ухмыляюсь, и мне приходит на ум очень занятная идея. - Хотя это можно исправить, - и я достаю из свисающих штанов почти упавший телефон, и щелчок сигнализирует о начале видеосъемки. Я навожу камеру на его задницу, в которую вдалбливаюсь на выдержанной скорости, медленно ведя выше к его голове. - Напомни, как там тебя? - спрашиваю, хотя я помню его имя, но хочу, чтобы он знал, на сколько его существование не важно в моей жизни, на сколько смешна была его попытка наладить мосты. - Гэри, точно, - и резко вхожу в него глубже до очередного звука из его рта. - Давай сделаем настоящий материал, зайчик, - я обманчиво-нежно оглаживаю его покрасневшую задницу. - Расскажи, как тебе нравится, что тебя имеют сзади? Хочешь еще? Хочешь сильнее? - и я подгазовываю бедрами, картинка в камере трясется, но я не потеряю из внимания ни одну его самую мелкую мимику. - Нет-нет, ты же знаешь, как важно журналисту не терять лица, - я беру его за край плечо, разворачивая к камере, чтобы он не надеялся остаться инкогнито. - Давай же, Гэри, улыбка на камеру. Скажи, как тебе нравится мой член.

Это вырвалось из меня раньше, чем я успел принять решение. Осознать - осознал, но не принял решение. Словно импульс, неконтролируемый и мощный, прошел через мое тело и вырвался по трубе гортани эхом самой большой ошибки. Мой отец бы мною не гордился, да и мать тоже. Ведь я как никто другой знал об Аль-Каиде и их методах, о том, как действовать, будучи в заложниках, и я сейчас - вел себя прямо противоположно благоразумной жертве. Я же мог не рыпаться - и все закончилось бы раньше и мягче, как было обещано за примерное поведение. Но я выплевываю изо рта такое обидное оскорбление, за которую, в целом, могу не выйти живым из этой раздевалки уже никогда - за исключением того, что в последний раз половина кампуса, включая преподавателя по английскому, видели, что я ушел с общепризнанным агрессором. Эта мысль держала меня в тонусе и не позволяла сломаться. Мы жили в стране, где у него не было иммунитета и возможности избежать наказания за убийство гражданина этого государства. Даже если бы его папочка проспонсировал бы Букингемский дворец на реставрацию - здесь ему был бы пиздец. А потому я смелею, не то чтобы очень, но ровно в тех пределах, которые обойдутся мне дополнительным компроматом на его хачовскую физиономию.

Я смотрел на него, и мои глаза смеялись: "давай, Али, оставь на мне следы своих лап". Только дай мне повод для международного скандала, сукин сын. Чтобы ты понял, наконец, как меня заебали твои каменные щи, будто тебе на все наплевать, ты бессмертный и неуязвимый. Уязвимый, слабый, жалкий и неуверенный в себе. Не нужно быть психологом, чтобы понять это. Я просто хочу, чтобы весь мир это увидел, как увидел я в том году. Ну, и может, я хочу увидеть на что еще он способен, когда... когда все идет не по плану, а мышка оборачивается крысой, что прокусывает мясо до кости. Несильная рана, но глубокая и неприятная. И, может, я заражу Али бешенством, и тогда нам будет еще веселее в этом гребанном аду.

Неужто связать изолентой - это все, что пришло на твой ограниченный ум? Или вся кровь отлила к члену, и теперь Али мог соображать только фрагментами из кинофильмов. Критикуя его в уме, я храбрюсь, замыкаясь от неизбежного. Поворот. Смотрю в его глаза только, чтобы утонуть в этой нефти. Пощечина за пощечиной с грязными словами навылет заставляет мир вокруг моргать картинками невозможными ассоциаций. Его удары выверенно-четкие по касательной линий, болезненны настолько, насколько я могу это выдержать, но я об этом не думаю прямо сейчас, я лишь чувствую, как заворачивается в спираль мое нутро, как по ней проходят электрические микро-импульсы, взвинчивая всю мою нервную систему. Я чувствую, как она приводится в движение и наполняет меня жизнью - то самое чувство, когда организм выбрасывает чрезмерное количество адреналина на грани смерти, чтобы выжить. Словно в этот момент вся боль и страхи, испытанные "до" - переставали иметь значение, распускалась цветком лотоса внутри - новая жизнь. Какая уж по счету? На самом деле, до сих пор я рисковал так редко. Бывало разное, бывало так, что я вылетал с трассы, но все это было полнейшей херней в сравнении с тем, в каком ужасе пребывал мой мозг от происходящего, и как реагировало тело на то, что впервые за долгое время ощущалось так реально. И эта боль... как будто он знал, как надо меня бить; вся эта боль - как будто он знал, куда надо бить, чтобы я захлебывался в тихих стонах, упивался собственной беспомощностью в скулеже, как сука, и мог течь по нему, малодушно оправдывая это тем, что пытаюсь понравиться мучителю.

В детстве я ненавидел порку. Это было нормальным явлением среди аристократов. Еще тридцать лет назад в Итонском колледже официально были разрешены телесные наказания для воспитанников, но эта традиция не ушла из викторианских поместий. Я ненавидел порку ровно настолько же, насколько ее любил.

Это странное, необъяснимое, противоречивое чувство, которое накатывало на меня каждый раз, когда мистер Эдвардс заносил ладонь или ремень над моей задницей, оправдывая насилие воспитательными целями. Чтобы рос прилежным. Будто само ожидание удара доставляло мне больше удовольствие, чем сам удар. Будто бы мне было больно от самого ожидания, чем от того, что следовало за ним. И это повторялось из раза в раз, это сводило с ума, но когда я достиг того возраста, когда все мальчишки превращаются в молодых людей, тогда я понял, что это были за ощущения. Когда я впервые кончил от этого, мне было так стыдно, что я несколько дней не выходил из своей комнаты, не попадался на глаза воспитателю и тем более родителям.

Мы часто переезжали, сколько я себя помню, и после этого конфуза, не слишком долго после, мы переехали снова. На этот раз, на целых шесть лет, и я забыл про наказания и порку. А дальше я повзрослел и поступил в университет. Я оказался здесь, и вот сейчас я снова краснел - не столько от пощечин и грубых слов, что летели в мои чувствительные уши, сколько от того, что он делал со мной, не наказывая, но - преподнося урок. О, я был прилежным учеником...

Я мог выдержать гораздо больше.

В моей голове - полнейший блэкаут мыслей. Мне хорошо, мне страшно, мне больно, мне весело, как будто я сумасшедший. Но в здравом уме никто не выдержит этой энергетики Али, которая придавливает лавиной. Как будто ледник Колка, он сходит сверху и сметает мою менталку к чертям, лишая воли, подчиняя одному своему животному желанию, и у меня все переворачивется внутри и дрожит, словно я зайчик - трусливый, быстрый, попавшийся ловкому охотнику, и он сделал все правильно, черт, он сыграл как профик, связав этому зайцу его мощные лапы, чтобы не брыкался и не отбивался. Не отбивался от рук? Ох, черт, мои протяжные стоны в закушенную губу - слишком шлюховской призыв продолжать, ведь он не закрывает мне рот больше, а значит, я должен кричать, я должен звать на помощь, пока он прорывается внутрь своим членом, который я не видел, но успел ощутить кожей, и он входит в меня, доставляя боль и проходясь по неожиданно эрогенным, и впервые боль и экстаз я могу испытать одновременно. Я не должен терять равновесия, но, кажется, я мог бы взлететь сейчас, настолько мое тело перешло в агрегатное состояние под его ладонями, пальцами, зубами и глубоким голосом, удерживающим меня на привязи, и, выходит, я не могу - я не хочу, - улететь.

Самые великие из нас способны выбирать ошейники.

- Али! Али... - я хнычу, как маленький мальчик, не зная сам, о чем молю его. Пожалуйста, Али, пойми меня правильно, я так запутался, я так напуган. Я никогда не испытывал так много ощущений вразброс по телу, я не знал, что на нем так много точек, которые доставляют что-то еще непознанное. Не успеваю фокусироваться. Он везде и всюду, последовательно, одновременно хаотично. Безумец, псих, социопат, маньяк! - Ахх... Ах! Нет... - скрываю лицо, пытаясь натянуть плечи на голову, чтобы уйти от камеры. Камеры??? Черт возьми! Нет-нет-нет. Я опускаюсь с небес на землю. Нет. Я расшибаюсь наземь, и так обманут я еще никогда не был. Невозможно. Я же всегда - сухим из воды! Я никогда не остаюсь в дураках, это я - трикстер. Али оборачивает игру против меня. Блять. Я визжу, вырываясь из его хватки. Но у меня темнеет в глазах, очки от Армани падают на пол, уводя меня в расфокус, лишая зрительного канала - и теперь место панике, я в полнейшем ахуе от этого виндсерфинга по эмоциям. - Блять! Али, отпусти! - Взбрыкиваю я, дергая плечами, но размытое пятно телефона подсвеченной вспышкой сообщает мне, что я, сука, в объективе. Я хотел стать звездой второгго курса? Я передумал! - Пошел нахуй! - Дергаюсь я, и его огромный хер задевает под новым углом такую точку, от которой у меня изгиб чуть ли не в девяносто градусов. - Ччччерт... - я шиплю, роняя себя обратно на лавку. Мне плохо, блять, остановите планету. Безумие. Я рыдаю, пытаясь спрятаться, но бедра энергично скачут на хере, как будто я не первый раз на родео, но это первый, и я бы хотел романтичнее, красивее, галантнее, да хоть бы и честнее, но не это унижение. А ведь на какое-то мгновения я подумал, что это нравится нам обоим, что это игра, но теперь это - жестокая шутка. - Блять, не надо... Просто убей меня. ЭЙ! ПОМОГИТЕ! - А вот сейчас, я совершенно серьезно. Серьезно. Не шутки. Нравится его член? Пиздец нравится. Просто прекрати это цирк. Я скачу, объезжая его снизу под звонкие шлепки по горящей жопе.

Али сломал меня. Я не знаю, что лагает в этой матрице. Наверно то, что я хочу сдохнуть примерно в равной степени с желанием получить оргазм. И это полнейший и бесповоротнейший пиздец.

- Пппрости.

Глупая сестра играет с мячиком на улице. Старший брат отворачивается в сторону всего лишь на секунду, пока маленькие ножки бегут прямо на проезжую улицу. Глупая сестра бежит за мячиком, который не может догнать. Старший брат оборачивается вовремя, чтобы резко схватить ее за руку на тротуар почти из-под машины. Она плачет. Он сильно ругается, берет ее за ухо, отводя домой. Мячик укатился, больше никаких игр. Ни сегодня, никогда. Праведный голос матери сорвался не на того провинившегося.

- Али! Отпусти сестру. Что это такое?! Надо же понимать, когда пришло время закончить игру.

Он сейчас плакал, как она. Али, отпусти меня, пожалуйста! Хнык-хнык, катящиеся слезы по щекам, беспомощность перед тем, кто может задавить. Моя сестра тогда перестала плакать и побежала за новым мячиком, словно ничего не случилось. Тогда я понял, что слезы - это не всегда зеркало боли, очень часто слезы - лишь инструмент управления людьми, как и та же агрессия. И с Гэри происходило тоже самое, его слова шли наперекор движению бедер, которыми он поддавал навстречу, раскрываясь в сдержанном танце своих изгибов. В какой-то момент я увлекся, снимая абсолютно все. Как напрягаются мышцы на его заднице, как она сама насаживается глубже на мой член, черт, я уверен, что там еще не было таких размеров. Как он мотал головой, задыхаясь, иногда проигрывая в попытках ускользнуть, сам подставлялся своими глазами под объектив, как извращенец, что в тайне желал, чтобы весь мир знал, как он любит члены. Особенно папочка, я полагаю. С отцами ведь всегда сплошные проблемы.

Я редко слышу брань от него, якобы фигура высокого полета, но сейчас слово за слово летит, он будто пытается атаковать меня всеми возможными способами. Не прошли слезы, так, может, посыл нахуй сработает эффективнее, вот только все это меркло и тускнело по сравнению с тем, как его тело ломало в экстазе, в этом извращенном удовольствии между шлепками от боли и чувствительными точками, которые я, судя по всему, случайно обнаружил. Кому мне верить, Гэри? Я мало кому верил в принципе. Но телу - всегда.

Я выключаю телефон, небрежно отшвыривая его на пол, когда мне захотелось просто ощущать его всецело без нюансов, чтобы до движения каждой мышцы по телу в напряжении хватки, и я беру его обеими руками за бедра, а он скрывается в кричащую мольбу о помощи, пугая в моменте до чертиков, и я затыкаю его рот ладонью, наседая выше в эту его пошло откляченную задницу на девяносто, вы только посмотрите, как мне тут не рады. Я рычу и не могу остановиться, моим мыслям нет никакого рационального объяснения, лишь чистый инстинкт, который хочет, чтобы этот мальчик был чуть более покладистым. Хочет подчинить его, выжечь собственное имя на его пояснице, и я понимаю умом, что это ненормально, но мою грудь так и тянет ближе к его спине, и я хриплю ему на ухо:

- Подставить меня решил? - шепчу я в оскале, продолжая входить в него снова и снова. - Не нравится? По тебе и не скажешь. Или твоя задница сама за себя принимает решения? - я кусаю его шею, его запах достигает какого-то апофеоза секса, и я снова рычу в его кожу, ускоряясь в собственных ощущениях так сильно, что моя ладонь соскакивает с его губ, выпуская его дрожащее «прости» на исходе сил, и я отвечаю добром на добро. - Смотри, как одно слово могло бы помочь тебе избежать так многого… Не сложно ведь было? - и я вхожу в него резче и глубже, поддевая руку в его подмышку, чтобы за плечо, дернуть его тело на себя в рывке. - Я прощаю тебя, зайчик, - шепчу ему, шаркая губами по краю уха. - Ты такая хорошая сучка, - и я вжимаюсь губами в его взъерошенный затылок, глухо простывая в него на финальных рывках прежде, чем прижаться к его заднице бедрами, мой член полностью в нем, я взрываюсь с напряжением мышц, хватая его сильнее и крепче, норовя раздавить, и также резко отпускаю с выдохом облегчения, выходя из его задницы. Я смотрю на него сзади, как из его дрожи вытекает моя сперма, он сокращается и дрожит, между его ног все еще его возбужденный член, с которого стекает влага.

Я встаю, застегивая штаны и убирая телефон в карман. Привожу себя в порядок, отряхивая колени от остатков пыльного пола, пока он так и лежит, пытаясь выпрямить дыхание и понять за произошедшее. Я сажусь на скамейку возле его лица, убирая с его лба взмокшие кудри, чтобы было лучше видно глаза, и от этого движения по моему телу проходит волна мурашек. Я не помню, когда в последний раз чувствовал себя настолько спокойно.

- Гэри, - зову его достаточно мягко, очерчивая большим пальцем линию его подбородка, чтобы он подтянулся ко мне всем своим вниманием. - Я надеюсь, ты понял свою ошибку, - кажется, он все еще в шоке, и я пытаюсь слегка успокоить. - Тшшш. Я не злюсь на тебя, зайчик, - я глажу его по щеке костяшками пальцев, он все еще такой красный, побитый, как настоящий солдат на поле боя. Впрочем, в своей голове он так и так играл в несуществующую войнушку. - Кое-что я все же могу для тебя сделать, уменьшить твои страдания, ты ведь так просил… Но тебе нужно помнить, каким послушным мальчиком ты можешь быть, - я скольжу большим пальцем по его дрожащим губам. - Открой свой рот, - и я проникаю чуть глубже, лишь напоследок коснуться его языка, и медленно вытаскиваю, вновь очерчивая его губы. - Умница.

Я поднимаюсь со своего места и развязываю его покрасневшие руки, что должны быть в онемении после всего. Изолента летит обратно в ящик хоз.инвентаря, потому что я привык убирать за собой, но Гэри останется здесь некоторое время. Ему очень нужно. И я ухожу, приятно опустошенный, с полным осознанием того, что он больше не подойдет ко мне, а я больше не сорвусь, доучусь этот год, контролируя свой гнев, и не произойдет ничего, что разрушит мои планы.

И так и было первые дни, когда я ловил его избегание своим взглядом. Столовая, коридор, общие пары английского, которые, кажется, он начал пропускать. Это было время спокойствия, когда я мог сфокусироваться на учебе и спорте. Оказалось, в тот день начали подготовку раздевалок и зала перед сезоном, и, когда я узнал, я ухмыльнулся, представляя, как тренер заходит и видит лежащего раком Гэри, который, вероятно, додрачивает, весь в сперме. Судя по тому, что в университете надвигалось какое-то затишье перед бурей, ничего из этого не произошло, да и мне было не до этого. Я пересмотрел то видео с трясущейся картинкой, замечая больше неуловимых в моменте деталей. Я пытался будто что-то найти, но не мог понять, что ищу. В итоге я перемонтировал компромат, убрав свой голос и его «Али» на всякий случай.

А потом через пару дней посреди ночи мне пришло сообщение с неизвестного номера.

Prince Gary: привет, Али. извини меня, пожалуйста, за мое поведение… пожалуйста, удали то видео. я тебя очень прошу

Ути божечки. Добавить контакт, перименовать в «Зайчик». Конечно же, я решил его потроллить. Пишу ему:

Fuck Science: ты кто?

Зайчик: Гэри

Fuck Science: не знаю никакого гэри

Зайчик: сучка

Какой хороший зайчик. Переименовать в сучку? Нет, пусть будет так.

Зайчик: память возвращается?

Fuck Science: смутно. а что было на видео?
Fuck Science: не понимаю, что именно нужно удалить

Боже, ну и глупый. Я буквально закатываю глаза, общаясь с телефоном. Неужели он думает, что я действительно удалю его порнушку? Ха.

Зайчик: без понятия. что бы ни было - удали
Зайчик: то видео, где я. и ты.

Fuck Science: а мне что с того?

Зайчик: я серьезно, чувак. Не падай до уровня журналистских придурков, которые очень сожалеют о своём проступке
Зайчик: мне кажется, ты получил достаточно…

Пффффффф…

Fuck Science: не интересует

Зайчик: что ты хочешь?
Зайчик: время открыть торги

И я снова закатываю глаза, тяжело выдыхая. Мне сейчас не до этого странного флирта или во что ты вообще пытаешься. Час ночи, какого хрена ты не спишь.

Fuck Science: спать. завтра в кабинете 316 в 15, обсудим твою капитуляцию. снов.

И я блокирую телефон, поворачиваясь на другой бок, пока не слышу вибро. Не смотри, там ничего важного. Но интерес берет вверх, и я смахиваю блокировку.

Зайчик: 😊

Агрх. Сводит с ума.

Я не хотел с ним сталкиваться снова, мне казалось, мы все решили. Я не планировал сливать это видео, просто хотел спокойствия. И чтобы мелкие засранцы не думали, что имеют право меня шантажировать. Но я все же пришел в назначенное время и место, и Гэри, казалось, был уже там, смотрел в окно, и… что-то репетировал, либо просто говорил сам с собой, боже, мне абсолютно не важно, в общем, я закрыл за собой дверь и подошел к нему, оглядывая его взволнованность, но на его нервное «привет» я лишь кратко улыбнулся, переходя сразу к делу.

- Я не удалю твое видео, - совершенно спокойно ставлю перед фактом. - Это гарант того, что ты мне не доставишь проблем, так как мы оба знаем, что журналистское слово мало что значит, - я хмыкнул, оглядывая его шарфик от Эрме не по сезону и образу, а потому я не могу тайком не поддеть пальцами, чтобы убедиться - о, да, я оставил ему смачный синяк тем днем, и на его белоснежной коже - отпечаток моих челюстей. - Какая красота, - я провожу пальцем по следу, и Гэри пытается отскочить в сторону, и я утягиваю шарф к себе своей рукой. - Смотри, одно неловкое движение, и всем все становится слишком наглядно. Я бы беспокоился о другом, на твоем месте. Если ты боишься найти себя на порнхабе, даю свое Слово, что этого не произойдет, - я протягиваю ему шарф обратно, и он осторожно касается его своими длинными пальцами, но я не спешу отпускать руки, осматривая его женственное лицо, спрятанное за оправой очков. Опять это странное чувство знакомого, что разливается волнами по телу. Он говорит, что я его изнасиловал и нет мне веры, и я наклоняюсь рядом с его ухом. - Я не помню, чтобы ты просил не насиловать себя, зайчик, давай не будем обманывать друг друга, - говорю ему шепотом. - Твой член встал от одной пощечины и не упал за все то время, что ты пытался насесть своей развратной задницей глубже на мой член. Снова и снова. Это малость не похоже на изнасилование, как по мне, - я усмехнулся, отстраняясь, и уже был готов отпустить свой край шарфа, чтобы уйти восвояси, если бы он не разнылся. - Тц, - я щелкаю языком, ведя головой. - Это очень важно для тебя, да? - выгибаю брови в ответ на его лучистый взгляд, и я наматываю на кулак свой край шарфа, будто бы притягиваясь к нему ближе этим движением. - Давай посмотрим, сможет ли твой рот справиться с моим членом также, как твоя задница, м? Ты ведь готов на все?

Погано. Погано, блять. Походу, это суть игры моей жизни - носить волчью маску, топя честность глубоко в сердце, что в семье, что в университете, что со своими людьми, которых сложно назвать друзьями, пусть мы номинально и обозначались таким образом. У меня была совесть, кто бы что не думал, просто чаще всего ее вытесняли вещи поважнее, такие, которые не мог контролировать даже я. Его пугливые глазки, как у принцессы в беде, все еще стоят перед глазами. Я не понимаю, почему это холодит и возбуждает одновременно, но я не мог поступить иначе перед своей бандой - а он, смотрел таким глупеньким зайчиком, будто не понимал это. Между тем, скромностью ему действительно не помешало бы обзавестись, глядишь, меньше раздражал кого ни попадя. Я развернулся назад, кивнув Ахмеду, что встречусь с ним позже, я не совсем понимал, что именно хотел сказать Гэри и уж точно не помогать собирать ему кучу хлама, что вывалилось из его рюкзака. Просто… блять, я не знаю. Нужно было взглянуть, чтобы понять, но его след исчез, словно он испарился тут же, как только его отпустили. Я цокнул, решив экстренно забить. Если гора не идет, это еще не значит, что надо было двинуться за ней. Однако мой взгляд ослепил острый блик где-то в газоне, я сощурился, приглядываясь, обнаружив какую-то херню типа египетского сувенира, только, походу, не из дешевых. В другой момент я бы выбросил это обратно, но мои пальцы бесконечно рассматривали золотую фактуру с усыпанными камнями. Ходили легенды в Древнем Египте об артефактах, что притягивали держателя, одаривая проклятием, но это форменная чушь. Тем не менее, я зачем-то забрал безделушку себе, будто она должна сыграть свою роль.

Вечером я узнал, что это вещь Гэри, что он выронил на землю из-за школьных выходок Ахмеда, и ухмыльнулся. «…Обещаю вознаграждение гораздо больше того, которое предложат вам в ломбарде! Хо». Хо))) В ломбарде на такие вознаграждения даже не стоит рассчитывать, для того существовали заведения другого рода. И, несколько обдумывая сообщение, я зашел в наш диалог, увидев себя в бане и в удивлении изогнув брови. Маленький сучонок. Ах ты ж шлюха мразотная, ахуевший финт. Я даже привстал с кровати, сжимая крепче свой телефон под стать сжатым челюстям. Тебе лучше не попадаться мне на глаза. А я еще хотел поиграть в хорошего парня, ох как зря, Гэри, ох, как зря. Попадись мне, зайчик.

Следующим утром я стоял возле стенда с университетскими объявлениями. «В сборную университета по баскетболу открыт конкурс на атакующего защитника». Это сильно подняло мне настроение, позволило самодовольную улыбку, потому что я люблю, когда все становится на свои места.

- Сразу так можно было? Когда я попросил, а не когда я вынужден напоминать, - уточняю у Ахмеда, но он самодовольно улыбается, потому что знает, что справился.

- Да можно, можно. Не дуйся, все сделано в лучшем виде, - он хлопнул меня по плечу, и я развернулся к нему всем телом, снижая громкость своего голоса до нас двоих.

- В следующий раз не занимайся хуйней, когда есть дело. Когда тебе что-то требуется, я прихожу моментально. Ты же, я полагаю, несколько подахуел, забыв про свои должки.

- Али… Даю тебе свое слово, на то были обстоятельства. Аллах видит, были.

- Очень надеюсь, что так. Ладно, пойдем отсюда.

Я хотел отдать Гэри его безделушку, но передумал, и это было основательное решение, которое не подправили даже хорошие новости. Маркус не появится на лекциях еще… некоторое время. Но он был далеко не последним, кто нуждался в уроке. О, нет-нет, я не собирался делать с зайчиком ничего из ряда вон. Просто поговорить, посмотреть в его глаза, прояснить ситуацию, возможно, попросить не заходить в определенные места, где он может быть отпизжен не_мною. Объяснить доступным языком, что меня нельзя отправлять в ебанный бан, сука. И, может, если бы он понял и принес свои искренние извинения, я бы и поменял свое решение относительно его задротского талисмана. Я зашел в кабинку мужской уборной справить легкую нужду, выдыхая от перенапряжения в моей голове, как за дверью разносятся ругательства на пищащем, и я встретил Гэри, склонившегося над раковиной.

- А я и удивился, что девчонка забыла в мужском туалете, а это ты, - фыркаю я, и он рыпается, чтобы поскорее сбежать, но попадает прямо в мои руки, что хватают его за рубашку. - Тшшш, зайчик, куда ты так спешишь… - я дергаю его на себя, бегая глазами по его моложавому лицу, его щеки напоминают созревающие персики в утренней росе, и я толкаю ногой дверь второй кабинки, чтобы проверить на наличие посторонних. Пусто. И мой взгляд падает на его рубашку, этот блядский символ того, что он не сделал никаких выводов. Ходил весь день с грудью нараспашку? - Сука, ты себя серфером вообразил что ли или бессмертным блять? - рычу на него, подтягивая ближе к себе за ткань, и замечаю пластырь с динозавриками поверх ожога. - Это еще что за хуйня? Тебе пять лет? - и я одним рывком сдираю всех этих динозавриков, открывая мелкий ожог и выбрасывая его за свое плечо. - Как же ты сука бесишь… - резкий шаг, чтобы прижать его затылком к кафельной стене. - Я блять тебе максимально подсказываю, как здоровье сохранить. Ты скажи, если тебя это не интересует, мы с этим быстро решим, - я гневно дышу в его лицо, ухмыляясь в мерзком ощущении, и я беру его за этот блядский подбородок, вжимая голову сильнее в кафель, невольно повышая тон своего голоса. - А чего только три пуговицы, а? Давай уж сразу все покажем, - и я расстегиваю его рубашку, чуть ли не срывая все застежки, и моему взору открывается еще одна странная деталь, взятая словно не из этой реальности. На его животе красовалась полоска шрама, очень старого и зажившего, я бы сказал, идеального в проведенной хирургической работе, хоть его первопричина мне была неясна. Я провел по нему своими пальцами, словно изучая, мне казалось, я видел такое уже, в каких-то учебниках, да, точно, наверняка мы проходили что-то подобное, и я ловлю себя на мгновении безумия - ведь я не забываю ничего из учебных материалов. - Ты себе харакири делал или я не первый, кого ты доводишь? - аппендицит ему вырезали, как же, как будто я не замечу разницы. - Больше похоже на то, что ты рожал. Ты точно парень? - хмурюсь я в своем нарастающем возмущении. - Я же вроде все видел, но ты блять ведешь себя как тринадцатилетняя шалава, - и я легко шлепаю его ладонью по щеке. - С таким же уровнем долбоебизма.

Он здесь.

Я почувствовал его появление спинным мозгом - тем самым шестым чувством, о котором так много болтают на всех углах. Сначала входят мои мурашки, потом он. Отражение в зеркале добавляет персонажа с самой черной аурой. Закатываю глаза прежде, чем прикрыть их на мгновение, сдерживаясь из всех сил, чтобы не ответить на подстёбку. Это уже не смешно, в самом деле.

- Ты преследуешь меня?

Господи, какие очевидные вопросы я задаю. Но мне просто для справки. Просто понимать уровень пиздеца, насколько сильно я попал и попал ли я на сталкера, что жутко в целом. А еще, мне стыдно. Теперь мне стыдно вдвойне, за то, что было вчера ночью с Дитой, о чем я благоразумно молчу. Али ревнует меня к расстегнутому вороту рубашки, и ему вовсе необязательно знать о том, что я позволил себе касаться кого-то еще. Это мне подсказывает здравомыслие. И еще, может, легкая самоуверенность на тему того, что некоторые вещи я все-таки могу делать автономно и против его потенциальной воли. Как будто это знание дает мне преимущество перед ним - словно я знаю больше, чем он, храню какой-то секрет и все такое, и пускай это выглядит крайне дурацкой игрой, в глубине души мне приятно, что я оставил его в куколдах, но боязно, что не должен был, ведь мое тело принадлежит...

- Пусти меня! Сск... - МНЕ. Блять, оно мне принадлежит, а не тебе, социопат чертов. Динозаврики летят в сторону. - Я закричу! - Снова угрожаю, и я походу тупой, раз не учусь на ошибках. Ведь у Али на все мои жалкие попытки передавить его есть с десяток методов раздавить меня. Но он заставляет меня заткнуться только одним своим взглядом, под которым я действительно как зайчик - прижимаю уши к голове и становлюсь паинькой, и мне тошно от самого себя, от трусости, которую я испытываю перед ним, и от блядской радости получить эту ненависть, потому что никто никогда не реагировал на меня так бурно и сильно. Разве что, кроме мачехи, которая и выписывала мне наказания через третьих лиц, уверяя, что любит меня больше родной дочери - и так хочет, чтобы я вырос хорошим человеком. Она оправдывала жестокость благими намерениями, и черт, этот псих оправдывается точно так же. Как будто это норма. Но это не норма!

Я живой, и мне больно.

- Аппендикс.

Отвечаю односложно и лаконично, потому что не хочу касаться этой темы. Темы своего уродства, если точнее. Поэтому мне нравится секс в одежде. Мужчину красят шрамы, а я, как Али выразился - девчонка. Даже если и рожал, его это ебать не должно. Это невозможно, но все еще - ебать не должно. Это холодное отверждение с моих уст только в расчете на то, что он поймет, как сильно я обижен. Нет, вообще-то, я - оскорблен!

Я просто не понимаю, какого хуя Вселенной от меня_нас надо? Я что, многого прошу? Просто чтобы от меня отвязались, не травили, не унижали, не били. Просто дали вздохнуть спокойно. Я устал от вечного прессинга и ожиданий, от нравоучений и поучений, от чужого важного мнения по поводу моих действий и желаний. О, никого не заботили мои желания, сколько я себя помню. Никто не спрашивал меня, хочу ли я менять школы каждый год, потому что моего отца снова сорвали в командировку. А это школы не регионального уровня, но мирового. Я поменял так много коллективов, что не сумел установить ни одной, сколько-нибудь крепкой, связи. Ни друзей по переписке, ни доверительных лиц. Мне всю жизнь так по-собачьему одиноко, что я ищу адреналин во всем, чего касаюсь в своей жизни. Но никогда не искал целенаправленного унижения, потому что...

- Знаешь, Али, у меня вся жизнь под эгидой неудачника. - Ухмыляюсь болезненно. Да я сам не свой последние сутки, мне так хуево давно не было. Я не знаю, что делать. Так запутался, что не вижу выхода из этой чертовой системы жизнеобеспечения и твоих правил, как сохранить здоровье. Пошел нахуй вообще. Мы ничего не должны, тем более друг другу. почему надо объяснять такие простые вещи? Мы оба о разном говорим, но только я не хочу выжигать личность Али. Мне просто хочется накуриться и забыться, желательно, в чьих-то объятьях и бархатном голосе, желательно в твоем, потому что именно этой поддержки я хочу больше всего. Считать себя никчемной шлюхой и серфером не катит. - Подумаешь, одним булли больше, одним меньше. Спасибо, что портишь мою жизнь, спасибо, что уничтожаешь меня, потому что, кажется, у меня никогда не было других перспектив, чем сдохнуть. А самое тупое, что никто меня, блять, не хватится. - Смеюсь коротко и злобно, задираю подбородок кверху в попытке уйти от его пронзительно-глубокого взгляда, что режет меня без ножа, и я, кажется, чувствую фантомную боль в шраме, словно он лично распорол мне брюхо и запустил в него руку, чтобы сделать харакири. Я не удивлюсь, если именно так он и сделает. Но я не могу смотреть в его глаза сейчас, потому что это запредельно близко и по-прежнему горячо.

Да, он сама опасность, он учит меня выживанию с ним, он псих и маньяк, но эта опасность только от него, потому что в его руках я чувствую, что весь остальной мир не посмеет тронуть меня и пальцем. Ветер из приоткрытого окна сквозит под полы моей рубашки, когда я, наконец, понимаю, почему он доебался до пуговиц. Я бы хотел быть независимым, но этот мир норовит убить меня на каждом шагу, а он - защита, хоть и в столь извращенном подтексте. Все, что от меня требуется - это принять решение, нужен ли мне такой телохранитель, но, черт, я не готов его принимать. Я не хочу его принимать. Мне просто страшно одиноко, и я не знаю, как на все это реагировать. Я снова ошибся, и пощечина отрезвляет, как и его напоминание о недавнем уговоре, и я лепечу знакомое:

- Д-да, папочка, я все понял. - Жмурюсь, не опуская лица, но Али все равно заставляет меня смотреть на него своими тонкими, но сильными пальцами. Ожог болит, а сейчас - еще сильнее. Сейчас, когда его пальцы на ранке, я понимаю, что боль до этого была детским лепетом, а я ныл, как маленький. Али делает меня взрослым. Экспресс-курс по воспитанию, за который никто ему не платит и не говорит "спасибо". А наверно, ему этого очень хочется. Задаром работает только фанатик, но у этого шакала свои ценности. - Да понял я! - Скулю и морщусь, дыша часто-часто. Он отпускает, и я резко вдыхаю кислород. Щиплет рану. Я обрушиваюсь на него тряпичной куклой в каком-то полуистеричном приходе нытья без слез и слюней, и Али приходится держать меня, потому что из меня словно разом уходят силы и остаются только сухие всхлипы булькающей глоткой.

В нос ударяет запах его парфюма и какие-то особенные, его нотки, которые я заметил еще в первый раз. Тяжело, тяжело... Очень плохо. Он пахнет, как космос. Пахнет, как сумасшествие с первого взгляда. Я замедляюсь в рваном дыхании и принюхиваюсь осторожно, наращивая интенсивность вдохов. Как это возможно - что один человек может пугать до чертиков и успокаивать одним своим запахом? Но он правда пахнет, как дом, которого у меня не было.

Я не знаю, как вывозить его. Как не зарываться носом в его волосы и не целовать шею, оттесняя к соседней стене и не встречая сопротивления. Я веду невесомо и неагрессивно, я веду на надрыве и внутреннем надломе, толкающим меня в бездну, но если Али держит - мне безопасно.

- Не обижай меня... - прошу без надежды на исполнение желаний. - Папочка... - я подлый манипулятор или невинная жертва? Во мне так много личин, что я уже не помню, какая моя. - Расскажи, как мне быть. - Шепчу около его губ, но увожу голову в сторону, касаясь губами его острой скулы.

ali al-thani
шейх, очень приятно
Аватар
али ибн малик ибн хамад аль-тани
наш брак означает смерть
сообщения:
679
посты:
382
репутация:
+ +934
БОГОВНИК
Господи, ну хватит, в самом деле. Опять этот прием пятилетней сестры с оленьими глазками и игру в самого бедного и несчастного. Мир с тобой жесток и несправедлив? Может, с этим нужно что-то делать? Что именно? Я без понятия, Гэри, я никогда не окажусь на твоем месте. Но логика подсказывает: если все люди кажутся мудаками, может, дело было далеко не в них? Я не желал вдаваться ни в философию, ни в дебри его головного мозга, но слушал каждое его слезливое слово, отраженное в горечи сухости горла, как немая истерика на последних силах. Прочувствуй это все, зайчик, переведи на язык гнева. Это будет то, что ты вызываешь во мне.

- Ты закончил свой эфемерный высер? - холодно спрашиваю я, стукая ладонью в стену возле его лица, чтобы взбодрился. - Помнится, не так ты должен меня называть, - и я отвешиваю ему пощечину, легкую, не как в первые разы, такую, которой наносят больше обиды, чем боли, но он жмурится, словно я прошелся по его лицу булавой. Артист. - Если я говорю тебе что-то, это не должно быть для тебя пустым звуком, ты понял?

И он произносит это тонкое «папочка», соглашаясь со всем, своим нежным дрожащим голосом, что как мед проникает в мои уши. Вот так, зайчик, так же намного лучше, когда ты не ошибаешься, когда ты не щелкаешь своим ебалом, разбрасывая слова невпопад. Журналисты же орудуют этим профессионально, я жду не дождусь того курса, на котором тебя этому научат.

Занимательно то, что изначально я вообще хотел сказать ему не это.

- Если я говорю «застегни пуговицы», ты застегиваешь, - моя рука скользит по его груди, шрам, что я оставил, так притягивает мое внимание, словно я оставил его полюбовно, как след от поцелуя, и это совершенно не имело никакого отношения к реальности, хоть мне и нравилось это странное чувство. Я провожу пальцами по краю его раны в области сердца, которое он так спешит раскрыть нараспашку кому не попадя. - Если я говорю «скинь фотку», похуй, где ты и что делаешь, ты идешь в туалет, снимаешь свои трусы и выполняешь, - я надавливаю на него, словно хочу испытать на прочность, и Гэри скулит громко и пронзительно, и я отстраняю руку. - Умничка, - и я легко касаюсь его щеки, той же, в которую сегодня прилетело две пощечины. Всего лишь две. Гэри действительно делал некоторые успехи.

Он жмется ко мне навстречу, кутается носом, словно котенок на морозе. Мог ли я оставить его в покое? Я мог все, разве что не хотел. Меня удивляют его поцелуи, которыми он крадется к моей шее с отчаянной нежностью, и я на секунду верю ей. Я почему-то замираю, прислушиваясь к собственным ощущениям, и мне хочется прижать его губы к себе, чтобы он продолжил показывать мне это знакомое чувство, которое, я уверен, я никогда раньше не испытывал. Я делаю неровный шаг назад, а он все ближе и больше своим лицом в моих волосах, выливая на меня всю свою ранимость, словно между нами это было возможно. Я медленно выдыхаю, чувствуя, как этот вальс заводит мою спину прямо в тупик - к другой кафельной стене, и я держу его в руках так, словно он может упорхнуть из них. Я не понимаю, что происходит с моей головой. Я не могу быть психом, я никогда им не был. Я не понимаю этот раздрай, который пришел в мою жизнь с появлением его зеленых глаз в моем постоянном поле зрения. Он просит не обижать его. Я сглатываю. Он трется и скулит, целует мое лицо. Я почему-то не запрещаю эту фамильярность. Он хочет знать, что ему делать со всем этим. И у меня нет ответа на этот вопрос даже для себя. Я просто живу на инстинктах.

- Расстегни свои штаны, - говорю ему я единственное, что знал и умел, тот самый способ, оборачивающийся игрой, в котором можно забыться ровно также, как и узнать человека лучше себя самого. Он копошится руками между наших тел, а я прижимаю его лоб к своему плечу без излишнего давления. Мои пальцы стягивают его штаны и трусы ниже, оголяя спортивную задницу. Я нежно глажу его по белоснежной коже, я чувствую его мурашки и мелкую дрожь, он боится, что я его ударю, но я убираю руку, чтобы облизать собственные пальцы. - Раздвинь ноги чуть шире, - шепот на самое ухо, и я осторожно оглаживаю его меж ягодиц, растирая слюну, пока он пытается спрятаться в моем теле, как в человеческом барьере, и я легко почесываю ногтями его затылок, нежно, действительно как котенка, который ни в чем не виноват, который не выбирал себе участь уличной жизни. - Расслабься, зайчик, - потому что я пытаюсь быть чутким с тобой. Я вхожу медленно и мягко двумя пальцами поочередно, прокручивая их с медленной эстетикой, выражающейся в его тихих вздохах. Рядом с моим лицом я слышу даже самый мелкий шорох, в такой близости его руки, что сжимают мою одежду, ощущаются также остро, как если бы он пытался напрямую схватить меня. Он мычит, извивается, а я продолжаю эту ласковую пытку, пока он трется своим вставшим членом о мои бедра, так осторожно и неуверенно, хочет этого так сильно, но слишком боится, что мне это не понравится. И я захожу чуть глубже, сгибая пальцы и тесня его голову сильнее к себе, шумно выдыхая куда-то вверх. Не хочу, чтобы он целовал меня больше, но чтобы чувствовал меня в себе, не забывал это ощущение даже, когда меня нет рядом. - Вот так, хороший мальчик… - шепчу в его ухо, позволяя себе ускориться. Такой трепетный и нежный, сломленная бедняжка, что так хочет, чтобы его пожалели. - Видишь, зайчик, когда ты такой послушный, даже я могу быть к тебе добрым и нежным, - и я осторожно добавляю третий палец, стараясь надавить на чувствительную стенку. - Тебе хорошо? - дышу в его шею, проникая снова и снова под все его сладкие признания, от которые у меня кружит голову. И мне снова хочется его выебать, его терок о мой стояк - совершенно недостаточно, но я просто не могу оторваться от его трепета, с которым он бессильно растекается по моему телу, каждым вздрагиванием соглашаясь принадлежать мне. - Хороший зайчик. Мне нравится, когда ты честен со мной.

Но уши резко разрывает звонок, будто волшебный укол в отрезвителе, и если я не явлюсь - это будет неприятный прецедент для меня. Такое сложное решение, так с трудом дается отпустить его, всего липнущего ко всей моей фигуре, вынуть из него пальцы, заглядывая в возбужденные и ничего непонимающие глаза. Но нежности на сегодня хватит.

- Оденься, - говорю ему я, проходя к раковине, чтобы вымыть руки. Время на часах подсказывает, что долгих разговоров не получится, а потому я буду краток. - Разблокируй меня, - говорю я, стряхивая капли воды с рук в раковину в завершающих жестах. - Я пришлю тебе адрес. Приедешь сегодня вечером чистенький и идеально выбритый, - он смотрит с таким удивлением, словно я общаюсь с ним на арабском. Вроде пока я не настолько сошел с ума, чтобы реальность стала слишком непохожа на себя. - Забрать свой анкх. Перед этим хочу увидеть в нашей переписке фото твоих пальцев, вставленных в твою задницу. Картинки из гугла не прокатят. До вечера, зайчик.

И я спешу удалиться на гребенную анатомию, за пропуск которой отымеют уже меня. Блять. Сейчас бы бросить все к чертовой матери, потому что… Как же хочется ебаться.

Прошу, не отталкивай меня. Дай мне хоть маленькую надежду на спасение моей души. Ты передавливаешь. Так сильно, что я теряюсь в собственной реальности, она уплывает из-под ног и застилает мне глаза иллюзорностью испытываемых чувств. Я всегда был эмоциональным, но так глубоко еще никто не забирался. В самое нутро - с точностью и аккуратностью хирурга, не повредив жизненно важные органы и ткани. Меня ведет ближе неведомая сила притяжения. Я, всегда мечтающий взлететь, так прочно врастаю ногами в пол, чтобы не сдвинуться с места, пока Али не разрешит, или когда не прекратит свою пытку. Эта пытка новая, я еще ее не встречал в арсенале моего демона - чуткость и забота по моему телу, от которой мурашки по коже, а руки дрожащие расстегивают штаны, не отрываясь от сильного мужского плеча, ведь если я взгляну в его глаза во время этой ласки, я совсем пропаду. У него все шансы стереть мою личность в порошок, сделать своим личным Грейджоем. Что меня держит? Только невесомость, к которой я привык. Чувство полета, развевающее несуществующие крылья. Я не перестану лететь навстречу ветру в поисках недоступного моего понимаю - чего-то, что все время ощущается как дежавю в микро-деталях уходящей из-под ног реальности. Не хочу притворяться сильным - хотя бы сейчас. От одного раза же ничего не будет и никто не пострадает, верно? Если я доверюсь, приоткрою душу, напорюсь на его шипы, позволив Али сделать со мной всё...

Пускай покажет, каким может быть, почему мои бастионы должны пасть, почему весь мир должен поклоняться ему и целовать полы его королевской восточной туники. Я готов это позволить - больше, чем когда-либо прежде. Знаешь, Али, я усталым таким еще не был. Давай попробуем эту твою покорность. Я готов взглянуть на мир твоими глазами, почувствовать ярость, которая тебя изнутри сжигает, и я не знаю, как ты себя терпишь, наверно, так же, как я себя, делаясь мальтибрендовым. Примеряя на себя тысячу и одну жизнь, словно никак не могу вспомнить, какая из них - моя.

И я ахаю в его плечо, поджимая бедра, но тут же расслабляя их, как велено. Странно, но, сделав это, я получил обещанное, а не ожидаемое. Словно бы Али умел держать слово... Получается, что так, и у меня по коже мурашки от его голоса, сопровождающего каждое проникновенное. Ох, черт. Да, пожалуйста, не останавливайся. Гладь меня, трогай, растягивай, с этой фундаментальной основательностью, отчего я чувствую себя самым желанным на этом свете. Льну ближе, извиваюсь на пальцах, в томной чувственности пытаясь удержаться на ногах. Если отбросить фактор локации, наверно, мой (наш) первый раз мог быть таким, и я бы не свихнулся. Но теперь мне будет еще хуже. Я жалею о собственной слабости, ведь, узнавая его нежность, я подсяду на иглу его тирании плотнее.

- Да, папочка, хорошо... - шепчу, задыхаясь от удовольствия, что он касается меня так, без капли грубости, словно умеет и такое. И я сжимаю его пальцы задницей, усиливая свои ощущения и его впечатления. У меня звенит в ушах или...? - Чччерт... нннет. - Заикаюсь в попытке удержать нас обоих на месте, отчаянно цепляясь за плечи Али. Звонок на пары, конечно же, будь он четырежды проклят. Почему не трижды? Странное сравнение. Но, черт, не покидай меня. Всё ещё. - Так хорошо. - Будто мои слова будут иметь вес, но Али непреклонен, и я придерживаю штаны, но не застегиваю их, внимая каждому слову, пока пытаюсь сосредоточиться на сказанном. - Что? - Промаргиваюсь на части с анхом. Не может быть. Да ну нахуй, нет. - Почему ты... - ах, да. Теперь все сложилось в единую картинку. Сейчас я согласен на все, мозги - всё, не в этой голове. Киваю, соглашаясь, и до меня доходит смысл сказанного гораздо позднее, только когда его фигура покидает мое энергетическое поле, забирая с собой безумие.

Выходит, это безумие - его. Али токсичен, но это не новость. А я закрываюсь в кабинке, роняя себя на унитаз, додрачивая себе так сильно и быстро, как будто нужно было уложиться в обратный отсчет взрыва бомбы, которую этот террорист в меня заложил. Прямо в задницу. Очень нужно кончить. Кончить - и можно будет подготовить себя для папочки))

Я поплыл, теперь это очевидно для меня. Надеюсь, неочевидно для него - не хочу давать Али еще одну возможность давить на меня, используя мои болевые. Он наглый, хитрый и грубый, и моя минутная слабость обойдется мне слишком дорого, но прямо сейчас мне необходима эта поддержка, эта таблетка, которая еще ненадолго оставит меня в этой матрице, усыпив бдительность. Возможно, я стану кротким и послушным, что очень вряд ли, но если он даст мне сейчас этот жизненно_необходимый отклик - я обещаю ему постараться. Если у нас всё держится на сделках, то однажды я придумаю такой договор, который поставит его в зависимость от меня, а не наоборот. О, я придумаю, как сделать его жизнь невыносимо прекрасной, но только со мной. Я заставлю его встать на колени передо мной. Но Али, конечно, не узнает, что я задумал план мести, который разнесет нас обоих на микрочастицы, сделав частью одного космоса, просто потому, что если я недостоин жизни, то и он тоже. Либо он полюбит меня, либо будет страдать. Я стану его проклятьем и манией, возведенной до величия, потому что мне нравится покоряться ему, но больше всего мне нравится наблюдать за тем, как Али меняется, чувствуя вкус своего триумфа над человеческой природой.

Я готовлюсь к этой встрече, как к свиданию. Буквально не вылезаю из душа, пока на меня в возмущении орут соседи по дому. Но я вымываюсь так тщательно, словно от этого зависит мое будущее, и хочется только одного: чтобы пальцы в заднице были его, а не мои, потому что моих уже чертовски мало и, кажется, никогда не будет достаточно. Вынимаю из черного списка уже на низком старте, и пальцы в себе - под мокрой пеной, стекающей по спине, летит к нему фоткой "живого" режима. В ответ на это мне прилетает адрес, и я кусаю кулак, сдерживая визг как у девчонки. Это как новый этап. Али не похож на человека, который часто зовет гостей. Я прохожу в его квартиру зайчиком Плейбой, не иначе: гладко выбритый от лица от мошонки (пожалуй, на мошонке я и закончил), в выглаженном костюмчике, застегнутый на все пуговицы до горла, без улыбки, но так, словно я не готовился ни минуты и вообще не хотел сегодня выходить из дома. Так и было, пока в туалете один шейх не сделал предложение, от которого невозможно отказаться.

Закрываю за собой дверь, разуваюсь, всё как положено. Прохожу мимо, едва касаясь плечом плеча Али, рассматриваю квартиру критическим взглядом, но доебаться не до чего. Все такое... Типа приходишь сюда и ощущение, что ты в очень большом доме очень богатого, но очень одинокого шейха - вот, как ощущается эта квартира. Мне здесь нравится. Здесь не шумно. Высокий этаж, вижу тройной стеклопакет, много зелени, как естественного буфера. Прекрасная клетка для золотых пташек, я здесь задержусь. Это вот неловкое шатание по квартире происходит, которое я не могу остановить, но разворачиваюсь к Али, держась пальцами за галстук-бабочку.

- Добрый вечер, папочка. - Устанавливаю зрительный контакт со слабой улыбкой, держась на дистанции, и тяну аксессуар за хвостик. Шелковая черная бабочка развязывается элегантно и медленно, распрямляясь в ленту. Я снимаю ее и накручиваю на кулак, чтобы не мешала, продолжая оглядывать квартиру. - О, это Массуд Арабшахи? - Задаю светский вопрос, цепляясь взглядом за знакомую картину. - Оригинал? - Изгибаю бровь, будто не доверяю, что у миллиардера-наследника престола может быть копия иранского художника. - Ммм, классно. - С пониманием киваю, снова засматриваясь на картину, практически поворачиваясь к Али спиной. На этот раз не ради духовного насыщения.

Зайчик: *изображение*

Я ухмыляюсь в экран, отправляя ему адрес своей квартиры и время, к которому жду его. С обязательной припиской.

Fuck Science: не опаздывай

До назначенного времени целый день тишины, разрываемый лишь шелестом страниц. «Разрез может быть сделан в центре нижнего сегмента матки с помощью скальпеля, а затем продлен в латеральных направлениях ножницами по Дерфлеру…» Я знал, что видел его шрам уже где-то. Хирургическое пособие, картинки из Гугла, моя личная интуиция - все это подтверждало то, что у меня не было никаких галлюцинаций. «Сэппуку состояло в том, что самоубийца прорезал живот поперёк, от левого бока до правого или, по другому способу, прорезал его дважды: сначала — горизонтально от левого бока к правому, а потом…» Я ничего не понимал. Это было похоже на что угодно, но не на вырезание аппендикса. Врачебная загадка, покрытая мраком, либо он просто соврал мне, но отчего-то я продолжал копаться в поступающей информации снова и снова, так, что кофе на моих губах просто не успевал просохнуть. А потом в дверь позвонили, и я захлопнул книги, отодвигая их на свое положенное место.

Я открываю Гэри дверь, запуская внутрь шлейф его парфюма, и моя темная квартира словно впустила в себя краски жизни. Я не помню, бывал ли здесь кто-то еще, кроме меня или отца, что купил эту недвижимость под мою учебу. Чтобы я был самостоятельным, чтобы меня ничего не отвлекало. Выбрал самый высокий этаж с этими неудобными окнами в пол, изводящие меня утренним солнцем так сильно, что за постепенные метаморфозы весь интерьер попросту слился в единый черный цвет, а в него вступил и я со всеми своими гардеробными привычками. Я не сказал ни слова своему гостю, он ступал кошачьей походкой, немного нервничая, изучая новое место, куда его пригласили. Он поздоровался, выдержав паузу, благодаря которой смог проскользнуть своим взглядом по всем закоулкам гостиной, но мы вряд ли задержимся здесь надолго.

- Здравствуй, зайчик, - я отвечаю ему такой же слабой улыбкой, ощущая эти иголки между нами, и они, скорее, ласково щекочут, нежели пытаются навредить. Он подготовился просто прекрасно, похожий на картинку больше, чем на живого человека, и мне нравилась такая эстетика стараний. Перед глазами пена, спускающаяся между его разведенных ягодиц. - Ты выглядишь достойно, - говорю ему, поднимая с рабочего стола недопитую кружку кофе, а он развязывает бабочку на своей шее, абсолютно уверенный в том, как он одет с иголочки, как от него веет дурманом, насколько он гладок внизу, будто дельфин, потому что потратил на это далеко не один час. Умеет быть великолепным при должной мотивации. Вместо реакции на мое комплиментарное замечание он выбирает внимание к картине, серой и однотонной, выцарапанной маслом на алюминие, висящей в центре комнаты, и с точностью угадывает ее автора, заставляя меня искренне удивиться. - Да. 1978 год. «За чертою линий», - уточняю я, уверенный в том, что такие детали ему точно не могут быть известны. Впрочем, удивительно, как он мог вообще хоть что-либо слышать об иранских художниках. - Оригинал, - я делаю глоток кофе, медленно подходя к его спине и оглядывая контур плеч в этом классическом черном пиджаке. - Он пытался изобразить то, что нельзя ощутить - единство всего. Сам Космос, по сути. Видишь эти круги внутри квадратов? Это исламские символы, союз всеобщего бытия, их подкрепляют вертикальные линии - символ духовности и неба, и горизонтальные - земля и логические домыслы. Как будто пытается сказать, что добро и зло равноценны, как счастье и та же боль, - снова запах его тела щекочет мой нос. - Я налью тебе выпить, можешь располагаться, - я отхожу к кухне, поставив свой кофе в раковину, но Гэри отказывается от лишнего проявления моего гостеприимства. - Зайчик, мне не нравится твое пошлое недоверие. Мне нет смысла спаивать тебя или травить клофелином, ты же пришел добровольно, - я достаю одну единственную бутылку виски, приобретенную в аэропорту по пути сюда почти год назад. Я не знал, зачем она мне, но мне казалось, что этой темной пещере на вершине мира она была необходима. Протягиваю стакан в его тонкие пальцы, кратко улыбаясь, а он спрашивает, будем ли мы подписывать контракт как в «50 оттенков серого», и я смеюсь. - Я не смотрел этот фильм. Я знаю, о чем он, но не видел. И что же там за контракт такой? - значит, подписывают стороны пункты о неразглашении, договариваются об отсутствии романтических связей, он за нее всюду платит, а она вся такая бдсм-рабыня. Ох, Гэри))) - Я думаю, мы отлично справимся без этого. Мне расписываться весьма долго, - при том, что мое имя далеко не самое длинное из арабских.

Я хочу подойти к нему ближе и снять многочасовую броню нового имиджа, стереть аромат духов, оставив лишь запах своего тела, но он задает вопрос за вопросом, и я пытаюсь раскусить эту очередную игру в светские беседы. Ты поднялся на такую высоту, чтобы слушать лекцию об искусстве и уточнить, не гей ли я? Я не задавался вопросами экзистенциального порядка, я лишь брал и делал то, что мне казалось необходимым. Даже все слова за абстракционизм - выдержка из речи на аукционе, где я приобрел эту картину, слегка приправленная личным драматизмом.

- Я не могу быть геем генетически, - я смотрю на него серьезно, надеясь, что он запомнит это раз и навсегда. Мы разные. - К тому же, в Катаре меня ждет невеста, - которую я видел лишь на фотографиях. - Ты задаешь слишком много вопросов.

Он отвлекается на свой телефон, меняясь в лице, и, кажется, его белая кожа становится еще светлее. Я внимательно оглядываю его тонкие пальцы, что не спешат отвечать на сообщение, а так и повисли в воздухе, словно где-то далеко, за пределами этой квартиры произошла какая-то глубокая личная драма.

- Что-то важное? - ласково уточняю я, чувствуя подступающее раздражение. Мне не важно, что его расстроило или испугало, мне важно, чтобы его глаза были обращены в нужную точку, включили функцию слежения. Оказалось, Гэри кто-то рассказал про то, что случилось с Маркусом, и он очень быстро сопоставил все причинно-следственные, прямо настоящий журналист. И я кладу руку на его телефон, зажимая кнопку блокировки, и осторожно перенимаю в свои руки, чтобы положить на столик рядом с цветочным горшком. Очень надеюсь, что мой намек ему был предельно понятен. - Очень мило. Ты смотришь так, будто надеешься на сладкую ложь, - я провожу костяшками пальцев по его щеке, почти невесомо, спускаясь ниже к шее. - Я не хороший человек, зайчик, - я расстегиваю верхнюю пуговицу его рубашки, ведь мы в том месте, где ему приемлемо оголять свое тело. - Но тебе же нравится, когда с тобой поступают плохо, м? - я расстегиваю еще пару пуговиц. - Когда твои коленки дрожат, а твой член так и течет, чтобы его потрогали, - я запускаю руку внутрь его рубашки, пальцами очерчивая контуры мускулистой груди, обходя стороной оставленный ожог. - Ты был таким чувственным сегодня… - я осторожно сжимаю подушечками пальцев его сосок. - Так прижимался ко мне… - я скольжу кончиком пальца по его приоткрытому торсу в разрезе рубашки. - Скажи, ты думал о моем члене, когда вставлял в себя пальцы в ванной? - и я провожу большим пальцем по его нижней губе, чуть приоткрывая возможность дыхания. - Мне очень понравилась твое фото, - я делаю шаг вперед, чтобы коснуться губами края его уха. - Хочется снова увидеть это… - и я осторожно беру стакан виски из его рук, и если отказ от алкоголя был уловкой, то время вышло. - Разденься для меня. И не думай о Маркусе. Не надо приглашать лишних за наш стол.

Зайчик. Я не могу понять, раздражает меня этот зоопарк или заставляет трепетать? Ситуативно. С Али я не понимаю многих из своих чувств. Может, именно поэтому меня так тянет к нему. Столько открытий о себе я не находил за всю жизнь, сколько за время, проведенное с ним, и его - во мне. Ох, боже... Меня накрывает флешбеками даже в его присутствии, поэтому я так часто отвожу взгляд и отвлекаюсь, чтобы зацепиться за какие-то детали. Мой журналистский взгляд проводит свое собственное расследование, чтобы собрать по крупицам образ моего шейха.

Мы наедине без всяких компромиссов (чистой воды win-win), и я выставляю на продажу единственный интересующий Али лот - себя, пока мы в светской манере обсуждаем картину, ушедшую с аукциона на сто тысяч долларов США в гостиную студента лучшего медицинского факультета Европы. У меня от этой картины - дух захватывает, серые линии гипнотизируют спиралями и стрелами, но стоимость приобретения подкашивает мне ноги и чуть заводит назад, до мягкого столкновения спиной с грудью Али. Действительно, сто тысяч долларов за картину для гостиной учебной квартиры для интерьеру - что я мог предложить этому человеку? А я мог. Духовность, которую он так ищет, чувственность и искренность, даже боль - полноту жизни, которую он препарировал, простерелизовал вдоль и поперек, чтобы никто не смог разблокировать этот черный ящик, по масляным линиям которых наверное можно найти отгадку. Я бы потрогал, но рука застывает в воздухе, не решаясь сделать этого, и я просто веду ею по воздуху, очерчивая ось Х, что про земные начала, и ось Y - про небесные.

- Я бы хотел путешествовать между мирами. - Наконец, подаю голос, останавливая пальцы на уровне нуля. - Не сочетая в себе ни то, ни другое. Что боги, что люди - все в равной степени одиноки. Ведь боги создали людей по своему образу и подобию... - Я пожимаю плечами, подходя ближе к картине, но краем глаза следить за акульими передвижениями. И пока он наливает мне алкоголь, я с мягкой улыбкой говорю: - Вот и Арабшахи подвергал сомнению верования и символы иконологии и визуального словаря древней Персии. Может, замкнутость религии ограничивает возможность узреть в себе божественное или возлюбить ближнего, а то и самого себя? - Мы пересекаемся взглядами как пересечение миров-линий, и я выдыхаю осторожное и осмысленное: - Если бы я мог перемещаться между мирами, я думаю, что смог бы полюбить Смерть.

О, моей любви хватило бы на оба мира. Я так отчаянно хочу этого, что готов положить свою жизнь на алтарь служения истине. Я мог бы Словом убеждать людей в своей правоте, основать секту, разрушить чью-то (или даже свою) репутацию, мои незаурядные способности ждут возможности использоваться по назначению. Но Али обрубает мне крылья, когда дело касается его жизни. Я хочу узнать его лучше, сам не знаю для чего. Мы могли бы договориться о многом. Может, мы бы без шантажа составили бы самый непобедимый (неисповедимый) тандем в истории университета - с его способностью препарировать, добираясь до сути. Иначе как он мог быть настолько - внутри?

- Будем ли мы подписывать контракт? - Перевожу тему весьма остроумно, очаровательно ухмыляясь. Вижу это трогательное непонимание контекста. - Как в 50 оттенков серого. - Ну, конечно, он не смотрел. И не читал тоже. Мило пожимаю плечами: - Я и читал, и смотрел, ну ты знаешь, я люблю всякий хайп. Там миллиардер-абьюзер заключает с девочкой-журналисткой договор на БДСМ-отношения без разглашения, но на взаимных обязательствах, - потом они влюбляются друг в друга, но это спойлеры, милый, тссс. Но идея заставляет Али улыбнуться, и я ликую внутри себя, что удалось расшевелить что-то человеческое в нем. У него красивая улыбка... Черт, я снова смотрю на губы? Да. Мне не стыдно. Просто я впервые вижу его улыбку, слышу добрый смех, и мои бровки поднимаются домиком, и я снова переключаю внимание от греха подальше. Принимаю алкоголь из его рук, такой настойчивый, когда я в отказе от искушений, и вот как его понять? Я подношу виски к носу и вдыхаю его аромат, но так и не выпиваю. Я не хочу упустить ни единой детали этого вечера. Я хочу, чтобы мой рассудок оставался в трезвости, хотя инстинкт подсказывает, что лучше бы мне налакаться в слюни. Но я разворачиваюсь к нему, держа стакан в руке с намотанной на нее бабочкой, и в этом костюме, что стоит 1% от стоимости картины, спрашиваю серьезно и без провокации: - Ты гей? - Блять, и этот вопрос задавала Анастейша Кристиану Грею, лол, я даже не сразу это понимаю, а когда понимаю, стараюсь не угарать. Профессионализм не позволяет сдать позиция, и я киваю с понимаем: - Ааа, ну раз невеста) - ну раз по пьяни, как говорится. И я морщу нос, сам того не замечая, потому что сама мысль о ком-то еще, кого будут касаться его руки, выводит меня из себя, как капризного эгоистичного ребенка.

Смс отвлекает нас от коренного. Я достаю айфон из штанов, считываю FaceID и открываю переписку с Дитой. В такое время она не пишет по ерунде. И мои глаза расширяются в ужасе, а кровь отливает от лица, тишина обрушивается ледником на голову, возвращает в реальность быстро и жестко. Маркус в больнице, переломанный и без сознания. Тот самый Маркус, который слил видео, которого Дита принесла мне в клювике, а я подал Али на блюде - его голову. Господибоже.

- А? - откликаюсь заторможенно, словно выныриваю из-под толщи воды. - Ты что-то знаешь о том, что случилось с Маркусом? - Сглатываю слюни, но не виски. Может, в нем нет клофелина, но теперь я точно не хочу терять голову. Какой наглядный пример для подтверждения своей власти. Я застываю, как вкопанный, когда Али подходит ко мне и забирает телефон из рук. Смотрю только на его лицо, бегая рассеянным взглядом по нему в поисках ответа. Хочу ли я знать правду - отличный вопрос. Хочу и не хочу одновременно. - Это был ты? - Скажи, что нет. Скажи, что это несчастный случай, и я поверю. Я обещаю, что постараюсь поверить. Но его сердце - черно, и Али этого даже не скрывает. Уголки моих губ ползут вниз, а его руки - входят в контакт с моим телом, и я рассыпаюсь.

Заставь меня прийти к тебе и направь мое напряжение, с которым я не могу справиться самостоятельно.

Мне нет спасения. Неоткуда ждать помощи. Моей голове уже не помочь, она запущена в космос. Я в безвоздушном пространстве Али - наощупь сквозь тернии к звездам. Где-то вдали я вижу просвет, но здесь так темно… Тьма обволакивает меня коконом обманчивой безопасности мёдом в уши, я смотрю будто из нового измерения - и не узнаю ничего и никого, только его голос и руки, которые безошибочно находят самые чувствительные точки, заставляя меня ронять покорные выдохи в наэлектризовавшийся воздух. Почему мое тело так отзывчиво? Откуда он знает, как при всей моей чувствительности сделать мне особенно приятно? Прикусываю губу, чтобы не застонать раньше времени, ведь я перед приходом сюда дал себе обещание - выдержать сколько смогу.

- Я... п-представлял т-тебя, да, - заикаясь, отвечаю, поддаваясь навстречу его пальцам, изучающих мое тело. Я еще в детстве вылечил заикание, но оно возвращалось с ним в этой тупой манере быть возбужденным, мокнуть от этих пошлых и смелых. Ненавидел заикание и то, как его выправляли. Словно я и правда был зайчиком, который попал к волку. - Аах... - томный тихий стон в потолок и лоб в его плечо.

Никаких лишних за нашим столом. В войне богов проигравшему не достаются даже крошки. Если не хочешь разделить судьбу проигравшего, Гэри, то займи правильную сторону. Примкни к победителю. Логика так проста, но я фокусируюсь только на его массивном столе посреди гостиной, представляя вовсе не судьбу переломанного Маркуса, а себя - голыми ягодицами на блестящей поверхности. Я буду тортом для именинника, хоть и до его дня рождения еще нескоро. Может, Википедия лжет, и тогда привязка к датам совершенно номинальна, ведь я уже залипаю на стол и нервно сглатываю, отдаваясь во власть своей же фантазии под аккомпанемент бархатного голоса искусителя.

Размер его члена может вызывать паническую атаку при одном взгляде на. У меня внутри все дрожит (содрогается), когда я примеряю его на себе, и искренне не понимаю, как мог вместить в себя это, объезжать это. Понятно, почему моя жопа болела целый день после, но непонятно, почему я вообще выполз из-под него живым. И я хочу это, хочу  чувствовать в себе. Хочу, чтобы он был везде и сразу, чтобы продолжал касаться, чтобы брал меня, чтобы драл меня, а потом залечивал и был самым заботливым папочкой. Я так порочен и испорчен. Раздеться для него - киваю в согласии. Я на все согласен, как ты не понял? Мне эта жизнь абсолютно понятна, я хочу - к небесам или в преисподнюю, где еще не был, но всегда ощущал тягу выйти из квадрата потребностей. Это не контракт, это сделка с дьяволом, и я принимаю решение - он будет на моей стороне или не будет ни на чьей. Отстраняюсь от него, оставляя стакан в его руке - пускай делает, что хочет, но не занимает стол. Не разрывая зрительного контакта, отхожу назад и прижимаюсь бедрами к его краю. Склоняю голову вбок, сжимаю пальцами края стола и подпрыгиваю, ловко присаживаясь на поверхность, проскальзываю спиной вперед на достаточное расстояние, чтобы развернуться на нем и встать на колени, разъехавшись на них чуть в стороны, чтобы брюки в обтяжку по заднице с этими идеально выглаженными острыми стрелками. Выпрямляюсь и медленно снимаю с себя пиджак, поворачивая голову в сторону Али, откидываю его на спинку стула. Следом идет рубашка, обнажая лопатки и идеальные мышцы греко-римского авторства. Постанываю в потолок, когда касаюсь себя в штанах, расстегивая пуговицу на штанах, громко дергаю молнию вниз, провожая взглядом Али, обходящего стол для обзора, наверное, чтобы хотеть меня на триста шестьдесят. Плотная ткань Brioni, которая в принципе выглядит как секс, обнажает мои бедра до трусов, и я медленно прогибаюсь вперед, укладываясь на локти и растягиваясь на столе, чтобы из этой позы плавно перевернуться на спину и подтянуть штаны ниже, а там уже - помочь себе ногами, скинув со стола вниз, оставаясь в носках и ремешках, подвязывающих их на икрах.

- Ужин на столе, папочка.

Я делаю шаг в сторону, убирая стакан с виски в зону недоступности. Он снимает с себя вещи так, словно в его ДНК вшили манерность и грацию, это, пожалуй, было красиво, и я не спускал с него пристального взгляда, будто пустил в свой дом незнакомца, кто мог навредить. Он ступает ногами без единого шороха под его воздушным телом, прекрасно слаженным, и теперь я мог видеть это не только на плоских картинках. Находит своего единственного зрителя, который сегодня выкупил весь зал, находит импровизированную сцену - опуская свои ягодицы в обтягивающих брюках прямо на стол. Его взгляд - притаившаяся змея, но я знаю, что кролики не умеют кусаться. Продолжай, малыш. Мне так нравится движение твоих линий, мои шаги по периметру стола, твоя голова, что ведет вслед за хищником, ведь его нельзя выпускать из своего внимания. Растекается по столу, будто танцовщица, я бедрами у его головы, упираюсь руками в стол по бокам, чуть свисая ниже в его мимику. И когда он касается линии трусов, поддевая их большими пальцами, единственной вещи, что осталось на нем, кроме гульфиков на подтяжках, я притормаживаю:

- Оставь их, - я провожу ладонью по его оголенной груди, мне просто срывает крышу то, как он отзывается своими лёгкими или нелепым заиканием. - Мм… Сядь на колени, - он переворачивается так, словно красуется передо мною, либо я так придумал в своей голове, и его тело возвышается над моей головой, я подхожу ближе, оглядывая его снизу вверх, касаясь ладонями его напряженных квадрицепсов и оглаживая скульптурные очертания с медленной внимательностью. Он был высечен словно античная скульптура, такой же белый, пусть его кожа и была намного живее холодного мрамора. Я скольжу дальше по очертаниям его выпирающей спортивной задницы, сжимая ее в своих руках прежде, чем дернуть его ногу, чтобы он повернулся боком, несколько по-хамски я решил поступить с моим персональным предметом искусства, но не был уверен, что он поймет меня без слов, а произносить элементарное порою казалось слишком пошлым. Мои пальцы поддевают край его боксеров, касаясь идеально гладкой кожи, в этом плане у европейцев была особая притягательная магия, не оставляющая мне шанса на равнодушие. - Наклонись, - говорю ему я, и он нагибается, и я рукой осторожно увожу его голову прямо щекой к столу. - Раздвинь ноги шире… да, вот так. Полежи так недолго, я скоро вернусь.

Я сжимаю его выпирающую ягодицу, легко шлепая напоследок, отпуская и разворачиваясь по направлению к спальне. Он - как фирменное блюдо на моем столе, лучшее оправдание этим вложениям в сотни тысяч фунтов, выглядит и пахнет дороже даже Массуда Арабшахи с его витиеватой мыслью. Я оставляю его, потому что знаю, что он не сдвинется с места. Я оставляю его, потому что даю не оглашенный шанс собрать свои вещи и сбежать, уверенный, что он им не воспользуется. А потому я не сильно спешу, стягивая с себя водолазку в своей спальне и разыскивая недавно приобретенную смазку, пряча ее в карман черных брюк. Возвращаясь в дверной проем, я вижу, что был прав - и его откляченная задница не сдвинулась ни на сантиметр, а его ожидающий взгляд уставлен в поисках моей фигуры. Он не в адеквате, раз решил начать принятие себя со стола хирурга, я не в адеквате с этих фактур и его внешнего вида, я подхожу к его лицу, поправляя выбившуюся прядку лакированных волос.

- Посмотри на себя, такой послушный мальчик, - я веду ладонью по его голове, словно провожу по ласковой кошке, по спине и изгибу поясницы, по выпирающим бедрам, и снова отстраняюсь, в этот раз - совсем ненадолго, чтобы в тишине звук царапающего металла от кухонных ножниц, что я снимаю в магнитного крючка, слишком громкий и психотравмирующий для такого выжидания. - Тшш. Не волнуйся, - говорю ему, касаясь холодным железом его ноги, заводя в раскрытии, чтобы разрезать боксеры прямо между его ягодиц. Нажатие, звук порванной ткани, еще одно. - Как твоя попа? - я касаюсь его большим пальцем, проводя по окружности. - Выглядит как новая. Может, у тебя ничего не болело? - и я плюю в его промежность, растирая слюну и резко проникая в него пальцем, останавливаясь внутри. - Ты же не стал бы меня обманывать, правда, зайчик? - я жду ответа, и лишь после слегка прокручиваю палец в нем, второй рукой оглаживая его ягодицу, чтобы легко шлепнуть. Он не наказан, нет, просто я не могу удержаться в собственных аппетитах. Хотя, может, наказан за свою раскованность. Я не могу определиться. Крышка лубриканта треснула в акцентном звуке, и я вываю смазку между его ягодиц, убирая свои руки. Боже, как стекает. И я подхожу к его лицу, оглаживая щеку. - Вставь свои пальцы, хочу посмотреть, как ты это делаешь, - и я спускаюсь в кресло, что стояло рядом, занимая лучший вид из всех возможных в этой квартире, выуживая из напольного горшка тонкую тросточку, легкую и невесомую, но способную пощекотать нервишки. Походу, я зря брыкался в свое время, и отец подобрал для меня действительно очень функционального дизайнера интерьеров. И я веду кончиком по контуру его изгиба прямо до пяток в этих фетишных носочках, так беспомощно скрюченных в этой импровизированной позе. - Давай, малыш, не стесняйся, - и легко щелкаю его по стопе. Он проникает в себя пальцами осторожно, словно сомневается в моей просьбе, боится слышать эти хлюпающие звуки, что щекочат мне уши. Мне тяжело смотреть на него, но я умею скрываться за масками, мои пальцы сжимают прут сильнее необходимого, мой член стоит буквально колом, и, походу, мне стоит задуматься о штанах на размер больше, если я планирую видится с ним еще некоторое время. - Я знаю, что в тебя поместится больше пальцев, Гэри, - произношу на низких, легко шлепая его прутиком по ягодице, сжимая свой член сквозь черные Армани одним нажатием. - Ммм… умница. Продолжай, - я встаю с кресла, обходя стол по направлению к его лицу, он смотрит на меня снизу, и в этом ракурсе его лучистые глаза кажутся еще больше. Я звеню кожаным ремнем, резко вытягивая его из своих штанов, и кладу рядом с ним, будто кобуру. У него нет оружия, которое он мог бы сложить также, ведь его красота неотделима, но я могу избавить его от этих очков, и они присоединяются к моему ремню. Это безбожно выбирать оправу вместо линз при такой убийственной генетике, Гэри в индивидуальном порядке надо запретить их законодательно. - Не останавливайся, зайчик, - я искренне любуюсь каждым его проявлением и этими сладкими вздохами, что адресованы мне праздничной посылкой сразу в мозг. Я направляю его лицо чуть выше, нежно, чтобы он сам подтянулся к моим бедрам, понимал, что я хочу от него, когда смотрю на него так. И я расстегиваю ширинку, доставая наружу свой член, медленно выдыхая и поднося к его рту. - Помнишь, что нужно делать? - оглаживаю его горло своей ладонью внизу, по кадыку и ниже, выгибая его шею в тугую линию, он смотрит на меня как на божество, у меня нет другого сравнения, и хоть религия запрещала идолов, я утопал во всех его извращениях ко мне. - Открой свой рот, - и я медленно вхожу в него, затаивая дыхание в груди от этих мокрых и горячих ощущений. - Мой хороший… ты сегодня удивляешь меня в самом приятном смысле, - и я проникаю в его горло, глубже, но только один раз, выходя к краю его губ, входя снова, чтобы головкой о его тугую щеку и провести пальцами по своему же члену сквозь его лицо, шлепнуть его до моего краткого шипения и его мычания. Я пару раз резко провожу по своему стволу, убирая из его рта, поднимая выше и подтягивая Гэри носом прямо в мошонку. - Вот так… Покажи мне, как тебе нравится быть грязной шлюшкой для своего папочки.

Я не знаю, чего ожидать - каждый шаг вперед для меня как прогулка по минному полю, но именно это и бодрит больше всего. Ощущение того, что я в чьей-то власти, сводит меня с ума остротой доверия. Ценит ли он то, что я здесь и никуда не убегаю? Не сопротивляюсь его рукам, словам и расстановкам. Или для Али все это - лишь игра по своим собственным правилам, в которой он попытается унизить меня, усыпив бдительность этой невозможной чувственностью? Я никогда не испытывал подобного влечения ни к одной девушке, с которой встречался или спал. И дело в том, куда и кому присунуть, а в том, что я никогда по-настоящему не открывался партнерам, но перед Али я - почти как открытая книга, и на моем теле, походу, рисовал сам Арабшахи, оставив символы и стрелочки для того, чтобы Али разгадал все загадки моего тела. Таким обнаженным я ни перед кем еще не был. И дело совсем не в одежде.

Но я совершенно точно никогда не лежал голым на обеденном столе в столь пошлой позе в ожидании того, какое испытание изберет для меня Али, хотя были все шансы сбежать, напоследок громко хлопнув дверью. Он предоставил мне эту возможность, а я лежал, как индейка на американском Дне благодарения, с трепетным ожиданием глядя на дверной проем, за которым скрылся Али, ведь журналистское любопытство не позволило бы мне рыпнуться с места, и я бы досмотрел представление до конца, вот только сегодня главная роль была отведена мне. Под чутким руководством хирурга я должен был провести операцию над своим поведением. Слышал, хирургам дают задание держать одной рукой стул в течение порядка восьми часов, будто бы это капельница, и если уронишь хоть раз - начинаешь заново; они тренируют терпение и спокойствие, выносливость и ответственность, и потому Али умеет ждать, а меня ждет - самый долгий марафон, ведь выдержке учиться и учиться. Я уже весь сгораю от возбуждения в этом томном ожидании, для меня это ново, дико и безумно порочно, и я словно Алиса в Стране Чудес для взрослых, но мы минуем безумное чаепитие (я ведь даже не принес ватрушек, боже, какой невежливый гость). Уши чутко улавливают каждый шорох, и я стараюсь не визуализировать то, что слышу, но картинки стоят перед глазами слишком ярко: пластика движений Али, складки его черных одежд при ходьбе и как слегка напрягаются его мышцы, когда он задвигает ящик прикроватной тумбочки, тяжелая основательная походка словно он пружинит на лапах, шаркающая ступнями по гладкому полу. Все мое тело съеживается от страха и замирает в ожидании. Али тянет время, будто бы в триллере, и в декорациях этой темной квартиры, напоминающей пещеру, я чувствую себя единственной живой душой, а потому на меня окружает голодная нечисть, пока дьявол возвышается в своей преступной красоте и касается меня уже у излюбленного виска и ведет вдоль по телу. Звук ножниц отрезвил бы, но я так напряжен, что просто стреляю в него пугливым взглядом, напрягая и без того потяжелевшие бедра. Ощущение холодного прикосновения металла по коже собирают мою кожу в россыпь жемчужин. Я поскуливаю, сдерживая панику, но он успокаивающе гладит меня и разрезает трусы, касаясь ребром одного лезвия промежности. Заставляю себя помнить, что он хирург - каждый миллиметр прикосновений холодным оружием выверен им до безупречности, а у меня вслед за этим холодом - пламя, опаляющее берда.

- А! - Тоненько пискнул от неожиданности плевка и сжался вокруг пальца всего на мгновение, чтобы потом повестись за ним, дать насадить себя глубже, но получаю шлепок по ягодице и круговые движения, что сходу возносят меня ввысь и роняют обратно на стол, чуть сбивая очки от соприкосновения с поверхностью. - Боже... Мфф, нет, я не в-в-вру... Ах, пап-почка. Черт. - Сука, я лицом еще больше в стол, как заебало это заикание, какого черта вообще? Я лет с тринадцати не заикался, а сейчас весь прогресс - в топку. Мне страшно или страшно хорошо? Я не помню причины, что заставила меня бояться собственной тени, но Али тащит меня за собою во тьму, а я доверчиво расслабляю бедра, легонько толкаясь навстречу. Холодная смазка на мгновение отрезвляет, возвращает в реальность, где шейх ставит передо мной новую задачу. Теперь он похож на учителя с этой тросточкой, а у меня внутри все переворачивается в паническом экстазе, и пальцы поджимаются на ногах. Боже, я реагирую на Али всем телом. Каждым его дюймом. Я исполняю указание, потому что не я так решил, а он приказал - и моей совести будто бы легче разделить, а то и скинуть, бремя ответственности за нехорошие поступки. Это ведь нехорошо, да? Похоть - грех, я не должен быть как мой отец. Но я вообще не похож ни на кого из своей семьи. Я всю жизнь жил с ощущением, будто свою я потерял, так и не найдя.

Слушаться его доставляет какое-то особое извращенное удовольствие. С ним я могу делать то, на что не решался, боясь осуждения со своего правого плеча (условно там, где ангел), но сейчас я в зависимости, и это другое. Я делаю то, что делал в душевой, пытаясь совершенствоваться на ходу. Раздвинул ягодицы кистью, испачкал руки в смазке и обильно размазал по коже. Липкое мерзкое ощущение расползлось волной жара по телу, и я надавил на проход двумя пальцами, замычав в прикушенную губу. Услышал вздох одобрения и задвигал рукой, выдерживая соблазнительно-медленный темп, ориентируясь на картинку, которая откроется Али, больше, чем на собственное удовольствие. Но похоже, я не очень хорошо понял правило, а у Али достаточно терпения объяснить мне задачу еще раз. Я вставляю еще два, растягивая себя, и приподнимаю бедра для удобства, чтобы плечевой сустав мог выгнуть меня достаточно для этого проникновения и при этом не сильно изменив позу. Еще через пару мгновение я замечаю Али перед собой, и его руки как очередное благословение, такие неожиданно родные, что я ведусь щекой за этой теплой ладонью, входя в себя на энтузиазме фанатика. Он избавляет меня от очков, но мой фокус внимания не рассеивается, но размывает картинку вдали, такую ненужную, ведь все, что нужно - у меня перед глазами. Его выпирающий огромный член, который он вынимает из трусов, и я жадно тянусь к нему. Его я представлял в себе тогда и сейчас, и дрочить себе становится еще приятнее, хоть и затекает рука.

Али задирает член и прижимает меня лицом в мошонку одним властным уверенным движением. Снова эти терпкие мускусные запахи убивают во мне человеческое, обнажая только животную сущность, и может он не так уж не прав, и я хочу трахаться с ним, как кролик, на самых быстрых и глубоких оборотах, чтобы искры из глаз, никаких пауз на осмысление, просто самая бездуховная ебля, которая становится сакральной от безумной тяги друг к другу. Я ощущаю этот магнетизм между нами почти мистически, она ледяным дуновением ветра в застекленной намертво квартире поднимает волоски на теле, где они остались нетронутыми, и каждая секунда ожидания, каждое мгновение контакта заставляет меня вздрагивать чаще обычного. Я тут же раскрываю рот и припухлыми губами вожу по его коже, высовываю язык, прижимая к чувствительному шовчику, и разлизываю его как собачка на привязи, я так голоден, что никакая смазка не нужна - и он не оторвет меня от члена, даже если захочет, потому что я как Цербер - мертвой хваткой впиваюсь поцелуями в него, пошло причмокиваю и подсасываю в наклонах головы, забывая о том, что в моей заднице пальцы. Они соскальзывают по мокрому, я упираюсь ладонью в стол для удобства, не соображая, что делаю, потому раскачиваю сам себя в этом лежачем, чтобы больше и мокрее, мой рот очень хорош в ублажении и риторике, и мне кажется, что в минетах тоже ничего сложного при правильном настрое. А мне срывает крышу. Мне нравится быть грязной шлюшкой для своего папочки, и потому я стону, подбираясь ближе, веду языком по складке между бедром и членом, выхожу в самоволку, перехватывая из его руки член в свою ладонь, и бросаю взгляд вверх, ведя рукой по основанию, с этого ракурса член кажется еще больше, и у меня жалкое стенание из глотки в ожидании настоящего папочки. Я чувствую все его напряжение и терпение. Если я капельница в его руках, то пора меня уронить. Я в кошачьем изгибе в полувертикальное с откляченной жопой, губами по члену и яйцам, плевками и грязными стонами, так и напрашиваюсь на большее. И мой взгляд вверх такой, уникально-пошлый, с беснующимся пламенем в расширенных зрачках:

- Я достаточно грязная шлюшка для тебя? - Спрашиваю, невинно похлопав ресницами, и накрываю его член губами, втягиваю щеки и опускаюсь ниже, очерчивая языком абрис головки. Эти обрезанные арабы, я такое только в порно видел... Как это ахуенно. Как это необычно. Теперь я знаю, почему он не сделает мне больно своими габаритами, и эта мысль проскакивает во мне триумфом победителя и - плотным нажимом губами на ствол: ведь моя боль будет и его болью.