Из сердца тьмы бесчисленные темные мрачные коридоры, которым не было ни конца ни края. В тишине и сырости звук капель воды в перемешку со скользкими шажками, будто кто-то ходил на цыпочках по холодному камню. Нет, будто царапал, медленно передвигаясь в полумраке, освещенном редкими факелами. Здесь не было места свету, теплу и надежде на будущее. Это конечная станция для любого смертного, отошедшего к Ка*. Мягкие когтистые лапы ступали по темноте, огрубевшие мужские руки забинтовывали конечности умершего с нежностью и терпением, будто когда-то знали этого человека. Здесь каждый находил свое право на почтение перед дорогой в вечность, это был акт самозабвенного искусства, и пальцы уверенно скручивали бинты в сто тысячно миллионный раз по проверенной траектории, которая никогда не сбивалась. Сутулая фигура, согнувшаяся над столом, методично отбивала ритм каждого мелкого действия, и здесь не было места для игры или творческого порыва - лишь машинная работа, будто он уже давно не живое существо, а лишь функция для природных процессов. И когда у бесполезных людишек, лезущих в войны ради ненужных богов, было рвение к высшему смыслу жизни, здесь же был лишь конструкт простых и понятных задач. Оттого миссия пребывания в этом мире пустынь была очень прозрачной, и здесь не нужно было о чем-либо думать вот уже несколько тысяч лет. Это удобно, когда есть просто работа, когда ее слишком много и когда нет возможности заниматься чем-то еще. Любой порыв к грехопадению сразу становится несущественным: здесь нет места рвению к власти за трон Египта или желаниям межличностных конфликтов из-за нераздельных малодушных чувств. Это можно оставить людям, как и было запланировано изначально.

Есть только пустота и одинаковые траектории по бесконечному лабиринту. Есть только дело и нет внешнего смысла. В этом и была суть самой жизни, как не парадоксально осознавать это на перепутье с царством мертвых. Он помнил лишь очертания того, что было до этого места. Из его памяти стерлись лица тех, кто когда-то отвернулся от него, он не помнил и чужого смеха или вибраций знакомого голоса. Остался ли кто-то знакомый? Выжил ли кто-то еще такой же божественный за пределами смерти? Попади они на его стол, он бы не вспомнил, лишь интуитивно нащупал подкрадывающееся дежавю по символике одежды и золотых украшений. Если бы заметил это отличие между богами и простыми смертными, ведь в его действиях не было привычного восприятия действительности. Лишь трупы, их души, их имена, их тень и боль последнего кислородного вдоха. Но помнить необходимо, это все еще казалось важным. Хотя бы собственное имя и ту причину, по которой выходить из своего царства не было никакого резона. Нужно помнить начало и конец событий за пять минут до.

Анубис.

Он напоминал себе в мыслях свое имя.

Осирис, Сет, Исида, Ра.

Он напоминал себе в мыслях имена тех, кого однажды надеялся забрать.

И он подождет еще тысячу лет, может, больше. Дуат* вечен и терпелив, а он день за днем теряет собственное Иб*, ведь шестеренкам системы не полагается иметь собственное Я. Но боги знают, что Анубису это не понадобится в выполнении его главное задачи - нормализации равновесия душ. Египет поглощал кровавый ветер бесконечных войн, и многие пришедшие встретиться с проводником в Дуат долго ждали своей очереди. Анубис не спешил помочь каждому, ведь он знает, что этот бесконечный поток никогда не закончится, и скорость его переплетений никак не влияла на количество воткнутых в спину кинжалов. Самая частая причина смерти в последние годы.

Его пустоту тревожит скрежет быстрых лапок скарабеев, точно направляющихся вглубь коридора. Анубис обернулся в противоположную сторону, замечая мужскую фигуру, лежащую на полу. И он никого не оставлял здесь в этом месте. Его выверенный алгоритм прервался на ошибку системы, которую нельзя было проигнорировать. Он поправляет собачью голову, берет длинный посох и приближается к не званному не спеша. Каждый шаг был слишком тяжел, отдавался болью в сердце, которое прятало в себе последнее дыхание умершего, его разрывало на части, будто злые собаки выдирали по кусочку в разные стороны. Но Анубис продолжал движение, зная, что это чувство скоро отступит. И у этого незнакомца была нетипичная смерть, нарушающая общий тренд последних лет. Нетипичная для человека, и Анубис замечает, что его тело выглядит самую малость ярче необходимого то ли из-за бледноты кожи, явно не египетского происхождения, то ли из-за того, что это была его галлюцинация в силу длительного заточения. Анубис внимательно смотрит в его лицо, узнает греческие фактуры где-то слишком на подсознательном уровне. Лезет своим посохом к его рту, приоткрывая губы и присматриваясь к зубам. Гость не был похож на монстра, посланным Сетом или Осирисом, но его природа пахла не человеком. А еще его грудь вздымалась, продолжая имитировать дыхание, и Анубис пнул мужчину в бок своей собачьей лапой, пока тот наконец не открыл глаза.

Анубис величаво выпрямился, гулко ударив посохом по полу рядом с ногой. В голове вертелись воспоминания того, как надо было двигать губами, превращая звуки в членораздельную речь. Но он слишком давно не практиковался в разговорах.

- Ты умер, - кратко и грубо произносит он, и уши режет от собственного голоса, будто на заре от раннего пробуждения. Мужчина тараторит, и Анубис пытается вспомнить, так ли быстро принято общаться в обычной жизни. Но он не хочет вести беседы ни с незнакомцем, ни с самим собой. Его раздражало это внезапное появление непонятной ему персоны, он пытался принюхаться, чтобы понять, мог ли знать его в своей прошлой жизни, но в воздухе не витало никакой информации. Он оглядел его ноги с торчащими маленькими крыльями в прорезях сандалей. Давно здесь не было божественных созданий, но для Анубиса они были такими же Хат и Ах*, как и все остальные. - Ложись на стол, - он показал ладонью на названное место, и в помещении вмиг зажглись дополнительные факелы, добавляя света и спецэффектов. - У меня много работы.

*Отойти к Ка - умереть; Ка - жизненная сила человека, его личность и черты характера.
*Дуат - загробный мир.
*Иб - сердце.
*Хат - тело, оболочка, вместилище души.
*Ах - дух, покидающий тело.

Как тихо вдруг сделалось вокруг и в голове Меркурия, когда Тьма сомкнулась вокруг бога, увлекая в мир бессознательного и мрачных галлюцинаций, после которых - лишь пустота и тишина, удивительный, непривычный его, по обыкновению подвижному, разуму покой. Вот, было громко: птицы кричали над финиковыми садами, ветер бил в спину, слуги шептались и собаки лаяли, пока царственная Исида кричала, что Египту никогда не преклонить колени перед Римом. Безумие охватило всех присутствующих на божественном пиру - и мир в одночасье смолк для Меркурия, и то ощущение было слишком знакомое, как и холод, пробирающий до костей, как если бы он снова спустился в Аид, но это было решительно невозможно. Так тихо, что, кажется, Меркурий слышит свои мысли: они льются размеренным, ровным потоком, не отвлекаясь на стороннее и ненужное, они текут своим чередом и строем, спокойные и мирные, и его ничто не тревожит. Только все тело болело - будто его разорвали на куски и собрали воедино.

Он уже давно не спал - с тех пор, как рассорился с Гипносом из-за того, что случайно сжег его маковую плантацию. И потому такое блаженство испытывал в эти часы, которые удалось выкрасть из ткани мироздания, чтобы отключить свое беспокойное сознание. Меркурий спал, как убитый.

- Еще пять минуточек... - мурлыкает он, отворачиваясь от чьих-то неприятных прикосновений, подставляя сложенные одна на другую ладони под щеку. Но просыпается от тычка в бок, лениво продирая глаза: - Ай... - стонет от болезненных ощущений в боку, прикладывает к нему руку, чтобы растереть, и поворачивается к источнику ощущений. Взгляд снизу вверх и: - А! - Звонко и коротко вскрикивает Меркурий, хватаясь за сердце, и в страхе подскакивает на месте. - Что ты?! - Восклицает следом, таращась в оба глаза на огромного шакала над собой.

Сказать, что он испугался - ничего не сказать. Перед ним стояло то ли чудовище, то ли звероморф неясного происхождения, и когда Меркурий опустил голову, то увидел собачьи лапы - видимо, те самые, которыми его пинали. Очень невежливо! Но об этом Гермес решает умолчать, бросая опасливый взгляд на морду существа.

- Ты умер, - произносит огромная шакалья голова, и у Меркурия из груди вырывается короткий, нервический смешок. Ага, умер, как же! Очень смешно.

Поднимается на ноги, отряхиваясь от пыли, но тут же удивляется, что пыли нет; принюхивается, а здесь будто совершенно стерильно. Неужели хозяин этого места не линяет? Гермес с опаской смотрит искоса на существо, задерживаясь взглядом на нем неприлично долго. Да и разве здесь беспокоятся о приличиях? Очень вряд ли. Вид этого мохнатоголового существа нагоняет страху, но олимпиец старается не подавать виду - только сглатывает, прогоняя кадык под кожей, и надевает свою любимую маску легкомысленного оптимиста.

- Да ну нет. - Отвечает он, выходя из транса, решительным отказом. - Я что, не знаю как выглядит Преисподняя? - Закатывает глаза и оборачивается по сторонам, с самоуверенным видом осматривая открывшуюся ему локацию.

Мрачно, серо, холодно, пусто, и где-то вдали капли мерно разбиваются о каменный пол. Гермес складывает губы в трубочку и приподнимает брови, сдерживая крайне неоднозначную эмоцию осмысления, и рассудительно заключает, пожимая плечами:

- В общем-то, да, это место выглядит, как Преисподняя.

Если так, то у тебя, Гермес, большие проблемы.

Гермес разворачивается к хозяину здешних мест с располагающей улыбкой, но шакал взмахивает рукой - и факелы один за другим зажигаются, освещая длинный стол из гранита, похожий на тот, на котором Асклепий врачевал своих больных (и некогда обучал Гермеса мумификации, когда он зациклился на медицине), с этим жутким отзвуком пещерного эха, от которого Гермес вздрагивает, плотно стискивает зубы и начинает медленно пятиться назад от греха подальше.

Это было жутко. Но весьма эффектно... Впрочем, ему уже пора - мир сам себя не спасет.

- Да знаешь, у меня тоже много дел, вот, войну надо предотвратить, - активно жестикулирует римский бог, отмахивается от шакала как от гостеприимного хозяина, словно ему предложили не для бальзамирования прилечь, а бальзамчику на дорожку испить, а сам бегает взглядом по пространству в поисках коридора. Логично же, что если они оба здесь, то хотя бы один выход должен быть. Даже с учетом хитрых планировок египетских пирамид, если, конечно, они в таковой располагались. Без разницы, ведь главное сбежать, а там Меркурий по ходу сориентируется. - Так что, я пойду, не буду мешать, у тебя работы много. Ладно, да? Увидимся! -  Еще одна улыбка, сопровождаемая воздушным поцелуем, и он пятится к единственному плохо освещенному проходу, ныряет в него и, выдыхая с ужасом, принимается бежать, подгоняя себя крылышками на талариях.

Ощущение, что летит он целую вечность. Темные мрачные коридоры начинают казаться бесконечными, а надежда, еще теплившаяся в душе Меркурия, с каждым шагом все более рассыпалась. Нет, нет, нет... Должен же быть выход. Не время умирать. Кажется, он почти врезается в какую-то дверь, счастливо выдыхает, проглатывая на вдохе истерические нотки, дергает тяжелую ручку и наваливается плечом, едва не кубарем влетая в новую комнату... и снова сталкивается с шакальей мордой. Замирает будто парализованный. И в зеленых глазах Меркурия - разочарование. В них рушится прахом вся уверенность в шансах на выживание.

Он снова хватается за сердце. И будто бы бледнеет от ужаса, потому что оно - не бьется.

Меркурию попросту не верится, что он мог умереть. Это же невозможно. Он столько раз убегал от Смерти, столько раз обыгрывал ее и убалтывал, что это было бы так глупо и обидно - умереть в Египте, даже не сотворив ни одной шалости! Он ведь даже не украл любимого белого быка фараона ради забавы. В конце концов, - ох!, - он так молод, чтобы умирать! Его же засмеют старшие родственники: младший ребенок, который не смог! Катастрофа.......

- На стол, да?.. - Переспрашивает Гермес, почти смиряясь, и нарушает напряженное тревожное молчание. Кивает с жалостливым видом. Может, хоть так удастся продлить себе жизнь в посмертии, пока выдумывает способ спастись. Максимально медленно шаркает ко столу, потому что Гермес Хтониос здесь - самое грустное блюдо на этом празднике смерти.

Боженьки, как страшно умирать. Он сожрет меня?.. Убьет? Но я ведь и так мертв... Должен же быть суд! У египтян же такая традиция. Зачем тогда ему здесь я?

Гермес осматривает стол перед собой. Высокий, ровный, чистый. На его поверхности отражение римского бога словно в зеркале, а за его спиной - два горящих глаза в центре огромной головы. Ладно, это будет последний шанс. Нет, не так. Это - единственный шанс.

Крутой поворот на пятках, полный решимости взгляд. Меркурий приподнимается на мысочки и вспархивает, едва шевеля крылышками, и присаживается на край стола. Держится за края и, красиво прогибаясь в пояснице, закидывает ногу на ногу, чуть оголяя золотистое бедро из-под короткой стёганой белой туники. Взгляд, естественно, направлен на мрачного господина из-под закрученных длинных ресниц, слегка опаленных на кончиках палящим египетским солнцем, с загадочной улыбкой.

- Я на столе. Как ты и хотел. - Он томно выдыхает и ведет бровками вверх. Чуть склоняет голову вбок и приятным голосом льет елей ему в мохнатые уши: - Наверно, все считают тебя жутким, волосатым и устрашающим. Тебе одиноко тут, да? - Гермес глубоко вздыхает полной грудью, чуть отклоняясь назад. - А я вот думаю, ты совсем не страшный. Очень даже... милый. У моего дяди есть трехголовый пёс Цербер. Так вот, я его люблю, всегда играю с ним, когда навещаю дядю и мою сестру. Наверно, у тебя большое сердце. Я уверен. Очень... большое.

Ебучие боги и их ебучие дети.

Анубис не давал аудиенций, да и не надо было с ним говорить. Надо просто смириться, когда оказываешься на том берегу жизни, в месте, которое через тысячу лет назовут Чистилищем. Пройти все пять стадий принятия неизбежного побыстрее, потому что ему некогда возиться с детьми. И потому что он видел столько «пациентов», и каждый считал себя таким особенным, таким, кто «нет-нет, я не мог умереть, пожалуйста, верните меня к родным». Так не работает. И поэтому он любил обычных мертвецов из мира людей, их сознание обычно было сломлено быстрее, и жестикуляция не такая суетная. Они чаще всего не спорили, а читали молитвы, чтобы их не забрали демонические создания. К слову, все присказки, придуманные людьми, не работали, но они в это верили, продолжали бормотать свою мелодию, пока Анубис доставал их печень. Встретившись с богом подземок, люди не задавали лишних вопросов, ведь знали, кто перед ними, а если так - он почти никогда не отвечал. Ведь рано или поздно человек постепенно вспомнит, как он умер, а остальное мало имело значение в таком положении лежа на каменном. Были и те, кто так сильно травмирован смертью, контужен и изранен, что не произносили ни слова. Такие мертвецы доставляли больше всего физической боли, зато поддерживали драгоценную тишину, нарушаемую только лапками скарабеев. Анубису ведь и так тяжело. Попробуйте тысячу лет делать изо дня в день одно и то же, не выходя из комнаты.

Дела у него, как же. Какую войну ты собрался останавливать, олимпийский герой? Или римский легионер? Бесконечную войну за человеческие души? Или, может, геополитический междусобойчик между смертными? Оставь это живым, тебе уже должно быть все равно. А он все суетится, жужжит, как назойливая муха, заводит шакальи нервишки, которые, если честно, не самые крепкие в египетском пантеоне. И все его жалкие попытки держаться за воздух или оставить массовые убийства, все…

- Это… - говорит Анубис, и иностранец исчезает в коридоре, вмиг появляясь с другой его стороны. - Бесполезно.

Отсюда нет выхода, и вопрос не в воле проводника умерших. Вопрос даже не в воле Осириса. Просто в лабиринте не существует никакого пути домой уже очень давно, и даже механизм возрождения был сломлен. Не повезло тебе пасть на земле египетской, но это лишь твои проблемы. Впрочем, у усопших уже нет никаких проблем. И ты скоро поймешь это.

Смирился? Отлично. Много времени не понадобилось. Анубис хлопает по каменному столу и отходит, провожая молчаливым взглядом вальяжно присаживающуюся фигуру, словно мертвый пришел к нему на массаж. Глаза бога изучают его внимательно, и единственное примечательное место - крылышки на голеностопном суставе. Мог ли он отрезать их и оставить томиться в банке? Нет, это будет надругательством над телом покойного, но и иностранец не был человеком. Еще есть время подумать, и Анубис достает сосуды для бальзамирования, масла, тесло* и сандалии из белого льна. Был среди его предметов и свиток с молитвой просветления, но Анубис не притронулся к нему, ведь знал все святые текста наизусть. Глупо пялиться в папирус, когда ты самый умный. Поэтому он просто нашептывал нужные слова себе под нос, злясь, что его отвлекают. Наливал воду из кувшина в широкую чашу, а бровь тряслась от напряжения, что он все еще слышит этот раздражающий голос, слишком высокий для мужчины таких лет.

- Тебе одиноко тут, да?

Хах. Не смеши. Разве может быть одиноко тому, кто здесь по собственной воли?

Нет, это не правда.

Звук воды прекратился - чаша была наполнена. А молитва сбилась в очередной раз, и все придется озвучивать заново. Анубис злобно зыркнул на крылатую «мушку», хотя тот и не видел его глаз в этом обличии.

- Сладость твоего голоса и умасливание не помогут тебе. Заканчивай, - произнес холодно проводник, поднимая чашу и направляясь к «крылатым ножкам». Он поставил ее рядом с мертвым, достал хлопковую мокрую тряпку со дна, чуть выжимая. Взял белесую руку, заостряя свое внимание на коже такого редкого цвета, которая точно не смогла бы выжить под палящим солнцем Египта. И приступил к омовению. Медленно и методично, нашептывая заклинания, которые должны были успокоить пришедшую к нему душу после того, как они расстанутся. А тот все пиздит и пиздит, пиздит и пиздит, аж вены на лбу вздуваются, и Анубис не выдерживает, кидая тряпку обратно в миску с водой и едва рыча, будто пес. - Кто ты такой, что смеешь вести себя столь неуважительно к священному ритуалу?! - прозлился он, наклоняясь чуть ближе к вальяжному греку для пущей доходчивости. - Хочешь отправиться туда не очищенным? Может, чтобы я оставил тебе какие-то части по ошибке? Что ты выберешь? Душа без твоей личности, чтобы твоя жизненная сила вечность оплакивала незнание, кем она является. Или, может, чтобы твоя тень отцепилась от твоей сущности в мире мертвых, пытаясь найти тебя раз за разом без возможности стать целым, потому что ты останешься без имени. Которое ты так и не произнес.

От звука его гнева внутри стен прошла тучка скарабеев, быстро мельтешащих своими крохотными лапками. Этот звук наполнил все комнаты и коридоры, и на какой-то миг не было ничего, кроме передвижения жуков, потрясающих в своей способности приносить релаксацию. Этот топот микроножек всегда успокаивал, действовал медитативно, и Анубис медленно выдыхает, отстраняясь от мертвого.

Иностранец произносит свое имя. Пытается быть смелым, когда волк рычит ему прямо в лицо. Анубис был без понятия, что за божественное создание развалилось перед ним, он никогда не интересовался другими пантеонами, разве что очень поверхностно проникал в суть. И пантеоны не отличались друг от друга, чтобы они про это не думали сами. Такие же кровожадные, эгоистичные, льстивые. Такие же, как люди, только без стыда и страха, но с огромной манией величия ввиду вечной жизни. Как и этот Гермес - вор, обманщик, лицедей. О, он был достоин смерти. Все священные войны во имя очередного храма или благого дома могли закончиться, если богов станет чуть меньше. И Анубис любил принимать их на своем столе, если бы они только заткнулись хотя бы на том свете.

- Ни о чем не говорит, - ворчливо произносит он.

Сердце сильно сжалось. В его обитель снова постучались новые мертвецы. Гулкий удар и боль, разливающаяся в груди, словно внутренние органы медленно сгорали. И еще раз. Анубис пошатнулся, отходя назад от ритуального стола. Снова удар. Он положил руку на сердце, чуть надавливая пальцами на кожу. Это самая нелюбимая его смерть. И вот она происходит снова, и бог отходит к противоположному столу, поворачиваясь к Гермесу спиной и опираясь на камень руками. Это происходит еще раз и еще. Сколько же там мертвецов ждали, когда он закончит с этим назойливым греком? Анубис старался не подавать виду, он даже не позволил себе пикнуть, хотя его глаза стали влажными от накаляющегося напряжения. И вот снова. Тринадцать человек сгорели заживо в храме Маат, и она не оставит этого просто так. А, значит, будут еще мертвые. Обязательно будут еще.

Анубис выдохнул, растирая грудь ладонью, будто это бы помогло. Он завел руки за голову, снимая свою огромную шакалью маску, в которой стало невыносимо жарко и тесно от тринадцати кратной смерти. Кинул ее вдаль стола, вытирая вспотевшее лицо и выдыхая снова. Сейчас бы очень пригодилось шуршание скарабеев. Боль утихла, и он повернулся на Гермеса, возвращаясь к изначальному плану. Берет свою тряпку, оглядывает его тело внимательно.

- Тебе нужно оставить свою одежду. Я дам тебе новую.

*Тесло - специальный топор для ритуала бальзамирования.

Это бесполезно. О да, Гермес это уже уяснил. Вот только смирение — не его придел; этот бог был их тех, кто любил жизнь. Он мог бы полюбить и Смерть, но никогда не отдался бы ей. Он не связал себя узами святейшего брака не потому, что не любил, но потому что не было существа, которому бы поклялся в верности (о, он искал, как искали все, у кого бьется сердце - искал и не находил, раз за разом напарывался на шипы этих дикий роз, которые не ласкали его, а только брали его любовь; и, может, только однажды найдя, не поверил этому).

Чтобы свобода и полет в крыльях, чтобы дышать полной грудью, чтобы сердце не разбивалось, он весь — из брони и доспехов, сияющих ярче Солнца.

Кто сказал, что птице из золота не дано петь?

Меркурий — сладкоголосый льстец и провокатор, — не жалкая тень своих родственников-олимпийцев, и он может заставить других себя слушать.

Он продаст тебе то, что уже по праву твоё.

Вот только он никогда не продаст тебя.

В конечном счете, Меркурий всегда знал, что встреча со Смертью неизбежна, что даже бессмертные боги умирают и он тоже однажды умрет, но вот это случилось, а он оказался к этому совсем не готов. Не тогда, когда больше всего нужен. Люди могут воевать сколько угодно друг с другом — такова их природа, — но каждый бог волен выбирать сторону (как он сам некогда выбрал аргонавтов и хитростью помог взять Трою), и потому устраивать геноцид себе подобным… Нет, ни в коем случае нельзя. Убийство богов богами — преступление против природы. Они все — ублюдки, прелюбодеи, инцестники и эгоисты, которым место на этом гранитном столе. И почему же Меркурию не все равно?

Холод породы под пальцами наталкивает на мысль: из гранита получились бы добротные могилы и склепы. Через такой камень, наверно, даже душа не пройдёт, чтобы воссоединиться с телом. Но это не точно.

— Прости, что ты сказал?

Ах, он опять отвлёкся. Очень неосмотрительно — в Царстве Мертвых.  Его рука уже в руке шакала, Гермий вздрагивает от прикосновения, необычайно горячего для обитателя этих мест. Но хозяин загробного ничего не говорил, кроме нашептывания заклинаний, и Меркурий не мог их расслышать, голос будто шёл из этой жуткой головы, а не изо рта, словно олимпиец свихнулся. Потому что не может же он слышать чужие мысли? Ну, не во время особенного обряда, какие они проводили с Гекатой на перекрёстках дорог. Это другое. И это тревожит, не даёт усидеть на месте, хотя руку из цепкого захвата вырвать не удаётся. Да и жилы неприятно тянутся при таких манипуляциях телом, заставляя Гермеса зажмуриться от фантомной боли. И вдруг вспоминает собак, вгрызающихся в плечи.

— О, Боже! — восклицает он совсем не от ужаса, и этот возглас похож на стон. — Меня что, убили собаки? — Меркурий резко повернул голову к шакалу, вытаращившись на него будто с возмущением. Ему было не столь важно услышать ответ, сколько распирало от неудержимого желания пожаловаться единственной живой душе здесь: — Какая некрасивая, дурацкая смерть!

Но оказывается, что тварь ещё не готова к взаимодействию. Рычит едва ли не в лицо. Какая поразительная статичность! Хоть бы мускул дрогнул для приличия, что ли. А он с покер-фейсом отчитывает, как папочка нашкодившего школяра. Отвратительно душно в этой вашей пещере.

— А что, накажешь меня за плохое поведение? — Гермес на язык дерзкий, возможно, стоило начать с него. Но пёс (по всем признакам) следовал какой-то определённой последовательности ритуала, что играло ему не на руку. Меркурий весьма доёбчив (и даже дядя не вывозил его больше пары часов, так что ему египетские душнилы?).

По стенам шуршат скарабеи, нагоняя крипового ощущения, но Гермес уже увлёкся. Шакал тоже неплохо провоцирует, но его броня оказывается толще золотых доспехов олимпийца. Что ж. Геката тоже была строптивая, и что теперь — у них три прекрасных дочери. Так что, пускай ещё немного повыёбывается своей мрачностью, Меркурий все равно доебётся до нервного и подъебёт ранимого. Иначе неинтересно. Да и неужели в этих хоромах происходит что-то веселое? Очень вряд ли. И Гермес даже не возьмёт плату за услуги тамады.

Но сейчас речь о серьёзном. Поднимает голову и заглядывает в глаза. Говорит ровно:

— Гермес. Мое имя - Гермес, но сейчас меня зовут Меркурием. Я младший сын громовержца и племянник царя мертвых, я торговец, посредник, вор, плут, изобретатель и любовник. Какую часть из этого ты хочешь забрать? — Смотрит бесстрашно и самую малость, грустно, отрезая смелое: — Мне не жалко.

- Ни о чем не говорит, - ворчливо произносит он.

Ну, ты и пёс.

Гермес хмыкает и демонстративно отворачивается, принимаясь за изучение стен. Щурится, напрягает извилины в попытке вспомнить иероглифы. Но снова не удерживается от комментария, ломая свою же комедию:

— Ужасно, я забыл вашу письменность, которую сам же сочинил по пьяни… — чешет затылок свободной рукой и вздыхает. Ещё всматривается, различает знакомых птичек. — Ана… Анубис… О! Так это ты! — Радостно смотрит на шакала, узнавая. Вот и познакомились, получается. — Я должен был тебя найти… но не помню, зачем. — Тупит взгляд, задумавшись.

Но в следующий момент происходит странное, и Гермес снова переключается, потому что Анубис занимает все его внимание. Меркурий взволнованно подаётся вперёд. А затем шакал отрывает свою голову. То есть… снимает ее. А под ней — охранительно красивое лицо, но в первые секунды Гермес с ужасом пытается справиться от того, что испытал при мысли о самоубийстве шакала. Блин, а ведь только привык к этой морде. Как теперь быть? И почему ему больно? Он вслушивается, слышит вдалеке какие-то шумы.

— У нас аншлаг? Я могу подождать снаружи!

Гермес — отряд моментального реагирования.

Ну, нет так нет. Попытка не пытка, как говорят в народе.

— Мы не настолько близки. — Олимпиец скрещивает руки на груди в протесте. — Вот ещё, чего захотел. Я не раздеваюсь на первом свидании! Это ты меня с другими греками перепутал.

Пиздит, как дышит. Ещё как раздевается - и на первом свидании, а иногда и до него. Но это Анубису знать необязательно, даже с этой очаровательной мордой лица. Ох, уж эта слабость перед экзотикой…

— И осторожнее с ногами! Они… ах! — восклицает и тут же выгибается в пояснице, едва не падая на стол. Тянется ручонками вперёд в немой просьбе быть осторожнее и нежнее. Улыбается страдающей в экстазе улыбкой: — Очень чувствительные.

Действительно вор и плут. Все ведь знают, что письменность в Древнем Египте придумал и ввел Тот. Мало того, что грек врал, так он еще пытался присвоить себе чужие заслуги. У него действительно не было мозгов, раз он озвучивает это на смертном одре, так еще и добавляя дополнительных грешков. Искренность полезна для суда души, но она не отменяет совершенных поступков. Весы обязательно качнутся.

Анубис тяжело вздыхает на все эти вялые шутки. Гермес наверняка считал себя очаровательным, но шакал не разделял этого. Он доводил его похлеще бывшей жены, а у нее был особый талант забираться когтями и выковыривать болевые точки. Гермес ничего не наковырял, но он та собака, которая делает больно по-другому. Заполняет все шумом и своим ёрзаньем, мешает сосредоточиться, а пещера Анубиса хоть и казалась огромной, но не была резиновой. И Гермес или Меркурий, похрен как там его, не имел права задерживать очередь. Ритуал и без того был продолжительным и щепетильным.

Смоченной тряпкой Анубис вымыл колени грека, совершенно спокойно поднимая его ноги, чтобы коснуться и с обратной стороны. Ему было важно, чтобы вся кожа покойного была чиста и готова к процедурам, и думать о фамильярностях было не в его стиле. Он, в первую очередь, врач, который смотрит на тело с научной точки зрения. Ведет рукой по бедрам выше, заходя под край доспехов практически к самому паху, а тот все дергается.

- Перестань ерзать, - то ли просит, то ли командует. Надавливает на его бедро и прижимает к столу ноги, чтобы сидел смирно и не рыпался. Продолжает бормотать под нос заклинания. На чем мы остановились? Ступни. Они вызывали какое-то смятение своей нечеловечностью, и у Анубиса не было инструментов для того, чтобы прочистить перья. Он приседает на корточки, чуть шире расставляя свои огромные животные лапы, и задумчиво смотрит на сандали, потирая пальцами свой подбородок. Крылья чуть дернулись, они были живые, они были частью этого божка. Удивительный ебанутый пантеон, как он вообще в воздухе держится благодаря этому? Никакой силы взмаха, слишком абсурдно. Взять того же Гора, благословленного ветром - вот бог с крыльями, здесь же была какая-то наколка. Сидела у него на столе с наивной надеждой обыграть саму Смерть.

Анубис снимает сандалию, осторожно, чтобы крылья не повредились под всеми кожаными переплетами, а Гермес дергается и просит быть нежнее. Я блять и так нежнее. Походу, опять разводит его, включая манерное заигрывание. И вторую сандалию Анубис снимает уже намного резче, убеждаясь в правдивости слов Гермеса. Смотрит на него удивленно с секунды, и спешит спрятать взгляд, возвращаясь к своей маске безразличия. Его голеностоп - какой-то потрясающий механизм, и, касаясь мокрой тряпкой этих стоп, Анубис наблюдал за каждым шорохом белых перьев.

- Твоя мать была какой-то огромной птицей? - решил поинтересоваться он, и внезапное любопытство было неожиданностью и для Анубиса. Он провел пальцами по основанию маленького крыла, нащупывая шрамы, которые звездочками растягивались аккурат по периметру, будто ему действительно вживили чьи-то крылья. Ты и их украл у кого-то? Дуат уже ждет очередного грешника.

Анубис поднимает холодный взгляд на Меркурия, видит, как тот жмется, как сбито его дыхание, как он трогает себя за лицо и весь напряжен. Снова обратил внимание на перья, смущенный увиденным. На этом столе еще никто не вел себя так, и это было интересно также, как и оскорбительно. Меркурий словно издевался над его чувствами верующего своим непристойным поведением. Делал вид, что сдерживается, а на деле - просто приманка для насильника. И ему очень повезло, что именно Анубис тем, кто трогает его чувствительные места, потому что ему было все равно. Если бы на его месте был Сет, от Гермеса не осталось бы живого места.

Бог нервно сглотнул.

Он поднес чашу с водой к ногам Меркурия и вылил часть воды на его крылья, чуть разминая руками, чтобы было чисто везде. Каждое движение сопровождалось импульсами в чужом теле, и это все было пиздец как неловко и недопустимо, что злость опять подкатывала. Но если лишний раз ни о чем не говорить, то и Гермес не будет мешать - так что, пускай себе постанывает в крысу.

Но тут он спрашивает его о ритуале, и Анубис поднимает на него свои глаза.  Тебе правда интересно послушать о моей работе? Сердце приятно кольнуло, ведь ему действительно не с кем было говорить о таких вещах. Когда-то еще крошка Инпут изучала искусство бальзамирования и погребения, и Анубис был счастлив, наблюдая, как она растет и совершенствует свое мастерство. Это были очень далекие времена, когда они оба еще были способны любить и удивляться миру, когда она еще не считала его душным занудой, а заглядывала в рот всякий раз, когда он рассказывал ей, почему вымыть все тело необходимо так тщательно. А теперь мы здесь… Анубис окунул в воду второе крыло.

- Хат* - это храм души. Очень важно отнестись к нему с почтением, ведь Сах* требует некоторого времени, чтобы прорасти и распуститься, - Анубис взял под икру вторую крылатую ногу, проводя влажной тряпкой по стопе. - Если твой Сах этого не сделает, твой Ах* не сможет вкусить никакой радости загробной жизни. Чтобы лотос мог прорасти из твоего тела, его нужно спасти от гниения и паразитов, - он проскользнул между каждого пальчика на ноге, вычищая каждый изгиб. - Поэтому я тщательно мою каждого мертвеца, а потом также тщательно наношу специальные масла. В противном случае, ты не сможешь уйти в Дуат, и твое сознание окажется запертым в теле, которое будет очень долго разлагаться, пока от него не останутся одни лишь кости. Тогда тебя не станет и ты не сможешь переродиться.

Сет в свое время загубил десятки тысяч душ подобным образом, наплевав на ритуалы погребения, и воды Нила наполнились кровью, отравляя все сущее.

- Если не вымыть тебя всего, твоей дальнейшей судьбой будут вечные муки. Мне наплевать на твое тело, но я вынужден делать свою работу качественно. Думаю, ты сам в этом заинтересован, - Анубис намочил третье крыло, плотнее сжав челюсти от отзвуков сбившегося дыхания. Мертвецы не должны так реагировать на простые прикосновения. - Я бы мог сказать, что отвернусь, но этого не будет. И ты должен понимать, что мне все равно, это моя работа, меня не интересуешь ни ты, ни какие-либо низменные наслаждения. Мы достигли понимания? - и Анубис приступил к омыванию последнего крыла, крепче сжимая мускулистую икру, чтобы не получить стопой по носу. Неугомонный грек.

*Хат - тело.
*Сах - духовное тело, изображалось как лотос, прорастающий из груди.
*Ах - отделившийся дух, ушедший в загробный мир.

— Почему ты так щепетильно моешь меня? — Спрашивает Гермес, привставая на локтях, чтобы контролировать процесс омовения. Эти восточные традиции с мытьём ног… что-то, да эти арабы знают сакрального, что недоступно банальным афинянам. И Анубис становится заинтересованным, а Гермес ловит себя на мысли, что, кажется, нащупал что-то деликатное и личное. Отлично. Бинго. Продолжает тонко выкручивать на откровенность, потому что, если не можешь очаровать, вызови эмоциональную привязку — главное правило поведения с пленителем: — Я учился мумификации, но Асклепий не делал ничего подобного с телами. Расскажи мне о своей работе? Такая интересная….

Потому что тело — храм.

Интересно, а в сексе он так же щепетилен до чужого тела? Или, ещё эффектнее: вымывает ли он партнёра дочиста прежде, чем возлюбить? Ох, нет, Гермий, не думай об этом сейчас, не когда он так внимателен к ногам. Моет даже пёрышки, ни одно не пропускает.

Боженьки, это только ступни, а ты уже еле держишь себя в руках. Что же будет, когда он дойдёт до… Ещё никогда смерть не была столь возбуждающей. И это чувство новизны вперемешку с тревогой Гермесу очень нравится.

— Нет, моя мама — плеяда, нимфа. Никаких перьев.

Способность думать теряется в ощущениях.

Он кусает ребро ладони, сдерживая подступающие к горлу стоны, чтобы Анубис не подумал, что он какой-то извращенец-фетишист, как все олимпийцы. Гермес не такой. Ну, может, чуть-чуть. Просто он всегда в пути, никогда не останавливается, его ноги не знают отдыха, а из его скелета взращено оперение, и это больно и приятно, но больше чувствительно до высшей степени — никто уже очень давно не трогал их. Мало кто вообще спускался ниже его члена.

И вот он сдох, и кто-то находит эту эрогенную. Ну, какова ирония. Хоть напоследок он узнал, что это — когда его тело почитают, а не используют для развлечения. Это невыносимо, и у Меркурия слёзы из глаз.

Все эти Хат, Сах, Ах — компиляция каких-то метафизических материй, — Гермеса не ебут настолько же, насколько руки Анубиса и его глубокий голос, распускающий в груди розовые кусты, царапающие изнутри до боли, а его прикосновения же — как трепет лепестков, нежное и любящее, контрастирует на розоватой коже, сводит с ума, наталкивает на совсем уж неуместные мысли (от самых порочных до самых точечно-болевых).

— Остановись, пожалуйста. Просто убей меня, не нужно никаких Сах.

Но неугомонный египтянин не выпускает из своих тисков. Хорошо, что не додумался связать, но это было бы уже совсем конченно. А шакал, тем временем, перья на третьем крыле перебирает, и Гермес осознает, что это опять надолго, а разговоры о его работе больше не спасают и не отвлекают, а даже раздражают, потому что Анубис насмехается над ним, не понимает, что это такое и как это обрабатывать, а надо просто сука быть нежнее, чорт ебаный, надо почувствовать чужое тело, которое требовало особенного подхода. Перед ним сын Зевса, а он моет его так же, как любого раба или фараона, и это просто непозволительно.

— Подойди, я расскажу ещё кое-что про крылья, — захлёбываясь во вздохах, зовёт Меркурий, и эта слабость будто бы покупает внимание Анубиса. Он делает шаг ближе бёдрами к лицу олимпийца, и Меркурий тянется дрожащей рукой к нему, никак не выдавая взглядом выбранной траектории, а сам чуть задевает края кожаной юбки Анубиса и с ловкостью вора проникает за ее края и грубо, уверенно прихватывает рукой его член… не находя его конца и края? Глаза в немом ахуевании округляются, но губы продолжают озвучивать то, что бог планировал изначально: — Мне тоже плевать на твои низменные потребности, но есть большая разница между этим, — он сжимает ладонь, кольцом из пальцев пережимая какой-то огромный хер так, что Анубиса на мгновение это деактивирует как личность, а потом отпускает, вытягивая руку ещё дальше, нежно прихватывая чувствительные яйца. — И вот этим. Чисто… технически. — Сглатывает, смотрит туманно все ещё под эйфорией ощущений в ступнях, но безапелляционно заявляет это, поглаживая перед тем, как отпустить. — Можешь быть хоть девственником, хоть извращением, Анубис, но обращайся с моими крыльями, как с даром Божьим, потому что это они и есть.

И он резко выпускает его из своей хватки, со снисходительностью на лице возвращает руку на место, складывая обе две на груди, прямо как покойник. Прикрывает глаза за секунду до того, как провалиться в панику и чуть свести колени, пряча за мускулистыми ляжками своё достоинство, от осознания, что под юбкой шакала член размером с его кадуцей (теперь уж забытый на пиру у Исиды). Огромный, горячий, конский агрегат, который теперь в фантазии Гермеса отпечатывается идеей-фикс и лёгким чувством зависти.

— Это эксперимент, — выдыхая уже спокойнее, говорит Меркурий и чуть дёргает ножкой, намекая на крылья. — Мой брат — лучший в мире кузнец, и он выковал мне сандалии, чтобы я мог летать. Но очень многие хотели их украсть или забывали вернуть, когда я давал их погеройствовать или, ну, склеить какую девчонку. А я не люблю нарушать договорённости. Так что, я решил, что больше никто не сможет украсть их. А у Гефеста были идеи, которые все считали бредом. Пересадка крыльев в человеческое или божественное тело? — Гермес пожал плечами, чуть дёрнувшись на столе. Бросил взгляд вниз, устремляя все внимание на Анубиса. — А я согласился. Ты можешь видеть самую тонкую работу кузнеца по пересадке части тела другого вида.

Так что прояви ещё немного уважения.

Это — орган, а не гребанный элемент декора.

Он томно стонет и извивается на каменном столе, жалкое зрелище. Нервирует и отвлекает, делает действия Анубиса грубее, не дает медитативно сосредоточиться на поклонении. Просит убить его, и Анубис пустил искренний смешок. Короткий, но озаряющей его холодное лицо улыбкой, коей не было на нем уже многие годы. Довел таки. Но в этой ухмылке не было ничего добродушного, скорее, издевка над его глупостью. Похоже, в этом мире еще были маленькие моменты, способные удивить даже проводника в царство мертвых.

- Ты уже мертв, - напоминает ему, заканчивая мытье стоп. - Я лишь заканчиваю то, что начали до меня.

Анубис прислушивается к интонациям вздохов, и они стали еще более жалобными и тонкими, наполнились влагой, и он посмотрел в его лицо. Такой взрослый мужчина с прекрасным атлетическим телом и крепкими мышцами, наверняка сильный и, судя по его выебонам, рисковый, почему-то пустил слезы. Анубис слышал слез больше, чем боги Нила: практически каждый первый мертвец, что был в сознании, оплакивал свою прошлую жизнь. Дошла ли до грека его неизбежность? Понял ли он, что сбежать не получится, ведь куда он не пойдет, крылья снова и снова выведут его к этому столу? Но проблема была в том, что с ледяным сердцем не рождаются, его воспитывают. Анубис приучал себя чувствовать и думать как можно реже, день за днем, год за годом. Каждая чужая слеза, каждая вырванная эмоция последнего дыхания - не его. Он не должен переживать за тех, кто уже покойник, это не должно происходить так часто. И он делал это снова и снова, и вот он видит чужие слезы, и чувствует себя виноватым, совсем как в детстве. Учил себя так долго, но ничему не учился. И если обычно он натягивает на себя привычный цинизм, то сейчас подтягивается выше, когда Гермес так жалобно просит, пытаясь затолкнуть подальше мысль о том, что сломал его. Это его последний день до вечности в загробной жизни, и Анубис сделал ему больно. Это было непочтительно, но он не понимал, что именно было сломано, что именно нужно починить.

Он попался в ловушку. Почувствовал себя беспомощным, как в детстве, и вот итог - рука греческого бога схватила его за член, и Анубис едва хотел отступить назад. Они уставились друг в друга удивленными лицами: проводник был шокирован этой наглостью, Гермес - чем-то еще. Анализировать сейчас было сложно, потому что совершенно невозможно понять, как реагировать на то, что не должно происходить в принципе. Меркурий болтает уже совсем не так жалобно, а Анубис не может связать дважды два, его слова как песок сквозь пальцы. А потом он схватил его за яйца, и шакал чуть рот не открыл, сдержавшись, и лишь челюсть напряглась на максималках. И Анубис пошел на физический ответ, резко сжав чужую челюсть своей смуглой рукой. Уронить бы его на стол, приглушить бы камнем об затылок. С бездыханным телом работать легче, и он может это устроить даже, если это было против правил. Он шипит:

- Руку блять убрал, - срываясь на ругательства, его глаза в гневе мечутся по его лицу, и Гермес отстраняется, а Анубис отходит от него, отпуская.

Ебучие боги и их ебучие дети. В любом пантеоне.

Крылья ему, видите ли, зажало. А кто вертелся и пиздел больше всех? Кто дергал ногами и мешал процессу? Кто нервировал и отвлекал от работы? Греческий пидорас. И весьма коварный. Задел чувство собственного достоинства, и это было непозволительно. Кровь к вискам прилила, Гермеса захотелось убить второй раз. И если бы Анубис мог - он оживил бы его, чтобы закопать снова. Если бы он мог - он бы кинул его тело в подземное озеро, где продолжали гнить все ошибки Сета, отравляя целую ответь подземного царства. А греку хоть бы хны, продолжает травить байки из своей жизни, видимо довольный своей выходкой.

- Закончил? - гневно спрашивает Анубис, щелкает пальцами, и подземелье слышит его волю. Подземелье, созданное под проводника, всегда откликается в нужный момент нужным действием, и за спиной Гермеса веревка, которая змеиным броском связывают его руки, растягивая по поверхности. Еще щелчок - и пара других змеек проделывают тоже самое с ногами, пережимая икры.

Очень увлекательная блять история. Анубис подходит к нему молча, расстегивая доспехи и ставя их на пол возле стола. Раздевает до гола, оставляя лишь красную ткань на бедрах, прикрывающую его пошлое возбуждение. Отвратительно. Проводник морщится, отходя в сторону, чтобы поменять воду в миске. Слушает его «душещипательную историю» про то, что он вообще забыл в Египте и какую миссию должен был выполнить. Молчит и не реагирует, подходит к его телу, омывая грудь и торс, полный отстраненности, будто не слушает его вовсе. Малыш, твои проблемы никого не интересуют, ведь ты уже не жилец. Твоя миссия была окончена тогда, когда ты попал в мое подземелье. Вне зависимости оттого, какой ты там важный бич или козел.

Анубис смачивает тряпку снова и запускает руку под ткань, промывая бедра и лобок, касается его вставшего члена. На секунду замирает, будто бы не видел и не знал, как этот извращенец возбудился от малого, старается справиться побыстрее, чтобы было чисто, но без фрикций. Проклинает Осириса и Сета, проклинает Исиду и Ра, проклинает всех тех, из-за кого ему приходится узником выполнять эту работу, отдавая дань почтения, кому попало, разве что не рабам. Проклинает подлого Гермеса за его выходки, в которых не было ни капли правды. Ущемился? С таким вставшим членом не ущемляются. Анубис знал, ведь свой обет безбрачия он несет всего лишь тысячу последних лет своей жизни.

Он промывает его спину, запуская руку под Меркурия. Промывает его задницу. В таком положении это дико неудобно, но он делает свою работу. Он даже промывает его уши, заходя внутрь кончиком полотенца. Проверяет, осталась ли какая-то грязь под ногтями на руках и ногах. Омывает его голову и также проверяет на предмет вшей. У богов, конечно, не водилось паразитов, но у этого пса могло быть все, что угодно.

- Чистый, - констатирует, не взирая на увлеченную речь Гермеса. Констатирует не ему, а себе. Тянется рукой за маслами и широкой кистью, чтобы напитать его кожу эфиром и покрыть защитной пленкой, через которую не проникнет ни один микроб. Выливает масло в очередную чашу и макает туда свою кисть. - Будет малость щекотно, не суетесь. У сына Зевса будут предпочтения, с какой части тела начать? - язвит и токсичит в открытую и, невзирая на ответ, начинает с плеч.

В тот момент, когда Анубис сжимает его челюсть рукой, в голове Гермеса проскальзывает мысль о том, что это, наверно, последнее, что он скажет в своем посмертии, однако замолчать даже и не подумал. Нет уж, если идти, то идти до конца, а не пасовать трусливо перед тем, кто имеет преимущество, и если Меркурий начал говорить, то он обязательно мысль доведет до точки, чего бы это ни стоило. Хочешь сломать челюсть? Удачи, он ведь и так мертв. Какая разница, что произойдет, если, говоришь, финал заранее предрешен? То, что кто-то оказывается не готов к протесту, не является проблемой Меркурия. Это Анубису стоило раньше задуматься о том, что не все в этом мире (и даже загробном) рутинно и однообразно, и что не все готовятся к смерти на протяжении жизни, чтобы добровольно лечь на этот стол и позволить себе выпотрошить на пути за мнимым бессмертием Ка.

Так что, слушай, сучка, и следуй своим же правилам, если относишься к чужому телу, как к храму. Неплохо этот грек тебя обставил, да? Даже выудил бранное слово из этого эталонного хорошего мальчика, папиной гордости - ну просто, примера выдержки и образцового поведения всем богам и смертным. Теперь Гермес сдерживает улыбку и рассказывает свою историю с самым философским видом, словно этого бестактного случая и не было. Но напряжение, которое теперь сковывало тело Анубиса, было ощутимо через его прикосновения, и Гермес засчитал это в свою копилку как маленькую победу над тем, чтобы вытащить на свет из этого стоика хоть немного - его настоящего.

Ведь с оболочкой демона разговаривать было бесполезно, он явно замкнулся в самом себе и этом сером мире, где из друзей только сотни маленьких лапок скарабеев, а все остальные "гости" проходят через его обитель и более никогда не появляются. Меркурий бы не выдержал и недели такого образа жизни. Анубис же коротал здесь не первую тысячу лет, и олимпийцу было его почти жаль.

Почти - потому что это не меняло того факта, что за годы своего отшельничества Анубис превратился в образцового, бессердечного мудака, упершегося в собственную правду. И все же Гермес был уверен, что за масками скрывается сострадательное, человечное существо, которое закономерно свихнулось в Дуате и обозлилось на весь мир за то, что этот мир не принимал его. Еще бы, конечно, такой елде только завидовать... Странно, что у Гермеса это - не получается. Не из соображений уверенности в собственной неотразимости, а в том, что его мысли совершенно серьезно не могли прийти в норму и погасить желание увидеть, потрогать и почувствовать всю эту божественную мощь, сосредоточенную в его чреслах. Просто потому, что он еще не знал подобного, да и не смел визуализировать. Гермесу казалось, что такое встречается только в легендах, да только таких легенд он не знал. На самом деле, это даже обидно, что такое достоинство прозябает в Подземном.

Египтяне ценили тело и поклонялись ему на смертном одре, считали сосудом для всех этих Ох, Ах и Карабах, но греки ценили тело как физическую оболочку - атлетика, борьба, фигура были признаками пышущего здоровьем спортивного тело - в поддержании формы была и есть любовь, ведь если ты любишь свое тело, то заботишься о нем при жизни. Душа же после суда либо отправлялась в Тартар, либо в Элизиум, но тело - тело дано было природой, оно и должно вернуться к природе, пройдя этап естественного разложения. В этом не было ничего ужасного. Поэтому для Гермеса все эти манипуляции, проводимые Анубисом, казались настоящей пыткой, а местами - еще и эротической.

- Что ты делаешь? - Возмущается Гермес сковавшим его путам. Это нечестно, блядь! Что еще в арсенале этого психа - раскаленные розги? Какое-то безумие. - Ты совсем, что ли? Я какое плохое зло тебе сделал, чудовище? - Хныкает он, пытаясь вывернуться, но веревки настойчиво прижимают его к камню, сковывая сильнее, что даже сила олимпийца становится несущественной. Только бы не заплакать, только бы не заплакать. - Знаешь, это издевательство над трупом. Серьезно. Абсолютно непозволительно. Ты оскверняешь мой храм! - Вот так вот, словесной пощечиной по терпению шакалоголового. Но чувствует вибрацию чужого настроения, понимает, что задел. От этого самую малость приятно.

Довольствуется микро-победами, как неудачник. Собственно, он именно такой - чего уж скрывать? Ему было страшно неловко, стыдно и очень некомфортно из-за того, что он испытывал возбуждение, потому что для египетского бога это казалось дикостью. Никто из них не был готов к этой встрече. Никто не знал, чего от нее ожидать. Но Гермий тем временем не оставлял попыток достучаться до понимания Анубиса:

- Давай договоримся? Только послушай меня, пожалуйста. Ты видно не знаешь, что творится снаружи. Мир меняется, а боги сходят с ума, воюют друг с другом. Я понимаю, что тебе наплевать на родственников, да и я от своих не в восторге. Но это ужасно неэтично. Неужели то, что мы - стражи природных сил, - не играет никакой роли? Что будет с космосом, если боги уничтожат друг друга? Когда в бочке останутся две крысы, потому что другие пережрут друг друга, что будет тогда? У людей своя война, мы не должны решать за них. Рим набирает силы, а ваши боги утопили Египет в гражданских войнах, а ты! - Гермес дергает головой навстречу, чуть приподнимая ее из-под пут веревок. - Ты не перестаешь встречать мертвых, но их будет еще больше. Я глашатай богов, и я принес весть вашей богине и царю, что мои боги придут с войной, если мы не найдем компромисс. Эта сука убила меня, будто я объявил ей войну! Она и Гор, они же психопаты, ты в курсе? Она сказала передать тебе все это, пожелала удачи, но я не знал, что тебе наплевать, что ты такой же, как и они. И знаешь, я не хочу тебя переубеждать, потому что ты явно погряз в своих "заботах о мертвых, их Ка-Ахах", - здесь Гермес играет не очень удачную пародию, но снова становится серьезным, стараясь не обращать внимания на манипуляции с его телом, даже когда ему подмывают задницу, как младенцу. Не думать об этом проще, отвлекаясь на болтовню: - Мне надо найти вашего солнечного, ну, этого... Амона-Ра. Обещаю, я дам тебе свое тело и делай с ним, что хочешь, если проведешь меня к нему... Дай мне один день, я умоляю тебя.

Поздравляем, вы говорили с ним просто так, лишь бы хоть как-то заполнить пространство.

- Чистый, - голос Анубиса выводит из транса.

Голос Анубиса возвращает в реальность, в которой Гермес в ответ на это - издает нервический смешок и сам над собой потешается:

- Как меня занесло в оптимисты? - Словно бы он надеялся на другой исход, ага, как же. Единственный исход в Египте замутил только Моисей и это походу разовая акция.

Мысли о побеге уже не так заботили его. Гермес знал, что надо всего лишь найти реку и перейти ее - вброд или вплавь, неважно. География Подземного царства, должно быть, выверена по одним лекалам. Но он уже знал, чем закончится попытка проворачивать махинации: Аид, который строго запрещал своим подданным покидать свои владения и приходил в ярость, когда кто-либо пытался покинуть их, или если кто-то пытался украсть души из его царства, быстро научил его, что выход из Подземного царства только один - позволение Хозяина этих топей.

Движение кисточки по плечам, растирающее по коже масло. Да он, блять, издевается!!!! Лучше бы Анубис его изнасиловал. Это было бы понятнее, в некотором смысле даже - приемлемо; но то, что он делал с ним, было унизительным. И говорил так, словно хотел поиздеваться еще больше. Меркурию это не нравилось, но сыну Зевса - заставляло течь с конца на только что мытое тело, но ах, дотошный Анубис уже подложил под него чертов стерильный бинт.

- Пожа-а-алуйста! - Меркурий кричит ему в профиль лица, и его голос действительно срывается в хныканье. Беззащитное, уязвленное, слабое хныканье от бессилия. - Хочешь, я тебе отдамся? Хочешь, возьми мое тело, только перестань это делать. Клянусь, я не против, ты очень привлекательный. - И он серьезно давит слезу, нисколько не притворяясь, потому что не понимает, чего нужно этому шакалу и еще: - Я не хочу быть лотосом.

Слова, слова, слова. Война, война, война. Сколько лет этому парню? Выглядит зрело, а поведение - будто молоко матери на губах не обсохло. Анубис когда-то думал также, суетился, пытался идти против течения и обычаев. Результат можно увидеть своими глазами, почувствовать кожей холод, источаемый стенами в подземном мире. И этот исход его полностью удовлетворял. Здесь ему не нужно срываться, бежать и решать не свои вопросы. Здесь он занимается понятной задачей, на которую не распространялись внешние истерики. Гермес может говорить все, что угодно. Космосу давно пизда, но что-то конца как-то не наступает. Люди будут умирать всегда, и он радушно примет каждого. Две крысы в банке? Ох, как он выдохнет с облегчением. И нет, Меркурий, никто не пойдет к ебучему Ра, ахуевшему в своей ипостаси. Наивный маленький мальчик, ты уже видел нескольких египетских богов и знаешь, что они из себя представляют. Почему ты решил, что Ра будет лучше?

Кисточка мажет, шарх-шарх, тщательно, не пропуская ни малейшей детали. Бог в мыслях улыбается с того, что не светило ничего греку с его затеями. Осталось потерпеть совсем немного. Он вытащит его тень, его личность, его сердце, и тогда Гермесу станет не важно абсолютно все, что он лепечет. И он обретет покой. Они оба.

Он хнычет, и Анубис смотрит на него искоса, прерывая свое молчание.

- Будешь дальше ныть, я скормлю твое сердце крокодилу, - ровным тоном произносит он, вновь обмакивая кисть в пахучее масло. Меркурий относится к его заявлению с недоверием, и Анубис ненадолго прерывается от своих занятий, чтобы вставить два пальца в рот и оглушительно свистнуть с эхом в коридоры. А потом, как ни в чем не бывало, возвращается к своим малярным работам, переходит на ребра и живот.

Где-то вдалеке слышно, как кто-то шаркает и приближается к комнате. Анубис откладывает кисть с миской в сторону и подходит к большому глиняному сосуду, в котором когда-то делали медовое вино, сейчас же, открывая его, можно было услышать не самый приятный запах тухлого мяса. Он запускает руку и за жирный хвост вытягивает из сосуда большую мертвую крысу, спеша закрыть емкость и не страдать от посторонних запахов. Кидает тушку рептилии, и та реагирует мгновенно - ловит своими челюстями, заглатывая в несколько укусов. Анубис смотрит на Гермеса несколько высокомерно. Грек может накалывать его своими маленькими шалостями, но он должен понимать реальное положение дел.

- Смотри-ка, как проголодался, бедняжка, - Анубис присел на свои шакальи лапы и провел ладонью по грубой ребристой спине своего домашнего питомца, прошептав ему какие-то египетские слова.

Пришло время рук, и Анубис покрыл их маслом со всех сторон. Нужно было как-то перевернуть Гермеса на живот, чтобы разобраться со спиной, но это можно было сделать в конце. Впереди еще ноги, и с ними, похоже, опять будут какие-то проблемы. Благо, он дошел до крайности со связыванием, надо было сделать так с самого начала.

Его все еще беспокоило то, что тело греческого бога появилось в его подземелье нетипично. Обычно мертвые приходили сюда, скорее, метафорически, и Анубис призывал их своей волей, чтобы они материализовались у него на столе. Этого же никто не приглашал, а он распластался на его полу, словно его специально подкинули. Ему не составило труда понять, что именно Исида была причастна к его появлению, и если она желала передать привет, то, возможно, из-за магии ее слова этот мертвец был не типичным. Но Анубис не собирался передавать ей обратный привет, поэтому, по сути, его размышления ни на что не влияли.

Закончив с руками, игнорируя грека, как само явление, Анубис перешел на его ноги. Он любил начинать с коленей и двигаться по двум линиям - вверх и вниз. Однако, засмотревшись на взволнованные крылья, он прощелкал момент, в котором Меркурию удалось высвободить одну руку и взять его за плечо. Он продолжал молить, и у Анубиса сработало два триггера - угроза физическая и раздражение, ведь Гермес совершенно не понимал его слов. Что было нужно богу мертвых? Тишина в моей голове. Ты в силах дать ее мне?

Только с губ Меркурия слетает последний звук, как Анубис резко поворачивается, вгрызаясь длинными ногтями в его грудь, прорываясь чуть глубже под кости и мышцы. Не отрывает взгляда от испуганных глаз, пытающихся сообразить, что происходит. Ты не слушаешь меня, а я говорю честно. Это же очень простая игра. Пальцы глубже, Анубис ловит чужой ступор, перемешанный с болью в хриплых звуках. Трогает пальцами его сердце. Сейчас важно сделать все правильно и ничего не повредить, чтобы вытащить орган целым. Но он хирург с тысячелетним опытом, и мешкать здесь было ненужно - все происходит быстро, и Анубис достает его окровавленный Иб. Крокодил засуетился возле ног Анубиса, словно в прошлой жизни был ему верной собакой.

- Смотри внимательно, - говорит бог мертвых, переводя маниакальный взгляд с Гермеса на его сердце. - Видишь? Оно уже давно не бьется.

Отходит от него к чаше с водой и промывает сердце от крови. И с каждым нежным омыванием не понимает суть происходящего все больше. Его сердце было чистым, практически идеальным. Без черноты, без гнили, без наростов. Его сердце было похоже на детское - не знающее насилия, лжи и убийств. Он моет его снова и снова, он думает, что это проделки ведьмы Исиды, которая заколдовала его Иб, чтобы Анубис засомневался в собственной вменяемости в очередной раз. Чтобы он допустил ошибку, отправив безгрешного совершенно не в то место. Моет снова и пытается вспомнить, когда в последний раз видел нечто подобное. Весы. Весы не дадут соврать, и Анубис поспешно отходит к дальнему столу к золотому инструменту правосудия. Кладет сердце на левую чашу в противовес правой, над которым парило белоснежное перо. Закрывает Гермесу обзор своей спиной и пытается думать. Это было весьма тяжело, ведь в последние годы он делал это как можно реже. Весы не сдвинулись ни на миллиметр, весы всегда говорили только правду.

- Почему для тебя все это так важно? - спрашивает Анубис. - Почему тебе не все равно?

И весы даже не шелохнулись, грек говорил правду. Кто-то должен. Когда-то так считал и сам Анубис, но когда? До каких событий это было? Он не помнил, в его памяти так сильно все перемешалось.

- Кто ты такой? - спрашивает бог.

И он снова отвечает правду.

- Что ты хочешь?

Весы стоят как ни в чем не бывало.

Анубис осторожно берет его сердце и снова омывает в чистой воде. Присаживается на край стола рядом с Гермесом, которому еще не удалось освободиться от всех пут. Самое неправильное решение сейчас казалось самым верным. И если он не последует своему волчьему чутью, то рано или поздно все будут на великом Суде, и ему придется отвечать за свои поступки. Он смотрит на сердце, а затем -  на Меркурия. Крокодил ходит кругами возле его лап, и бог легко пинает его в бок, чтобы тот не мешал.

- Я выведу тебя в мир живых, - говорит он, не веря собственным ушам. - Укажу, где искать Ра, но ты пойдешь к нему сам. И ты вернешься через сутки, как и обещал.

Понимание достигнуто.

- Сейчас я верну тебе твое сердце, в твоих интересах не дергаться, - Анубис взял его за плечо, удерживая в одном положении и резким движением вернул Иб на место, вынимая из его груди окровавленную руку и вытирая ее мокрой тряпкой.

Проблема была в том, что Анубис совершенно не помнил, где здесь выход. Он не был нужен ему тысячи лет. Но загробный мир должен был чувствовать его желания, и рано или поздно они выйдут отсюда. Если он, конечно, не забарахлит.

Казалось, что он пообещал ему невозможное.

Сет умел пускать пыль в глаза. С этим Меркурий разобрался. Но сколько еще козырей в рукаве припрятано у неугомонного разрушителя? Сколько атак придется отразить Гермесу, чтобы продержаться? Силы любого бога неумолимы, но все же и им свойственно иссякать. Вестнику не место на поле сражения, и пускай одет он, как гладиатор, это еще не значило, что он был воином. Научил людей кулачному бою, выдумал правила самого честного из единоборств, но так и не научился держать в руках оружие. Вся природа его противилась злу, а тот, кто хоть раз коснулся меча или отсек первую голову, же никогда не будет прежним, добрым и светлым.

Если он умрет второй раз за сутки от рук египетских богов - это точно станет мемом на Олимпе. Тогда никто не удивится, не посочувствует: что взять с того, кто умеет только языком трепать? Классическая история о любви к сильным: Афродита любила Ареса, Гера любила Зевса, Персефона любила Аида, Гефест был без ума от Афины. Но Гермес был плутом и ловкачом, далеким от образа идеального бога. В тот момент, когда Сет схватил его за крыло, когда одним сильнейшим ударом приложил о землю и занес над его головою хапеш, он почувствовал себя таким ничтожным, как никогда раньше.

Сознание ненадолго покинуло Меркурия от удара о каменный пол - и он провалился в бессознательное, и было уже все равно.

Руки не дрожат, когда Гермес хватает Ипполита за волосы и вгоняет лезвие под ребро гиганта. Горячая черная кровь гиганта стекает по руке вестника и окропляет Флегрейские поля. Ипполит смотрит перед собой, убийцу не видя, на колени падает, и Гермес видит его не гигантом, а овцой на заклание, и тошнота подступает к горлу, и в глазах собираются слезы. За спиной вестника богов - испуганные глаза Гекаты. Никто не видел ее эмоций уже много веков, никому не было под силу одолеть ведьму. Пепел сгоревшего заживо титана под ее ногами. Великая, а забыла, что нельзя оставлять без защиты спину. Смотрит в спину Гермеса, будто плевать ей на чары невидимости. От этого взгляда у Гермеса.

- Добей. - Одними губами говорит Ипполит, роняя свое копье. - Немного... до сердца.

Невидимые силы подталкивают его вперед со вскриком, и грудина вспоротая пузырится кровью. Гермес снимает шлем, чтобы в глаза убитому в последний раз взглянуть, не играя в крысу. Последний вдох сквозь блаженную улыбку. Пал от невидимого бога тот, кто хотел напасть со спины.

На празднике в честь победы Гермеса впервые чествуют как героя, словно не было исполнено тысячи поручений, а вот убийство - сразу из мальчишек в мужики.

- Я убил его... - Повторяет, сам себе не веря. Но нужно, чтобы поверили другие. Геката из тени смотрит на крылатого, головой незаметно качает: никому не надо знать, что ранил, но не добил.

- Малыш, ты молодец. Мы тобой гордимся! - Голос Ареса ироничен как и дружеское похлопывание по плечу. Снисходительный старший брат, понтующийся перед своей блондинкой, как всегда, перед отцом играет одну ему понятную роль.

- Убил своего первого гиганта! - Зевс потрепал сына по волосам и поднял кубок вина на пиру, другой рукой поднимая руку Гермеса в своей. - Мальчик стал мужем! За победу олимпийцев! И за моего младшего сына, Гермеса!

Гермий натянуто улыбнулся, отвел смущенный взгляд и спрятал глаза за кубком вина, опрокидывая его в себя сразу до дна. Единственное, за что Зевс похвалил своего младшего, было убийство в битве. Не тысячи просьб, с которыми Гермес справлялся из раза в раз, ни спасение им отцовских любовниц и своих братьев, нет. Всем было важно только это - смог бы он убить за свою семью.

О Гермесе, к счастью, забыли в ту же минуту, как только Аполлон поднялся из-за стола и начал хвастать, как поразил Эфиальта стрелой в левый глаз, и нимфы тут же облепили его со всех сторон. Теперь этой историей он всех замучает до нового сражения. И эта битва - несомненно, звездный час Геракла, которому Зевс оказывал почести как любимому из смертных сыновей, - была худшим событием в жизни Гермеса. Он увидел Гекату, которая уходила с праздника незаметно для всех, недовольная и гордая, как и всегда. Боги Олимпа были ей противны своей тщеславной, хвастливой природой, внучка титанов выбрала добровольное отшельничество и познание магии вместо того, чтобы что-то доказывать им.

- Не возражаешь, я побуду здесь с тобой? - Спросил он с полуулыбкой, подходя к краю воды и присаживаясь подле Гекаты на берег. Ее белое платье, даже не замаравшееся в битве, излучало мистический лунный свет, который также падал на гладь Тирренского моря.

- Только не пытайся обаять меня своими сладкими речами, Гермес, - щурится триединая, и затем, почему-то, они оба смеются. Она поворачивается, перемещая вес тела на руку, упирающуюся в песок: - Ты, верно, ждешь благодарности?

- Скорее, это я должен благодарить тебя за шлем. Без него я бы уже был мертв. Аид не сильно грустил о пропаже? - Передает ей шлем-невидимку, ставя рядом, отшучивается.

- Оставь себе. Вернешь, когда поймешь, что он тебе больше не нужен. - Говорит Геката и голову склоняет, всматриваясь в него глубже. - Ты не хотел никого убивать, так ведь?

Гермес опускает взгляд, вмиг находя увлекательным песок. Рисует ладонью на нем волны. Пожимает плечами, одними губами говоря, что - убил. К чему теперь терзаться? Отец гордится, потому что он - гребанный маньяк. Гермес щеку закусывает изнутри, теряя свое красноречие. Что можно говорить богине Преисподней, которая видит всех насквозь? Видит, но порой очевидных вещей не понимает:

- Я видела, как ты улетал. Ты вернулся, чтобы помочь мне?

- Я не знаю. Просто заметил, что он идет на тебя, пока ты сжигала Клития. Я был ближе всех. Он бы убил тебя, и я сделал то, что сделал.

- Спасенная жизнь связана с тобой навечно. Равно как и забранная. Помни об этом. Но сегодня ты только спас. Это я убила Ипполита, - триединая ведет плечиком и улыбается мрачно: - Хоть и твоими руками.

Целоваться после сражения до ужаса банально, но он тянет губы к богине, не задумываясь о профессиональной этике, что потом им встречаться - в Преисподней и на перекрестках. Удар по лицу встряхивает Гермеса в возмущении. Он распахивает глаза.

- Вставай! Ты должен лететь. - Геката бьет его по лицу второй раз. Картинка смазывается, дребезжит, режет песком глаза. Геката сбоит тремя лицами, сменяя одно другим - молодая, зрелая, старуха, и снова. Ненастоящее. Она подмигивает на прощанье: - Еще увидимся, дорогуша.

Прочь из моей головы.

Третья пощечина возвращает в реальность. Сколько был в отключке? Поворачивает голову и видит Анубиса и Сета в нечеловеческой схватке. Голова все еще трещит, но слух в норме.

- Ты мне не отец.

Сет хочет убить Анубиса, и это желание, судя по всему, взаимно. Меркурий понимает, что не может помочь: Сет отверзет ему уста, и Преисподняя сгинет. Египет останется без стражника, а Преисподняя превратится в то гниющее озеро. Чьи-то крылья огромной тенью накрывают разрушенный храм, и все поднимают голову к небу, узнавая в птице - Гора. Гор во всем оперении и царственном великолепии опускается перед ними, вступая в схватку с Сетом. Анубис не отстает, и наверно, это тот самый миг, когда Меркурий осознает раньше, чем дает себе в том отчет, что поднимается на ноги и срывается с места (приятно считаться мертвым) на помощь Анубису. Это не гигантомахия, но Меркурий знает, что делать. Ему нужен только шакал. Это не их война. Вернее, не здесь и не сейчас. Не с теми эмоциями. Они с Анубисом - не убийцы. Гермес хватает его подмышками и взмывает в воздух.

- Ты убьешь его, но не сегодня! - Кричит крылатый Анубису, отрезая все пререкания. Они летят к Нилу так быстро как только могут, потому что крылья на шлеме Гермеса помогают в этом. Тяги одних только талариев не хватает. - Надеюсь, ты умеешь плавать. - Сарказмирует Гермий и на всей скорости врезается в водную гладь, тащит обоих на дно.

Оба выплывают в подземном царстве. Меркурий откашливается от воды и упирается ладонями в колени, пытаясь отдышаться. Смотрит на Анубиса, пытаясь просчитать его действия, и на лице египетского бога, наконец, проскользнули эмоции. Да, божества Преисподней умеют чувствовать - это Гермес знал не понаслышке. Он выпрямляется и смотрит на Анубиса с сожалением и сочувствием.

- Анубис, не делай этого, - качает головой. - Ты спас меня, а я тебя. Пожалуйста, забудь эту битву... Это не твоя война, и это не время для возмездия. - И, может, он ошибается и ошибается по-крупному, но если Анубис вышел отсюда, чтобы помочь ему, то Гермес искренне восхищен им и верит, что: - Ты можешь быть лучше.

Анубис слышит его попытку на спасение и переводит холодный взгляд с очень дикой ухмылкой. Смотрит на него злобно и внимательно, чуть ведя головой в змеином жесте. Ненавидел глупых наивных мальчиков, таких опасных в своих сердечных порывах. Портящих все вокруг тем, что считали, что могут победить силой света. Оглядись вокруг. Разве здесь есть место твоему исцелению? Здесь тьма и боль, здесь последние крики умерших, оплакивающих свою жалкую никчемную жизнь, никак не влияющую на космос. Твоя жизнь также ни на что не влияет, но твои действия… непозволительно. Анубис тысячи лет скрывался, в первую очередь, от своего названного отца, и только во вторую от своих биологических родителей. Сейчас он не чувствует боли, но он помнит, что это, он помнит все оскорбления, что раз за разом наносили его юному телу в попытках вместить в него гнев, как в неодушевленный сосуд. Как он в слезах молил о пощаде, такой слабый и никчемный, такой молодой, еще не получивший даже свой божественный статус. И Сет пользовался этим, наслаждаясь вдоволь, пронзая его уши своим смехом, и с сердцем в груди Анубис не мог это озвучить даже в своих мыслях, сейчас же - о, да - его насаживал на себя собственный отец, брал его до сорванного голоса и льющейся из ран крови, ломал его кости и убеждал в выгодных ему теориях устройства этого мира. Учил его извращенной форме любви своим членом, когда были раскрыты все карты - лишь боль и злость в этом ошибочном союзе, лишь смерть, о которой Анубис молил, захлебываясь собственной слюной с металлическим привкусом. А она все не наступала.

Он забыл про это, он провел настоящую работу над своим разумом, закрыл в тоннелях сознания все воспоминания, на которые не мог повлиять даже сейчас, когда вырос, закрыл себя, возмужал и обрел собственную силу. Всего сутки, и какой-то грек выковырял его болячки наружу, заставил сделать невозможное и сбежать от попытки возмездия. Сегодня он ведь мог наконец-то запечатать воспоминания в гробнице сознания навсегда, если бы только убил Сета. Если бы только потушил его красные горящие глаза, вобравшие в себя кровь от бесчисленных жертв, включая Анубиса.

- Лучше… - шипит он, подобно скарабеям, и его глаза темнеют в волнении факельных огней. - Как ты? - он усмехается в его лицо, принюхиваясь шакалом, чувствуя, как в горле грека подступает волнение. Наконец-то в его лице было понимание того, что происходило в Египте и кем являлся Анубис - не его возможным другом, не покладистым сыном и уж точно не спасителем. Бойся больше, прочувствуй всю боль легендарных пустынь, которую вылечить неподвластно никому. - Скажи мне, в чем твой фокус, что ты приносишь одни проблемы, но твое сердце остается чистым? - он коснулся пальцев его подбородка, подтягивая его голову на себя, гневно дыша в его кожу, хаотично пробегаясь по его лицу адреналиновым взглядом. - Белокожая мразь с идеально праведным сердцем. Тот повелся именно на это? - он сжал крепче его подбородок. - Расскажи же, как тебе удается? Мне правда очень интересно. Все мое внимание - твое. Ты же так этого ждал… - он ядовито иронизировал, а его рука дернулась к римской юбке, когтями проводя по бедру. - Ты же всего лишь пантеоновская шлюха, так где твоя гниль? - он резко схватил Гермеса за бедро, впиваясь в его кожу своими острыми когтями, когда тот попробовал дернуться в сторону. Вторая рука схватила его за шею. - Что же ты испугался? - сыронизировал он жестоким сладким голосом. - Смотри в меня. Ты же так этого хотел, тревожил, доебывал. Внимательно слушаю твою историю, как тебе удалось обмануть даже весы, - его гнев нарастал вместе с тем, как его ногти впивались глубже в кожу грека. Гермесу было больно, но не достаточно для того, чтобы он почувствовал все то, что Анубис хотел донести до него. Страдай, извивайся. О, ты же так умеешь ерзать и танцевать. Сделай это на заказ. - Неправильный ответ.

Анубис сжал крепче его горло, перекрывая дыхание и увлекая за собой в коридор, будто огромный паук, что скрутил свою жертву. Свою назойливую маленькую мушку, что пыталась сопротивляться и выпутаться, но хватка бога подобна камню, и его пальцы просто так не разомкнуть. Он волочил его по земле, и грек разве что мог стараться перебирать пятками, чтобы не стирать ноги в кровь. Анубис дышал слишком громко, и его Царство притихло, все живое заныкалось в щели, уступая дорогу своему Повелителю.

- Ха, думаю, все греческие войны начинаются именно из-за тебя, - обратился он к нему по дороге, переводя безумный взгляд на покрасневшее лицо, что так старалось дышать. - Скажи, Гермес, мне удалось угадать?

Он впервые назвал его по имени, скалясь, словно это было самое мерзкое слово из всех возможных. Намного хуже, чем Сет или Осирис. Потому что те были честны в своей жестокости, по крайней мере, с годами, и эта позиция имела право на существование. Но имя Гермеса носил бог, который выводил на боль и агрессию бесчестными способами. И пусть он обманул даже весы правосудия, Анубис научит его правде и нужной мотивации.

Они вышли в комнату для бальзамирования, и Анубис рыкнул на своих собачек, и те покорно спрятались в тени, присев на пол на одно колено и уткнув свои носы в пол в ожидании дальнейших указаний. Анубис рывком поднял Гермеса за горло в воздух, гулко устраивая уже на перебинтованный труп, заставляя его выгнуться в неудобной позе. Взгляд скользил по его золотым доспехам, по его рукам, сжимающим хватку в надежде отстранить, чтобы глотнуть воздуха. Его красное лицо начинало бледнеть, и Анубис засмотрелся на эту молодую красивую дрянь, что меняла свой окрас подобно лотосу.

- До тебя очень долго доходит, - шипит шакал. - Когда бог мертвых в своем царстве говорит тебе, что нужно делать или не нужно, любой твой выебон чреват последствиями, - он подтянул Гермеса за горло на себя, впился когтями ему под доспехи, под его ребра, выпытывая отзвуки боли и развернул спиной к себе, заставляя ножками касаться молчаливого трупа, что лишь переводил на них свои глаза в разрезе бинтов. Он отпустил его горло, позволяя наконец-то вздохнуть полной грудью. Бог бы не умер от недостатка кислорода, но со всеми преимуществами у них была способность на вечные муки. И Анубис умел это организовывать. Он перехватил его руки, сцепляя за его спиной, чтобы не рыпался, а затем склонился к его уху, тихо проговаривая: - Посмотри выше.

Где-то на одной из полок стояла хрустальная колыбель со вздрагивающим черным мясом, отбивающим некий ритм. В каждом такте это аморфное месиво источало гниль и багровую жидкость, пачкала прозрачный сосуд, скапливаясь на дне. Не нужно быть гением, чтобы догадаться, на сколько ядовита и порочна была эта субстанция, но внешне было невозможно определить, что это был за организм и имел ли он собственное сознание.

- Это - мое сердце. Не такое красивое, как твое, - шептал он на ухо холодно, крепче сжимая руки.

И Меркурий пробует вести себя героически, отталкиваясь от трупа своими ногами, скидывая его со стола и пытаясь оттолкнуть Анубиса. Шакал делает пару шатких шагов назад, и сцепленная его руками тушка Меркурия едва падает на пол. Мгновенье, в котором хватка ослабевает, и Анубис перехватывает его тело за волосы, сжимая на верхушке головы и поднимая на ноги.

- Самоубийца, - шипит практически в его губы так, словно намеревался откусить этот болтливый рот. - Но, знаешь, думаю, я могу дать тебе то, что ты хочешь, - его взгляд скользнул по золоту, и бог мертвых принялся расстегивать его римские одежды, откидывая ткани и металл в сторону. Гермес мешает его рукам, он пытается сделать хоть что-то, отчаянно и истерично, не сопоставляя логику событий, и Анубис отвешивает ему хлесткую пощечину, воспитывая смирение с неизбежным. - Здесь нет выхода для тебя, - говорит, за волосы подталкивая Гермеса к каменному столу, усаживая его задницу, что он подхватил второй рукой, и наваливаясь своим телом. Отпускает его волосы, прижимая ладонью его грудь в горизонталь, заходя телом внутрь его разведенных бедер. Скидывает последнюю тряпку, что прикрывала бедра грека, холодно оглядывая его маленький член. Хмыкает, смотря ему прямо в глаза. - Уже не так рад меня видеть? - скользит когтем по его щеке, спускаясь ниже по шее, обрамляя кадык и заходя на грудь, едва надавливая, угрожая вспороть ему брюхо, если тот рыпнется. Рывком хватает его под колено, сгибая его ногу и скользит пальцами по голени к крыльям. - Пой сладко, - шепчет он, хватая его за перья с собственным агрессивным придыханием, ликуя от этого переменчивого выражения лица, на эту правдивую актерскую игру в отблесках огней. Ведет большим пальцем по его лучевой кости, такой хрупкой, что если надавить чуть сильнее, можно услышать треск. Прижимает его грудь сильнее к столу, чтобы не дергался. Но этого недостаточно. Как же занять его руки так, чтобы они не мешались, но участвовали в процессе? Ах да. Он резко берет его за горло, с силой сдавливая, наблюдая, как он корчится, как умоляюще выглядят его зеленые глаза, уже без замысла на какое-либо мошенничество. Анубис запускает пальца в его перья так, словно переплетая две руки, чуть ослабляя хватку на его горле, чтобы слышать отзвуки. Скользит взглядом по его телу, рассматривая его вставший член от одного лишь фетиша на перья, уже без того первичного смущения, что при первом знакомстве. Отпускает его ногу и проводит тыльной стороной когтя по его главной эрогенной зоне, набухшей, источающей влагу. - Какая прелесть, - саркастично-умилительно протягивает он, намекая на эти скромные размеры. Ему хотелось показать Гермесу боль любви, такую, которую он сам познал однажды собственной кожей и внутренностями. И его эрекция не была задачей в этом плане, лишь его мольбы закончить это. Но Анубису нравилась мысль, что он сделает именно с конченным извращенцем, что его член не упадет в процессе египетского вторжение, а еще, что он не кончит без его воли. Он щелкает пальцами у его бедер, и веревка обвивает основание греческого члена.

Анубис рывком стаскивает его тело на пол, устраивает на колени и пускает свои когтистые пальцы в его золотистые волосы, поднимая на себя зеленый взгляд. Второй рукой он одергивает край своей юбки, демонстрируя привставший член, что едва качнулся навстречу белокурому лицу. Улыбается злобно уголком своего рта.

- Что? Неужто опешил? - спрашивает его нагло, второй рукой касаясь щеки и ведя когтем по его губам. - Не надо строить из себя принцессу в неволе. Думаю, ты уже проделывал это с Тотом. Ооо… думаю, ты делал это со многими. Покажи свой рот, - он надавливает пальцем на его губы, чуть заходя внутрь, касаясь одного из его клыков. - Если я почувствую зубы, я повыдёргиваю их тебе один за другим, - предупредил он. - Ты меня понял, малыш? - бог взял в руки свой тяжелый член, проводя огромной головкой по губам Гермеса, которые, судя по всему, не были созданы для таких габаритов. - Открывай свой рот. Или мне тебе все разжевывать? - и Анубис протолкнулся чуть внутрь, касаясь влажного языка, чувствуя, как по телу прошло приятное ощущение, забытое за тысячи лет. Он медленно выдохнул, пытаясь пробиться чуть глубже. Его член твердел и наливался кровью больше от этих микроприкосновений, он взял Гермеса за затылок, стараясь помочь себе с другой стороны, но впихнуть невпихуемое достаточно сложно. - Шире блять, - шипит он, и в какой-то момент берет его за нос, зажимая ноздри, чтобы Гермес вдохнул ртом и развел челюсти шире, и чтобы Анубис наконец-то протолкнулся глубже, минуя все его острые тридцать два. - Хороший мальчик, - выдыхает он, чуть выходя из него. - Не умирай пока, - и толкаясь снова, морщась от болезненно-приятных ощущений. - Такой пиздливый, а горло с наперсток, - цокает он, выходя из него и позволяя отдышаться. - Прости, но придется выбить все твои зубы.

Что-то происходит, какая-то перемена в Анубисе, которую Меркурий не успевает понять и обработать. Спокойствие бога рушится карточным домиком, и грек оказывается не готов к разрушающей силе его гнева. Да что не так? Он ведь спас Анубиса - и Анубис спас его! Это равноценная сделка. Но, видимо, Анубис считал иначе. От него фонило ненавистью и болью, но как бы Гермес ни пытался понять его, почувствовать - он натыкался на свой собственный барьер, не пускавший проникнуть глубже в душу. То, что он поплавал на поверхности проблематик Анубиса, даже не дало ему осознания, что для Анубиса - это было погружение в пучину. Но уже поздно сожалеть о содеянном. Гермес проебался, и на этот раз по-крупному, что это было очевидно даже для застывших в ужасе трупов, ожидающих своей очереди на стол для бальзамирования, а до Гермеса дошло только сейчас.

От такого Анубиса - мурашки по коже и липкое чувство страха вперемешку с темным любопытством. Он разбудил демона, а не вдохнул в загробного бога жизнь своими прибаутками и инфантильными провокациями; он подал именно те сигналы, которые хотел подать, но не учел, что восприятие другого может быть отличным от привычного на Олимпе. То, что было ошибочно принято за проблемы с социализацией, им не являлось.

- Воу-воу, полегче, - тихо выдыхает Гермес с нарастающей тревогой в горле, по инерции пятясь назад от наступающего Анубиса. Вода затекает в сандалии, и вот теперь - он точно ощущает себя загнанным в ловушку. Поднимает руки в примирительном жесте, под ногами озёрный ил и он приподнимает ножку, без намека на улыбку серьезно поясняет: - Я не хотел тебя обидеть.

Но полу-извинение подхватывается под челюсть острыми пальцами, обманчиво-ласково с насмешкой, замаскированной в чисто риторическое любопытство. Меркурий забивается в панцирь, подтягивая плечи к ушам, смотрит на Анубиса снизу вверх, не мигая, и судорожно соображает, что он имеет в виду и к чему клонит. На какой из болевых он случайно протоптался, станцевал на костях скелета, спрятанного в мумии живого бога? Гермеса разрывает от противоречий, руки болтаются в воздухе, впервые - от греха подальше, - не решаясь коснуться. Так внимателен к микро-мимике и колебаниям его голоса, как ни разу за последние сутки, уверенный, что Анубис - один из тех терпил пантеона, которые скрывают ранимую душу, но теперь... теперь Меркурий ни в чем не уверен. Кто перед ним: убийца или судья? Человек или зверь?

Проверь.

- Скажи мне, в чем твой фокус, что ты приносишь одни проблемы, но твое сердце остается чистым?

Гермес нервно сглатывает, а сам смотрит зачарованно, как змея на факира, вытягивающего ее по струнке. Мяукает неопределенное, боится попросить отпустить, но лапа Анубиса больно врезается когтями в щеки. Ну, это уже не смешно. Хватит. Проучил - и хватит. Гермес все понял, принял, осознал. Кончай эту тревожную воспитательную операцию. Гермес отказывается верить в плохое намерение, потому что знает правила его ментала:

Ты не посмеешь надругаться над моим телом. Это - оскорбление храма.

И вдруг (зачем-то, а лучше бы нет) задумывается: так мертвый или воскресший? Так летел на помощь, что даже не нашел секунды прислушаться к своему сердцу. И оно, блять, оно бьется. Гермес почти проглатывает собственный пульс - и впервые об этом жалеет, вспоминая забытое правило магии - быть осторожнее с желаниями. Доигрался, что даже уже не такой выебистый?

- Ты же всего лишь пантеоновская шлюха, так где твоя гниль?

Пискнул от неожиданной боли. Когти Анубиса впились в бедро, обожгли царапинами и, кажется, прошли насквозь, а Гермес зажмурился, свел колени, словно стараясь защитить беззащитное и ценное, и кусает нижнюю губу, морщась от боли.

- Смотри в меня. - И Гермес разжмуривает глаза, чтобы смотреть, потому что с этой властью не совпадать. Не так страшно недооценить противника, как недооценить союзника: Анубис доказывает, что может подчинять. Гермес узнает о себе, что, оказывается, умеет подчиняться. Саспенс нарастает, Гермес боится даже оправдаться. Анубис звучит так, словно уже все решил: - Внимательно слушаю твою историю, как тебе удалось обмануть даже весы.

- Ты меня пугаешь. - Меркурий не говорит, а шепчет.

- Неправильный ответ.

- НЕТ! - Короткий вскрик, заткнутый перехватом пальцев на горле. Перекрытый кислород не убьет бога, но от перекрытой трахеи у Гермеса краснеет лицо и застревает дыхание. Он хрипит из-под руки, но голос царапает глотку, никак не проходя через сжимающую ладонь: - Нет, нет, нет...

Нет, он не развязывает войн.
Нет, он не лжет.
Нет, он не хотел Анубиса выводить из себя.
Нет, не делай этого.

Четырежды - это заклинание, так почему же оно не работает?

Четырежды блядская ярость - проклятье, поражающее Анубиса. Разве что глаза не краснеют, что говорит о том, что они с Сетом - не родственники.

Теперь Гермес цепляется за его руку, висит на ней, лишь бы не упасть, не поскользнуться случайно, чтобы хоть как-то удержаться в сознании, не позволить себе панику, но она уже - выкручивает его нервы, разгоняет кровь по венам, выталкивая ее за берега из кровоточащего бедра. Его горло сжато так сильно, что едва не хрустит под пальцами гортань, он не может ни крикнуть, ни прошептать имя Кебхут - последнего союзника в этой Преисподней. Он тащит его по подземельям, и только кровавый след тянется за Гермесом - единственная нить, которая могла бы привести к нему хоть кого-нибудь.

Крылатый шлем падает с головы на пороге стерильной комнаты, и он жалеет, что отдал тот, невидимый, Аиду. В одно движение шакал забрасывает его на стол, на чей-то труп, сука, еще дышащий, теплый. От Анубиса теперь не получится спрятаться и от его взгляда жгучего, бешеного, он весь внутри, под сердцем - когтями над брюшиной, цепляется крючковатыми когтями за ребра, и у Меркурия брызжут слезы из глаз, а голос не издает ни звука.

Не дождешься, псина. Страх и злость сменяются по взмаху ресниц, его не шатает по чувствам - расшатывает. Меркурий уже не разбирает акробатических трюков, которые вытворяет с его телом бог мертвых. Тупо смотрит туда, куда велено - с холодным расчетом, сдерживаемой из последних сил истерикой. На чаше весов - очередная ошибка, любой его ход приведет к поражению, и Меркурию становится фатально наплевать: он отталкивается от трупа своими ногами, вжимаясь в спину агрессора в давно не использованном приеме самообороны, последний рывок, ну, говорят, перед Смертью не надышишься, а так он выигрывает себе немного кислорода и одну-единственную возможность сбежать, потерянную предавшим телом, обрушившими его оземь - уставшими крыльями.

Анубис хватает его за волосы и поднимает на ноги, опаляя его горячее лицо дыханием смерти.

- Но, знаешь, думаю, я могу дать тебе то, что ты хочешь.

- Прошу тебя! Остановись. - Он хнычет, как маленький мальчик, до усрачки напуганный этой темной силой, разрушающей его нутро, и всячески мешает его рукам, сопротивляясь попытке раздеть себя. Вот теперь - закричать; но Анубис словно читает его мысли - и отвешивает затрещину, вмиг прекращая подкатившую истерику.

Гермес от нее затихает, как самая послушная, затравленная дрянь.

Проклинает свое неумение в эмпатию - не знает, что дальше, какой мотив, но Анубис убивает его без ножа, без хопеша, без растирания сердца в порошок. Его же черное сердце на полке - магнетизмом непреодолимым притягивает взгляд рождающимся в голове, явно самоубийственном, альтернативным планом. Возвращает взгляд охуевший на Анубиса и дергается на столе, словно его разделывать на части собирались, но это же слишком легко и не элегантно для такого эстета и перфекциониста как Анубис.

Этот социопат ебаный ранит - точно в цель. Запускает пятерню в крыло, и Гермеса выгибает на столе:

- А-а-ах! - Вырывается из горла против его воли. В глазах ужас и тревожное возбуждение, вызванное неконтролируемой, обнаруженной так случайно и смешно эрогенной. Да еще кем обнаружено! Позорище. Хорошо, что Гермесу страшно больше, чем стремно, чтобы беспокоиться сейчас за размеры, поэтому на член свой он даже не смотрит. Узел веревки перетягивает вставший - Гермес вздрагивает, сгибается пополам, понимая, но не принимая свою безысходность. А пёс-то знает толк в сексуальных извращениях. Вот только еще пару часов назад Меркурий хотел бы попробовать все это по взаимному согласию, он раскрепощал Анубиса и располагал к себе, он тянулся и изучал его, он хотел его, но не так.

Почему его чувства - никогда не в счет?

На колени встает безропотно, опускает влажный взгляд на качнувшееся достоинство - еще не стоит, но уже охуенно большой. Странный парадокс - его нездорово клинит на члене Анубиса. Красиво обрезанный, устрашающе великий даже для его красноречивого рта. Сознание кричит, царапается изнутри черепной коробки загнанной жертвой, а тело предательски дрожит, пульсирует под веревкой, лишая силы воли.

- Покажи свой рот.

Гермес - перед членом преклоняется. Раскрывает рот даже без помощи пальцев Анубиса, но с ними быстрее.

- Ты меня понял, малыш?

Да, папочка. Кивок головы, высунутый язык. Во взгляде - фанатичное одобрение, в напряженных плечах - безысходное подчинение, но он усилием воли заставляет себя расслабиться, чтобы облегчить свою участь. Быстрее справиться с задачей.

- Шире блять.

Как тебя взять всего? Цепляясь за бедра для устойчивости, словно недостаточно этой мертвой хватки в волосах. Финал совершенно неочевиден: член Анубиса буквально вспарывает глотку, отчего Меркурий думает, что едва ли выживет к завершению. Да, он точно сдохнет раньше. Потому что если нет, то... Руки в умоляющем жесте смыкаются у основания вокруг члена, словно бы они тоже были связаны веревкой. Идеальная жертва, образцовый пленник, его покорная марионетка, распластавшаяся на коленях в самой унизительной картине.

Знаешь, я покажу, что значит, относиться к телу как к храму.

- Что ты хочешь? Моей ненависти? - Жертвенно произносит он и выдыхает в его кожу, сжимая ладони вокруг члена так, чтобы сократить расстояние для своего горла хотя бы вполовину. - Я буду твоим хорошим мальчиком, если ты этого хочешь. - Опускает ресницы и целует головку расслабленными губами. Проводит губами по головке, облизывает, широко высунув язык, и смотрит вверх, в злые глаза. Проводит на пробу вдоль длины руками, а на обратном пути ртом насаживается, и ускоряется, так старательно сосет, словно хочет победить в первенстве за олимпийскую медаль.

Я заберу все до последней капли, выжму тебя, как течную суку.

Гермес стонет в голос, выпуская головку, и захлебывается, вбирая глубже. Чувствует тактильно, что тело шакала откликается не так, как сознание. Его тело изголодалось, и Гермес собирается любить его так, чтобы разъебать его тысячелетнее одиночество. Если это последний трах в его жизни, пускай он останется для Анубиса - эталонным. О, греки это умеют.

А потом выжгу твое черное сердце раскаленным кадуцеем.

Ах, не нравится, значит? Какой же ты пиздабол, Анубис.

- Дай мне шанс исправиться, - трется щекой о ствол, а глаза, поднятые на Анубиса, неожиданно наполняются смехом, хладнокровное бесстрашие - все для тебя, давай он покормит с руки твоих демонов: - Тебе понравится, пёс, какой пантеонной шлюхой я для тебя буду.

Выбить все зубы: разом или по одному? Будет так много крови, но кого это сейчас волнует. Анубис смотрит на него снизу вверх, отсчитывая внутренний таймер. Тесло подойдет, это будет так символично, он заберет его голос себе, оставив на память. Он свяжет белесые руки его же тенью, он кинет гнить его труп в бездонную пустыню под обжигающее солнце, пока его кожа не почернеет, пока все его внутренности не обуглятся. Только тогда он сможет успокоиться, точно зная, что грек больше не сможет принять участие ни в одном этюде его жизни или всего Египта.

Ему было плевать на ненависть Гермеса, не о его пантеоне шла речь. Здесь он - названный гость, которому не следовало стучаться в золотые двери. Здесь он - лишь тело, у которого не так много много вариантов на какие-либо дальнейшие события. Он вернулся сюда, согласившись быть привязанным, простые условия. Он так много хныкал, захлебывался в собственных эмоциях, что тогда, что сейчас. Жалкая куколка, обещающая сделать абсолютно все, и в итоге запнувшаяся о воздух, столкнувшись с невозможной задачей, хоть и пытается подойти творчески, и Анубис выгибает свою бровь, изучая эту жертвенность. Грек выбрал нужную позицию - пресмыкание, на которое он сейчас и был способен. Его конченные попытки угодить выражались горячим дыханием на головке, объятием ослабленных рук, проводящим по члену, и бог мертвых медленно выдыхает через нос, будто огнедышащий змей.

Он делает все старательно, он стонет от того, что пытается сосать этот огромный член, так, словно это делали ему. Гребенный извращенец. Анубису было мерзко от этого вида заплаканных глаз, от этих чавкающих звуков, от этого мычания в процессе, и лишь его собственная физика отвечала взаимностью, обжигала искрами низ живота, наращивала темп его воздухообмена в организме. Такой влажный грек, словно продолжает хныкать даже сейчас всей своей ротовой полостью.

- Ты отвратителен, - хрипит он на высокомерных вибрациях.

И тот ускоряется, и тот подкручивает свои старания, вызывая усмешку. Анубис может его уничтожать, может разложить его на бесконечные скальпы, а тот продолжит отвечать ему так, словно конфликт можно урегулировать. Продолжит со всей отзывчивостью любить не свои проблемы, всей своей жалкостью спускаясь на дно, еще ниже, чем это подземелье. И Анубис любил все это в самой злой и извращенной форме. Ему нравилось смотреть в его нелепое выражение лица, размазанное по его члену, понимать, как его личность рассыпается, будто песок на ветру, который он никогда не сможет собрать воедино. Такова любовь Древнего Египта. И она нарастает внутри с каждым новым усилием греческих рук.

Анубис останавливает его голову, положив ладонь на его лоб. Его дыхание сбилось, секунда, и он нервно возвращается в свой хладнокровный статус кво.

- У тебя ни черта не выходит, - шипит он недовольно, перебирая когтями по его макушке, отсчитывая срок своего терпения. А тот просит его о втором шансе, просит продолжить, трется своей щекой по его члену внаглую, падший социальный инвалид. Так нравится заглатывать? Тогда это совсем не наказание для тебя, если это приносит удовольствие, если невозможно сломать твои челюсти в унизительном акте. Тебе не понравится, какой шлюхой ты будешь.

- Встань, - отвешивает он резкий приказ, наблюдая, как грек послушно его выполняет. Его белое тело с золотистой корочкой все в кровавых дорожках, и Анубис щекочет его когтями по ребрам, задевая маленькие ранки, выпытывая отзвуки в темноте, скользит взглядом по его возбужденному члену, морщась от отвращения, хоть сам и хотел такого расклада. Хотел, чтобы он испытывал это парадоксальное болезнетворное удовольствие, и разочаровывался от того, что это оказалось столь легко выполнимо. - Тебе надо зафиксировать пару простых вещей, - бог ведет второй рукой по его бедру, сжимая пальцами с упором когтя в тазобедренную кость. - Первая. Повтори, кто здесь пес, - и он просунул палец в его рану на бедре, проковыривая окружность под кожу своим острым ногтем, крепче хватая его бедро и подтягивая на себя, чтобы грек не рыпался. Ловит холодной злостью его искры боли, струящиеся из глаз. - Я жду, - рычит он. Ухмыляется. Медленно вытаскивает коготь из его кровоточащей раны и вытирает о его плечо. - Вторая, - он чуть двинулся лицом к нему, шепча куда-то в область схождения его носа и дрожащих губ. - Ложись на стол.

Ты ведь запомнил, что Хозяина мертвых надо слушаться, когда ты на его территории? Ты запомнил, чем чревато твое излишнее пиздабольство?

Хороший мальчик.

Гермес устраивает свою задницу на каменном, а Анубис качает головой, подходя к нему ближе.

- Не так.

Он заводит свои когтистые руки под его задницу, чуть одергивая к краю стола и переворачивая лицом в шершавую поверхность. Прижимается вплотную, кладя свой горячий член на его поясницу. Пинает лапой его голенастоп, чтоб тот раздвинул шире свои шлюшьи ноги. Пальцами находит его влажный член, упирающийся в камень, легко проводя по головке. Так нравились его звуки. Боли, страданий, извращенного возбуждения. Так нравилась его мерзость, которую хотелось растоптать вместе с его сознанием. Наклоняется к самому его уху, и черные вьющиеся волосы накрывают атлетическую спину.

- Давай повторим наши правила. Кто здесь пес? - шепчет он, кусает его за край уха, и это будет их единственный поцелуй. Не такой болезненный, каким мог бы быть, ведь хороший мальчик выучил свои правильные ответы.

Он ведет носом по его позвоночнику, не касаясь кожи. Ведет дыханием, ведет страхом, чуть скользя спускающимся вниз членом меж его ягодиц. Ведет когтями, легко царапая кожу, собирая взглядом все мурашки. Что это было? Холод? Страх? Возбуждение? Каждая микро деталь была такой интересной, что ему будет о чем поговорить с Сехмет, что питалась чужими страданиями. Он взял его за бедра, выставляя в нужной для себя позиции, пошло развел в сторону его упругие ягодицы, чтобы коснуться костяшкой в самом центре, словно приценивался, каковы шансы, что его задница работает лучше, чем его рот. Не когтем, он еще успеет разорвать это место, другим, правильным способом.

Анубис выливает масло между его ягодиц, проводя широкой ладонью. Смотрит на голову грека, смотрит на полки с коллекцией очень важных интересных вещиц. Растирает побольше, чуть надавливая пальцем на мышцы, но не входя внутрь. Отрывается, чтобы взять его руки и положить на его же задницу.

- Когда я приказываю, что ты делаешь? - спрашивает он. Слушаешься. Конечно. - Раздвигай.

Бог взял свой член, чуть проводя по нему маслянистой рукой, протер между его ягодиц, что так пошло раскрывали его же руки, надавил слегка, и проникнуть было тяжеловато, несмотря на все то количество богов, что побывало в этой дыре. Анубис едва рычит, льет больше масла, входя чуть глубже, и у грека разве что ноги не подкашиваются.

- Не дергайся, - он давит рукой ему на поясницу. Его так заебала подвижность этого манерного тела, что всячески пытается юлить из-под него уже целые сутки. Вжимает его в стол, фиксируя в неизбежном, царапает его кожу, проникая глубже, и это были ахренительные ощущения. Как его задница пыталась быть слишком недоступной для шлюхи, как она сжимала его проходящую внутрь головку, как у обоих искрилось в глазах. И Анубис протяжно выдыхает, тянется рукой к его плечу, сжимая и натягивая его тело на себя с другой стороны. Потому что Гермеса всегда приходилось сдерживать с разных сторон. Потому что он то ли не расслаблялся, то ли преувеличил трансляцию своей сексуальной открытости, и он был слишком тугим. Мычал так, словно его лишают анальной девственности, словно его атлетика не справлялась с трудностями чуть больше среднестатистических.

Анубис делает рывок, проталкиваясь за раз намного глубже, чем пытался все это время, и слышит, как их отзвуки дополняет трепет крыльев. Он ставит свою лапу на край стола, чтобы под новым углом войти еще сильнее, и это оказалось самым выигрышным ракурсом, в котором движения его бедер больше не сковывали физические ограничения. Анубис не делал ничего подобного столько лет, что невозможно и представить, но животное всегда работает автоматически, и его бедра делают рваные движения, входя и выходя из его задницы, разливая внутри сладкую сенсорику, напоминающую алкогольное опьянение. Он убирает руки Гермеса с его задницы, скручивая их на пояснице. Чтобы не удумал ничего лишнего в своей пустой голове. Свисает над его спиной торсом, щекоча кожу кончиками длинных волос, разгоняясь раз за разом.

- Этого ты так долго ждал? - сильный толчок, и еще один сразу следом. - Говори, блядь. Так тебе нравятся мужчины? - он врывался в его тело снова и снова. - Хочу больше твоего сладкого голоса… - шепчет он, забываясь в физическом наслаждении. - Куда же он делся? - и Анубис с силой шлепает Гермеса по заднице, выпытывая его звуки. - Неужели все твои блядские вопросы закончились? Уже не хочешь ни о чем просить? - и снова гулкий шлепок, ногтями царапающий его покрасневшую кожу. Рык, нарастающий вместе с каждой мелкой фракцией, и он входит глубже, на сколько ему позволяет чужое тело, ставшее куда податливее. - Хочешь, чтобы я вошел в полностью? Как думаешь, в какой момент тебя разорвет?

Осторожнее с желаниями, в том числе сексуальными - как же Гермес это не уяснит никак? Хотел Анубиса с момента, как он снял свою шакалью маску, но хотел изучать, трогать и наблюдать, как раскрывается этот лотос. Но не хотел быть для него отвратительным. Больно ранит. Куда больнее, чем когтями. Но Гермес проглатывает - и член, и это оскорбление. Судя по тому, как стоит - мерзость шакалу очень даже по нраву. Пахнет подставой, пахнет двойными стандартами, но больше всего, конечно, пахнет тем, чем не пахло до появления Меркурия в его скромной обители - сексом.

Злая усмешка не успевает исказить тонкие губы, прерванная жестоким уроком послушания, которому Гермес внимает как самый примерный ученик, заглядывая прямо в рот, каждое слово впитывая. Такой страстный в этом гневе, такой жуткий, что мысль не выжить после этого аффекта укрепляется все сильнее. Гермес по глазам считывает ненависть, обращенную сразу на все. Просто грек - попался под горячую руку. Ничего личного. Но - мммммхм! - Гермес мычит, от боли в бедре зажмуриваясь, когда в еще не затянувшейся ране снова оказывается коготь.

Да, Анубис точно убьет его.

Если потерять контроль, то Гермес умрет раньше, чем кончит. Так неинтересно. Но пока повтори, кто здесь пес. Дело принципа - довести дело до конца; сыграть в эту игру, подыграть демонам. Если умереть за грехи тех богов, что делали Анубису больно, то Гермесу - стать уже не богом, а - святым. Так что, похуй, давай, рви - бесцеремонно, резко и жестко. Гермес слюнявым языком тянется к его лицу, зная, что ему не позволят этого, но это - то чувство, когда нарочно наступаешь в лужу.

Вы же оба - шавки на побегушках.

Так пой же, пташка, так громко, как можешь, потому что Хозяин хочет слышать все. Пой, чтобы с холодных потолков обрушились сталактиты - и похоронили твои завышенные стандарты и гордость.

Гордость, Анубису в ноги брошенную.

- Я... - Меркурий стискивает зубы, но подыгрывает. Уши краснеют от всего того, что говорит ему этот демон, казавшийся таким молчаливым. Знал же, что в молчании - золото, но это же - целый прииск, и как хотелось бы слышать это от удовольствия, а не от ярости.

Ложится на стол, подавая себя как главное блюдо на пиру, но он все еще отвратителен, раз Анубис требует повернуться спиной - что ж, как прикажешь, мой бог. Ведь шлюха не задает лишних вопросов. И, вообще-то, Гермес больше привык брать, чем давать, но бывали и исключения. Но он еще не был шлюхой для бога Смерти, и это немного будоражило сознание, однако еще больше пугало неизвестностью и болью. Гермес знал, что любовь холодна, если дело касается Преисподней. Он видел, что нужно быть особенным типажом, чтобы ужиться с хтоническими божествами, и несмотря на то, что он сам был хтонью (хоть долгое время отрицающим свою суть), он никогда не считал себя подходящей кандидатурой для - ни на вечность, ни на разочек, все равно. Глубина этих подземелий пугала магнетизмом, всегда притягивающим Гермеса неоправданно сильно. Тяга к недоступному - или к зеркальному?

Как жаль, что ты никогда не хочешь большего, разочаровываясь в быстро достигнутом. Но Анубис переворачивает игру с ног на голову. Гермес не успевает выставить защиту. Слишком раздет для этого дерьма. Обнаженное, кипящее жизнью нутро. Он бы мог читать Смерти серенады, но вместо этого - соловьем заливается в хнычущих стонах.

- Когда я приказываю, что ты делаешь?

Когда ты держишь мой изнывающий до твоей руки член - всегда:

- С-слушаюсь, - на придыхании нервном подтверждает Меркурий. Жмется ближе ко столу, добровольно лишая себя право на телодвижения лишние, готовится к худшему. Если будет вести себя хорошо, то это быстрее кончится. Его сопротивление только возбудит агрессора, так что Гермий старается не выдавать своей паники, не провоцировать на новый виток боли. Разводит ягодицы и лбом касается стола, теряя связь между логикой, реальностью и кошмаром.

Он здесь не за болью, он вообще не любит боль, и отчего-то думает, что знает, будто Анубис тоже ее не любит: сердце на полке обнажает все самое темное и грязное в нем, трансформирует сознание, превращая в бесчувственную мразь, отыгрывающуюся за старые травмы. Тот Анубис, который терпел нежелание покойника прийти ко смирению, тот Анубис, старающийся бережно отнестись ко всем особенностям его тела, не был здесь в этот момент. И, может, это дико, это извращенно, но Гермесу, повидавшему разного конченного дерьма на Олимпе, отчасти было наплевать: такой Анубис возбуждал и отвращал одновременно, но факт оставался фактом - у него идеально получалось заставлять Гермеса чувствовать себя шлюхой, что закрывало целый ряд не озвученных греком потребностей.

Что значит сдаться - для трикстера? Катастрофа - едва ли. Несбыточная мечта - возможно. Но у них же тут ебанная лотерея.

- Я пёс. - Роняет на выдохе смиренно. И получает долгожданную косточку в линиях недолгой нежности от Хозяина, саспенсом леденя кожу, и вестник послушно прогибается, покрываясь мурашками и глотая стон в закушенную губу, сдерживаясь на морально-волевых. Ни к чему спорить с очевидным, если лизался как верная собачка, едва не хвостом отбивал в ответ на агрессию почти что заслуженную, а потом стыдливо скулил лишь бы избежать наказания. Так плохо и так хорошо. Так страшно и так охуительно весело от того, что ничерта не понятно. Кровь закипает от жадного любопытства Меркурия - и застывает от ледяной жестокости Анубиса.

- На границе миров меня еще не ебали. - Смеется, оборачиваясь через плечо, потому что не зафиксировать в памяти (свой последний кадр, наверно) лицо шакала в ответ на это было преступлением против собственной личности. Что он сделает? Если будет несдержанным на старте - порвет его, но тогда сорвет себе уздечку, ох, как будет неприятно. Какое неуважение к власти, все как бог мертвых не любит: - Ты уж постарайся. Я записываю. - Ведь ты скоро поймешь, что здесь место слепому подчинению, но никак не игре в поддавки.

Гермес - не злодей, не герой.

Гермес - добытчик знаний через нарушение социального запрета.

Гермес - пёс, который бежит за колесницей.

Сам не знает, сколько может вынести его тело. Оно выдержало смерть, но сможет ли вместить огромный хер бога мёртвых? О, для того, кто похоронил себя заживо в этом подземелье, у него слишком бодрый стояк, о который грек с больным удовольствием трется, не взирая на запрет сильных рук, удерживающих его за поясницу. Масла так много, что нельзя понять, насколько член Анубиса мокрый от возбуждения. Может, он действительно считал Гермеса отвратительным? И все это - лишь ритуал унижения и подчинения в ответ на то, что рискнул навязать на чужой территории свои правила. Не хочется, чтобы так. Боится сказать слово поперек, но изнутри кричит, заходясь в агонии ощущений новых болевых. Анубис входит глубже хоть и по маслу, но у Меркурия слезы по щекам и дрожащие ляжки, трепещущие крылья. Гипнотизирует его лапу на уровне своих глаз - хоть так Анубиса видеть. Представлять, что за вид сзади - больно в пылающем огнем паху. Тело недвижимо под сильными руками Анубиса, а он сам все еще держит ягодицы, царапаясь своими же ногтями. Боже, да сколько в тебе еще сантиметров? Он заполняет абсолютно все собой - задевает нервные окончания, провоцирует на стоны, больше похожие на чистый тон - это ли не серенада? Как можно балансировать между страхом и страстью? Меркурий никогда не испытывал ничего подобного. Это сводит с ума, заводит паранойю на новый уровень. От ударов по заднице жар до самых ушей. И он дрожит, как осиновый лист, боясь даже загадывать наперед.

В это трудно поверить, да Гермес и сам не может себя понять, но ведь подыгрывает Анубису, не кривя душой, когда решает остаться в моменте:

- Хочу, - кивает дрожащей шеей и сглатывает, сводит плечи спереди, словно пытается закрыться от болевых. Конечно, это не работает, но собирает страх перед новым ощущением только в этой области тела, чтобы расслабиться и пощадить себя хоть немного. Чтобы кровоточило везде, кроме. Пожалуйста, только не рви меня. Пожалуйста, выеби меня. Сделай невозможное. Только твои руки это могут. - Хочу тебя, хочу с тех пор как увидел. Я сумасшедший, знаю, ах! - Сила шлепка вбивает бедрами в стол. - Меня пугаешь ты, а не твой гигантский член. - Он пользуется моментом и обхватывает свой член рукой. Просто держит, желая скрыть его от черных глаз. Ему почти что стыдно - за себя и за свое извращенное возбуждение, за свое жалкое, безропотное подчинение чужому ритму: - Ох, блять, да! Скажи, что я твоя сучка! - Гермес срывается с фальцета в гулкое рычание, когда берет его примерно на три четверти, и дальше становится не больно, мышцы туго обхватывают размеры, и Анубису остается только скользить внутри, только искать ту самую точку, только долбить так, чтобы дрожали ноги. Гермес не захочет проснуться после этого секса. Абсолютно дарковая хуйня, не поддающаяся объяснению: изнасилование не входило в планы и не было фетишем, но лучше он примет неизбежное, чем даст себе сдохнуть не с кайфом. Выжмем из этого насильника все, пока он не потеряет рассудок от всей этой грязи, что торкала: - Ты давно никого не имел, да? - Сбивчивое дыхание вперемешку с хрипами. О, ну конечно же, нет. Гермес закатывает глаза и смотрит на полку над собой. Подвывает умоляюще: - Но твой член лучше всех. Пожалуйста, Анубис, - поворачивает голову и слезливо смотрит в него: - Возьми меня на столе...

Что и требовалось подтвердить. Но его мольбы, его хнычущие возгласы его желаний - не самоцель. Лишь подчинение, злобный урок играть по правилам действующего монастыря без своих блядских своевольностей. Анубис слышал его плач, слышал его истеричный смех, видел кровь, льющуюся из всевозможных дырок. Его тело уже в могиле, и каждый раз, когда Анубис вгоняет в него свой член, он снимает с него лицо. Гермес не герой, такие ими не становятся, и если ему что-то обещали в детстве - это было жестокое наебательство. Ни гимнов, ни почестей, простая боль, что станет для него последней эмоцией. Что же ты кричишь так тихо? Неужто не можешь громче? Говоришь, что хочешь, но то просьба о смерти. Эти речи станут тем, чего нельзя произносить вслух. И Анубис исполнит этот приговор, но крылатому придется заплатить за это не только личностью, но и душой.

Хочет. Течет, хнычет, стонет, теребит свой маленький член, как покорная сука. Непоседливая шлюха, что тараторит слишком много откровений, так желает открыть свое сердечко и внутренние проблемы, на которые всем наплевать. В любой другой вселенной было бы даже мило.

- Ох, блять, да! Скажи, что я твоя сучка! - он словно запел женским голосом, новый звук. Анубис хватает его за волосы на затылке, приподнимая голову и оттягивая на себя, чтобы было доходчиво.

- Ты хуже, - рычит он. - Ты грязный раб, - и резко отпускает его голову, ведет когтями по позвоночнику, словно отсчитывая один за другим, пока его бедра вдалбливаются так быстро и неосторожно, что дыхание уже бесконтрольно, что его член местами выгибается, подобно змее. И хоть он действительно давно никого не имел, это не значит, что навык утерян. Есть член, есть дыра и есть мотив разыграть. Пусть задает свои вопросы, он выкупает его манипуляции и последние попытки держаться за воздух. Но отсюда нет выхода, и Гермес будет погребен вместе с богом мертвых.

Он так смотрит своими зареванными, что ощущение, будто он перестал уже видеть хоть что-либо за этими каплями, но так отчаянно старается смотреть в глаза своему насильнику. Просит больше, и Анубис готов пойти на эту поблажку, приняв ее за последнее желание утопающего. Он рывком прокатывает его дальше по столу, ставя на колени, незначительно выходя из него своим длинным членом. Залезает ногами на каменный, сжимая его задницу когтистыми лапами и подтягивая к себе, насаживая его тело на себя. Рычит в формате извращенного отражения своего удовольствия, ставит свою лапу прямо на его голову, чтобы не рыпался в стороны. Потому что сейчас должно быть больно. И судя по лжи грека, ему это ахуенно понравится. И Анубис будет рад этому телу под собой, разорванному от его члена и аморального возбуждения. Жертва же прониклась своим маньяком, как он говорит? Резкий толчок, и он вгоняет свой член полностью в его задницу, гулко выдыхая и чуть запрокидывая голову. Когти на лапе царапают чужое лицо, вдавливают сильнее челюсть, и здесь так много точек, на которых Гермес может сфокусироваться. О чем может подумать после, если от его головы останется хоть что-то. Анубис выходит и вгоняет снова под такт рычанию грека, что срывает его голос. Действительно пес, которого пиздит его же хозяин, и он не имеет права противиться этому. Сам же просил.

- Все записал?

Сжимает его ягодицы сильнее, чтобы насаживаться его же телом, дергая, словно неодушевленный предмет, которым он стал. Тряпичной куклой, панетоновской шлюхой, его псом и рабом, мальчиком для битья. Как много имен у этого бога, более подходящих, чем те, что он озвучивал. И в следующий раз он шепнет весам новое имя, потому что в противном случае - это будет слишком жалкая попытка обмануть систему правосудия. Имена Анубис умел забирать, но таким способом - впервые. Стоило сделать это еще давно.

Он стал более молчаливым, фокусируясь на пребывании в его заднице, на этих чавкающих звуках, на его стонах, полных тьмы и безумия. Живот схватило приближением кульминации, и скорость ударов нарастала с двух сторон. Бог натягивал Гермеса на себя все сильнее, и двигался навстречу, его бесконтрольное дыхание сбилось о призрачную логику действий, и осталось лишь животное желание, требующее поскорее излиться. Все тело сводит ощущением тока, Анубис напрягается, шумно кончая в него, сжимая свой член у основания, проводя по нему и вытаскивая, жмуря в глаза, и эта феерия отзывалась чуть ли не гулом в ушах. Так ахуенно. Он рефлекторно чувствует движение под собой, открывая глаза на Гермеса, что в последний момент смог дотянуться до сердца. Оскал, и бог мертвых тягает его за крыло на ноге - первое, за что успел схватиться - с хрустом костей оттягивает вниз, но его рука уже успела схватить прогнивший орган. Анубис хватает грека за горло, когда тот тянется к нему, чтобы вернуть в его тело всю боль и страдания, но не успевает. Сердце встало в груди, и последнее, что успел бог мертвых - швырнуть его голову о каменный стол.

Сознанием завладели совершенно другие эмоции.

Страх. Боль. Ранимость. Все произошедшее вмиг предстало в ином свете от выхода за пределы подземелья до последнего действия, и Анубис схватился за свою голову. Сет. Бой. Спасение. Гермес. Его слова. Будто его жизнь стала настолько скучной и конечной, что космос решил поменять роли, и выбрал для него самую жестокую.

«Скулишь, как щенок».

Кто здесь пес?

«Будь послушным мальчиком и слушайся своего папу».

Когда я приказываю, что ты делаешь?

«Ты настанешь богом, лишь рабом у меня на побегушках».

Ты грязный раб.

Как он мог произнести все это? Как он мог… Мокрые глаза оглядывают бездыханное тело греческого бога. Он смотрит на свои руки, испачканные кровью и спермой, они трясутся, и он не может понять, как мог натворить все это со священным телом.

- Прости меня… Гермес, прости, - шепчет он, в надежде, что получит ответ. Под головой грека растекающаяся кровь.

Лапы Анубиса подкашиваются, словно внутри ломаются кости. Он с ужасом смотрит вниз, крича с эхом в коридоры, наблюдая за тем, как граница его человеческой формы теряет территории, и собачьи лапы уже не по колени, а стремятся ближе к бедрам. Он царапает когтями собственные бедра, будто это как-то поможет. Это больно, но он не может сфокусироваться на этом, ведь куда хуже рвало его собственное сердце, источающее волны яда, скручивая его пополам, и лишь рука, схватившаяся за край стола, не дает упасть полностью на пол.

Он поднимает взгляд на разбросанные ноги, и его лицо утыкается в сломанное крыло, из которого в разные стороны торчали перья со сгустками крови. Он судорожно коснулся Гермеса, словно проверяя, сможет ли он починить это. Но его пернатая составляющая больше не пахала и никак не реагировала. Секунда, и он резко встает, руками суматошно оглядывая его тело, не понимая, что делать, будто позабыл все то, чему учила египетская медицина. Но разве это можно было исправить? Спешит прислониться ухом к его груди. Так тихо. Слишком. И один внезапный стук чужого сердца заставляет его собраться, отбросив нахлынувшие пиздострадания. Потому что сейчас он сам не имел никакого значения. Сейчас ему нужно вспомнить про методичные действия, которые помогут спасти чужую жизнь, исправить страшную ошибку.

Анубис спешит развязать его вставший член, и из него на живот Гермеса разливается липкое семя.

Он пьет так быстро и размашисто, что Анубис уже был готов принести ему воды, чтобы сбавить градус. Но, наверное, так было нужно. Он пережил такое потрясение, после которого многие незамедлительно попытались бы предпринять все возможное для самоубийства. А он улыбался, шутил, вальяжничал. Словно с ним произошло не изнасилование, а так, поссорился с девчонкой, которая назвала его дурным словом. Не грязным рабом, а чем-то намного мягче. Может, за член задела или еще чего. Анубису это было непонятно. Не соизмеримо с тем, что он помнил. Может, Гермес и не помнил всего? Потому был таким, в целом, расслабленным, если не замечать его подозрения.

Анубис принес глиняный сосуд и поставил подле стола, обновив ему бокал. Он сам успел сделать всего четыре глотка, а Гермес почти расправлялся со вторым кубком, а размером они были не маленького. И бог мертвых хмелел также, возможно, они даже были на одном уровне, как ему казалось. Но тревога не позволяла ему пить слишком часто, будто он был тем божком на вечеринке, которому потом отводить всех домой. А вести колесницу бухим - занятие небезопасное.

- Теперь ясно, чего ты отсюда не выходишь.

Но он не выходил не поэтому. Скрыл свою мордашку в напитке, чтобы не отвечать ему, мол, занят своим алкогольным ритуалом. Отпил совсем немного сладкой горючести, делал вид участия, хоть микродозинг и разливался по его крови достаточно активно. Все, что отстраняешь от себя, в итоге возвращается в сто крат хуже. Алкоголики срываются в белку, игроманы - в фатальные проигрыши. А блюстители целибата, как оказалось, в изнасилование. Вероятно, все эти правила попросту не работали. И Анубис постепенно, но верно, хмелел, но старался сохранять разум чистым. А потому молчал и слушал его логичные вещи. Смотрел на ситуацию его холодной головой, и все аргументы были такими правильными, вот только веры не прибавлялось. И черта можно оправдать, да только станет ли мир от этого лучше?

- Ты смотришь на это слишком просто, - говорит он, хмуря брови. В его словах был здравый смысл, но он не отменял сердечной БОЛИ. Не отменял и желания наказания за содеянное, потому что Анубис знал как никто - суд не работает, и чтобы избавить мир от зла, нужно не прощать, а истреблять. А Гермес так близко, сидит, как ни в чем не бывало, чуть ли не покачиваясь в своей позе лотоса, всем своим видом заставляет прятать взгляд в вине, пить еще, чтобы изображать видимость деятельности. Тянется провокационно ближе, и что от него ожидать - неясно, что аж все тело сводит.

- Но ты можешь поцеловать меня, если хочешь, - говорит он, и Анубис резко поворачивает к нему свою голову, глазами бегая по розовевшему лицу. Конечно, если так пить залпом один за другим, как не захмелеть. Но Анубис все равно настаивал на версии неуспешной черепной операции. Что творит этот псих?! Беги отсюда, сверкай своими пятками! Ударь, разбей лицо, выверни кости. А он хочет такого человеческого, интимного, то, что делают только любимые люди и то, что у Анубиса не было еще дольше, чем самого секса. Потому что, как можно было догадаться, он не любил и поцелуи. Это же такая глупость, что людишки когда-то подсмотрели в поведении муравьев, а боги переняли, решив, что это мило и трендово. А еще это были его губы, которые всего четыре дня назад он хотел откусить, разорвать будто бы шакал напал на мышку. И это не про страсть, это про холодных и самых темных демонов. И они все еще сидели в этой комнате, осуждающе шептали на ухо напоминания о том, кем он стал. Такое будет твое наказание?

- Это обязательно? - тихо спрашивает Анубис, смотря на его влажные от вина губы и медленно переводит взгляд на зеленые глаза. Ну, конечно, обязательно, он тянется ближе самоубийцей-мотыльком, в своем экстравагантном полете самбо прямиком к открытому огню. И Анубис проглатывает остатки отрицания. Он же обещал сделать все, так почему не такую мелочь? Проводник поворачивается к нему в пол оборота, опираясь на руку, несколько медлит и, в конечном итоге, кратко целует его губы, спеша отстраниться, но Гермес будто и здесь смеется над ним, не засчитывая этот раунд. По-взрослому. Как взрослые муравьишки. Окей. Он вновь примкнул к его губам, стараясь быть нежным, и губы нервно дрогнули в процессе. Чувствует сладость, обоюдно смешивающуюся на их коже. Прикрывает глаза, жмурится, потому что так делают целующиеся. Касается верхней, касается нижней, чувствует, как ему отвечают, и это все так странно, и нельзя сказать, что неприятно. Гермес углубляет поцелуй, уводя их сочетание в иной ритм, Анубис чувствует его язык у себя во рту, чувствует это проникновение всей своей влажностью, что заставляет выдохнуть через нос, и он резко отстраняется. Спешит смущенно вытереть свои губы, будто пострадавшие от нашествия караванщиков.

- Достаточно? - спрашивает он, надеясь, что на этом любовные выходки закончатся. Разве может грек просить нежности у того, кто чуть его не убил? Это было дико неправильно. Но следующий его приказ заставил бы упасть, если бы Анубис не сидел. Он ухмыляется, будто ушам своим не поверил. - Ты же уже потратил свое желание, - говорит он победно, делая еще глоток вина. И тут понимает, как беспощадно был обманут этим монстром в его хитрых формулировках. Тот ведь не просил в открытую, и теперь все это выглядело так, будто Анубис хотел его поцеловать, а ведь все было не так. Но какая разница на мнение очевидцев? История всегда писалась победителями. И, кажется, он начал понимать, как Гермесу удается обманывать весы. Бесчеловечно.

Он допивает бокал до дна, потому что ему понадобится. Слишком шумно, даже неэстетично для такого случая, впрочем, он никогда не умел в романтику, да и о ней речи не шло. Унижение за унижение, и это справедливо. Он затолкает свой ком вины поглубже, чтобы освободить место под его член. Пошло и отвратительно, под стать его бессердечному поведению.

Бокал со звоном ставится на стол. Бог мертвых спрыгивает и устраивается на коленях перед его ногами. Его когтистые лапы медленно поднимают длинную юбку вверх, словно не спешат приблизить момент. Хотя раньше начнешь - быстрее закончишь. Под белоснежной тканью - член, вставший от одного поцелуя, но Анубис смотрит не на него. Его взгляд и руки скользят по тем местам, куда он вонзал свои когти, помня каждый испорченный миллиметр на греческой коже. Зажило так ровно, будто ничего и не было. Как шутки Гермеса - будто не было никаких злых слов. Он смотрит на его член у основания, что был перетянут тугой веревкой, протягивает руку, чтобы провести по этому месту большим пальцем и убедиться в том, что это не иллюзия. Не понимал, что он делает и как так вышло, что он в извиняющейся позе собирается отсасывать мужчине. А еще он не помнил, какого это. Потому что те ограниченные разы он толком не делал ничего сам - его принуждали.

Горячее дыхание обдает головку члена. Анубис кратко смотрит снизу вверх на Меркурия и тянется своим ртом, плашмя касается своим языком соленой верхушке. Его собственный член тоже источал такие же запахи? Будто смешалось небо, море и камут*. Он провел языком чуть смелее, по всей длине, возвращаясь на исходную и соприкасаясь губами в кратком поцелуе. Со стороны - халтурил, изнутри - собирался с силами. Взял чуть глубже, прикрыв глаза и нежно посасывая, медленно, словно приценивался к чужим ощущениям и правильности своих действий. Поддел языком снизу и насадился еще глубже, на столько, на сколько ему позволяла личная вера в то, что гомосексуализм - от греха, ровно как и инцест. Его голова медленно двигалась туда-обратно, он слышал, как вздымалась чужая грудь в утяжелившимся дыхании, а его голос просил взять глубже. И Анубис повиновался, стараясь захватить ртом весь его член, что доставал до горла и немного дальше, он не знал, куда деть свой язык, поэтому возил его повсюду, и Гермесу, походу, это нравилось. Он слышал это по звукам. Совсем не таким, когда брал его силой. Нежные сладкие придыхания с тонкими гласными, осторожно спускающимися с губ. Такие полупрозрачные звуки, что в них хотелось вслушиваться, и Анубис почувствовал, как в его паху потяжелело, и он свел вместе свои ноги, чтобы не палиться в очевидном. Ведь это было так постыдно, он не хотел, чтобы его тело помнило все детали и думало, что имело право на повторение. Он больше никогда не позволит себе этого после того, как закончится месть Гермеса. Вот только он не унижал его, не бил, не насиловал его рот. Он просто сладостно наслаждался, руша в голове Анубиса любую опору.

Он словно сгорал в аду из-за того, что не наступало никакой кульминации его уничтожения, что он ждал неизбежного, а оно оказывалось невозможным. Это было самое хитрое и самое жестокое наказание. И его ужасало то, что в этом, в конечном итоге, не было ничего плохого.

*Камут - древняя пшеница, росшая в Египте, из которой делали хлеб и алкоголь.

- Ты смотришь на это слишком просто.

Ну, да. Лучше закопать себя в жалости и закрыться ото всех в пещере и общаться только со зверюшками, ждать, когда переболит, но только оно никогда не переболит, потому что ты это не отпустил. Но и свой привычный вариант - побег, - Гермес также не стал в этот раз рассматривать. Истина, открывшаяся ему там, где бы он ни был при смерти, смогла донести до него только одну мысль:

- Никогда не поздно провести работу над ошибками.

Как жаль, что на понимание этого ушло несколько тысяч лет, ведь стольких ошибок и обид можно было бы избежать, не тая все это в себе мертвым грузом. Какая разница, что было раньше - вчера, год назад, сто лет или тысячи? Завтра может не наступить - поэтому Гермес теперь знает, что все, что ищешь после смерти - прощение. Почему-то только это оказывается важным. Каждый был чьей-то ошибкой. И что теперь?

Давай еще раз. Отмотать время назад не выйдет, хотя они могли бы достать Кроноса с "острова блаженных", где он доживал свои века, чтобы попробовать. Но Анубис не хочет выходить наверх, а значит, из шансов у них - только экспериментальное прощение. Раз уж Гермесу теперь пережидать здесь, значит, надо придумать способ исцелиться. Можно попробовать поцеловаться - невинное и безобидное, но почему-то Анубиса это предложение сбивает с толку. Гермес видит направление этого темного взгляда, задержавшийся на губах, с которых он на сто процентов нарочно слизал капли вина вдвое медленнее обычной скорости своих действий. Смотри, правильно, внимательнее смотри. Каждая черта его лица отразила смущение, чем позабавила Гермеса, который отступать был не намерен. Поцелуи под вином такие же душевные, как поцелуи под Луной - именно то, что нужно, чтобы снять напряжение и перестать сохранять эту безопасную дистанцию, словно Анубис держал себя на привязи (и так долго залипал на губы, которые не мог поцеловать).

Целуются они нелепо - в первый раз всегда так. Во второй они оба смелее, во второй Гермес . Выдыхает Гермес супер недовольно, но сдержанно - через нос. Так же медленно открывает глаза, подавляя желание настоять на продолжении. Нет, это невозможно, как с ним сложно, блять. Анубис ведь даже не скатился в пошлость, был нежен и осторожен, сосредоточен и главное - вовлечен в процесс, словно целовался впервые. У Гермеса кровь прилила к паху. Поцелуй он даже не успел распробовать, чтобы завестись от него, но, кажется, Анубис смог возбудить его мысли.

Достаточно? (Просто мыслей?)

- Нет. Может, отсосешь мне?

Без шанса на успех, просто к слову. Раз уж они снова на стадии глупых вопросов.

- Ты же уже потратил свое желание.

Ой ли?

Это чистый кайф - ловить чужое осознание, что он купился на уловку, к которой Меркурий даже не приложил усилий. Получается, желание-то было обоюдное? И губы сами тянутся в победной улыбке, а вестник отстраняется, готовый милосердно отступить от затеи. Он же несерьезно - ну какой отсосать? Нет, это было бы славно, это было бы красивым актом возмездия, чисто из любопытства спросил. Но Анубис снова удивляет его. И Гермес восхищенно ахает, когда Анубис встает перед ним на колени, и не сводит взгляда, потому что если моргнуть, мираж может рассеяться, а ему так хочется, чтобы это было правдой. Пока не почувствует на себе - не узнает наверняка. Может, и правда бредит. А он лезет под юбку и закатывает ее до бледных бедер, он касается пальцами основания - и Гермеса едва не подбрасывает на месте как от удара молнией. Он разводит ноги шире, свешивая их с края стола, и с бешеным сердцебиением наблюдает за всем, что Анубис начинает делать. Не хочется останавливать, поясняя, что это было не всерьез. Но ответственность и желание отработать грешок поощряет заочно. Пожалуй, не откажется. Пожалуй, это даже любопытно.

Тело млеет, отчаянно желая ласки и любви. Он не знает, получит ее здесь или ограничится пресным минетом в качестве извинения, но сам факт, что Анубис соглашается на это, приводит его в восторг и какое-то нервическое возбуждение. Гипервозбуждение, может? Так сложно усидеть на месте от горячего дыхания и неловких движений, словно его член был стеклянным? Какого черта это так заводит, он ведь даже не делает ничего особенного... просто... сводит с ума этой медленной пыткой, такой нерешительный и скромный, будто не ебется как боженька в самых дарковых из фантазий. Гермес смотрит - и видит фрагменты своего унизительного перформанса, но не замечает сходства. И совсем не хочет проделать с ним тоже самое. Просто не понимает, почему этот нежный щеночек, берущий его член с такой тактильной осторожностью, мог сорваться в чудовище.

- Веревка - что это вообще было? - Решается спросить Гермес.

Этот эксперимент он помнил. Какой-то цыганский фокус, который заставил его член стоять и изнывать от невозможности излиться, как это злило и как заводило, мучительной истомой сводив живот, что в дополнение к члену в заднице было очень жестоким испытанием. Возможно, при иных обстоятельствах это было бы даже пикантной деталью, но не в том смысле, котором, кажется, затевалась тогда. Гермес мысленно записывает эту девиацию в список подростковых травм Анубиса, и рука будто нежнее проводит по его волосам, заправляет прядь за ухо, проходится кончиками ногтей по коже за ушком. Ох, что за реакция? Вздрагивает, как от удара молнии. Так и зубы можно случайно выпустить, а оно им не надо.

- Не отвлекайся, - мурлычет Гермес и нежно почесывает за ушком, улыбаясь совсем уж мечтательно, пьяной романтикой растекаясь по чуткому слуху мёдом речей: - Такой хороший мальчик. - Прихватывает за волосы на затылке, чуть правее уха, но не добавляет ни грубости, ни панибратства. Просто чуткий контроль и еще непреодолимое желание касаться и чувствовать Анубиса как можно больше, пытаться читать его по взгляду и дыханию, запутываться в этом лабиринте, охраняемых чудовищами, снова дотронуться до сердца, но не так, как в первый раз, а по-новому, чтобы сразу под кожу, мясо и кости, постараться хоть немного исцелить его, забрать себе хотя бы немного боли, если уж стал ее непосредственным проводником. И потому решает зайти еще дальше, прощупывая зияющие трещины: - Потрогай себя, - шепчет с плохо скрываемой страстью. Его так заводит этот эксперимент, и так хочется думать, что Анубису тоже понравится. Не может быть так, чтобы не понравилось - только не с Меркурием. Он лучше всех тех, кто когда-либо касался Анубиса, и он заслуживает того, чтобы грек показал ему то, как все должно было произойти на самом деле. Анубис заводит руку под юбку и... ничего не происходит, никакого движения. Гермес не понимает, это просто выполнение инструкции или какие-то иные факторы, и задумчиво хмурится: - Почему ты не... не помогаешь себе? - Неровное возбужденное дыхание ломает фразу, а от ответа буквально кружится голова. Гермес трясет своей, прикрывая глаза, и выдыхает: - Значит, не делай так. - Еще одна травма в список - еще один прилив нежности, подталкивающий Анубиса за голову в неспешном темпе под новым углом, не вызывающим прежних неудобств.

Гермес, он, сука, будет таким чутким и романтичным, как ни с кем и никогда. Потому что задушенная правилами, целибатом, травмами и цинизмом душа Анубиса кричала о помощи, требуя хоть немного участия. Анубис не тактильный? Да он тысячелетиями бальзамирует мертвых. Анубис бесчувственный? Тогда эта ранимость ломает его кости, заставляя выгибаться вокруг члена так, чтобы взять как можно лучше? Эти попытки подобрать правильный выдают неопытность, но они здесь затем, чтобы это исправить. Заново все собрать, починить - и расправить крылья.

- Возьмешь глубже? - Спрашивает Гермес, но все еще не требует. Он ничего подобного не будет от Анубиса требовать. Он просто должен получить то, что должен был получить в первый раз. Пальцы на ногах поджимаются, ресницы дрожат. Меркурий ловит настоящую эйфорию, просто отдаваясь процессу без лишних вопросов, нахуй не нужных в прекрасном моменте. Анубис сосет так, словно тело Гермеса снова становится храмом. Наконец, получает от него то, к чему привык - наслаждение любовью с теми, от кого был без ума. И его ведь накрыло с первого взгляда в эти восточные раскосые карие, и было бы глупо утверждать обратное, как глупо не заметить: - Ты такой красивый, - выдыхает Гермес почти неосознанно, стоная. - Такой хороший, - повторяет, и взгляд плывет от нежности, ведь это самый осторожный, самый нежный минет в его жизни, и он не казался скучным, он выворачивал наружу все потаенное, недолюбленное, контекстом и силой отношения к действу.

- Взгляни на меня... - просит на морально-волевых. Анубис смотрит вопросительно, недоверчиво. Тогда Гермес его голову чуть отводит назад, заставляя выпустить изо рта свой член, и перехватывает его под основание свободной рукой, затем к лицу прижимает - и розовой головкой проводит по щеке и губам, по внешней пазухе носа и даже подбородку. Дает передышку обоим, просчитывая стратегию контрольных эрогенных.

Уже знает, чего хочет - и это не желание трех бокалов вина, а его собственное.

- А ты всегда на твердых горизонталях? - Спросил без надежды на удовлетворительный ответ, но был приятно удивлен, вскинул брови и бодро ответил: - Славно, неси. - Протянул руки вперед, обернув их вокруг шеи Анубиса, и невинно произнес: - Что? У меня крылышки, - дернул ножкой капризно, легонько подпинывая в шакалью голень. Особу царских кровей надо не только жестко трахать, но и носить на руках - и нечего так смотреть.

Гермес может инсценировать обморок для достоверности, а потом напасть в крысу, внезапно придя в себя на мягких подушках, но доводить до подобных бесчестных махинаций не хотелось. Но вот учить Анубиса согласию - совсем другое дело. На это, как минимум, было интересно смотреть, но еще и дико возбуждало в процессе - невинное, шокированное лицо Анубиса и его алеющие щеки, зажмуренные глазки и мокрые подкрученные ресницы делали этого беззащитного волка таким восхитительно соблазнительным, будто требовал им воспользоваться. И Гермес догадывался, что воспользоваться - именно так, как он пожелает.

- Иди ко мне, - подзывает вместе с тем, как утягивает за собой на кровать, безапелляционно перехватывая ногами за пояс. Смотрит в глаза Анубису и жадно ртом ловит воздух вместо желаемых поцелуев. Успеется, черт с ними.

В глазах карих он видит сломленную волю и вину, словно оправдывающую это.

- Я хочу тебя, - шепчет, руку на затылок укладывает, словно боится, что вот сейчас Анубис точно испугается. И потому на опережение бормочет, от этих глубоких чувств в рваные вдохи и выдохи срываясь: - Я хочу, чтобы ты исправил то, что сделал со мной. Каждое место, которое ты осквернил, я хочу чтобы ты полюбил. - Ведет второй рукой по его голой спине, прижимает к своему телу близко, чтобы оба чувствовали жар и возбуждение. Ладонью накрывает его губы, договаривая несмелое: - Но это только твое решение. - Если нужно, пускай проводник услышит его сердце, птицей бьющееся в грудной клетке. Все из-за него. Этот чертов шакал сломал его. Меркурий не получил желаемой близости (получив насилие), и сейчас отчаянно хотел получить это. Настолько, что был готов пойти на риск получить отказ. Пришла очередь вестника смотреть на губы бога: - Анубис...

Анубис старается делать это так чувственно, сам того не понимая, ведь истинная цель - не перебить влажностью звуков его вдохи. Он позволяет себе слегка ускориться, просто потому что не наблюдает разницу между темпами, но слышит разницу в его сладком голосе, и это фиксирует его лучше любой цепи. Привязывает его голову к члену не только чувством долга и отвращения к себе, но и сценой раскрытых ног по бокам его головы, чуть вздрагивающих на поворотах. Его собственный член, зажатый ногами под длинной юбкой ныл одновременно приятно и дискомфортно, и если это часть плана - хорошо, ведь такова чужая воля.

- Веревка - что это вообще было?

Анубис смотрит на него из-под низу, медленно проводя сомкнутыми губами по ореолу его члена, ссаживаясь на головку. Касается ее губами, не отстраняясь на полную, смотрит на него своими жалобными.

- Прости… так когда-то делали со мной, - и он снова накрыл его член своими губами, ведь не было никакой команды «стоп», а, может, здесь было что-то еще. По крайней мере, его взвинченная чувственность решила приоткрыть дверь в комнату правды в потемках собственной души, и ведь это была совершенно лишняя информация. Потому он и вернулся всем своим языком к чужой эрогенной, чтоб тот не поворачивался сказать что-то еще. Мог ведь ответить что-то грубое или промолчать вовсе, но Гермес этого не заслуживал.

Он чувствует его тонкие пальцы в своих волосах, напрягая брови. Вот-вот что-то произойдет, будет ли это долгожданная агрессия? Такая нежность в волосах, но она должна схватить его, использовать его рот в качестве сосуда, как вещь, как Анубис делал это с Гермесом. Если грек хотел усыпить его бдительность, чтобы перебить его жестокость еще большей беспощадностью, то шакал был на контроле, и когда ласковые пальцы игриво шаркнули по ушку, по всему телу прошла волна дрожи тревоги и щекотки, смешанной с чем-то приятным, вылившейся в краткий отзвук прямо в член Гермеса. И Анубис смущенно испугался, сердито хмурясь и стеснительно зыркнув на Меркурия.

- Не отвлекайся, - его голос - пьяное мурчание, и он жестоко атакует его уши с разных сторон. Это было приятнее всего на свете, и Анубис чувствовал себя вором, желая скрыть свое удовольствие. Ведь он не имел на него никакого права, но так хотел получить еще. Если он притворится, может, Гермес продолжит, не уберет свою руку, ох… бог мертвых стыдливо растекается под его словами и прикосновениями, его движения рта становятся менее аккуратными, сбиваются из-за смены фокуса, и Гермес осторожно направляет его голову, а Анубис - совершенно спокойно учится, ведь такова его роль на сегодня, хоть он и не мог до конца ее понять. Меркурий говорил такие жестокие вещи, которые не соответствовали действительности, шакал не заслуживал их. И если это очередная форма жестокости на его травмах - прошу, просто убей меня, но он просит касаться, и Анубис слегка тормозит своим ртом, словно замялся. Вдох, он кладет руку на свой член, чуть обхватывая, чувствуя разлив жара внизу, что бьет болезненным отголоском в сердце. Ускоряется движением губ, чтобы Гермес не придумал ничего нового, чтобы он уже наконец-то кончил и отпустил его, но тот ловит малейшие изменения, заставляет выполнять просьбы до конца. Анубис проводит рукой по своему члену, и жмурит заслезившиеся глаза, чтобы грек не смотрел в них. Бери мой рот, можешь брать любую часть тела, но я не могу принимать участие в этом. Я не был достоин нежности три тысячи лет назад, не достоин и сейчас. Не ломай мою боль, это все, за что я могу держаться.

И он отпускает его, но просит взять глубже. Анубис спешит убрать руку от члена и кладет ее на бедро Гермеса, пусть она будет занята этим чутким прикосновением, чтобы грек не придумал иного. Лживый шакал, что пытается обойти стороной собственное наказание, непонимающий, почему оно протекает в таком странном формате. Он насаживается глубже, так, чтобы губами коснуться золотисто-кудрявого лобка, проникнув туда носом, чувствуя, будто от него везде пахнет медом. Грек весь дрожит, будто тростинка на ветру, и Анубис чуть задерживается, отстраняясь и проделывая один и тот же трюк снова и снова, выуживая сладость его голоса, что принял форму жестоких комплиментов. Красивый. И Анубис прижимается сильнее, жмурясь, будто так не сможет его слышать. Хороший. Почему он говорил все это? Какая странная игра, заставляющая ссаживаться с тяжелым выдохом носом, ускоряться, чтобы услышать это снова и не слышать вовсе, как лживый материнский голос.

Анубис поднимает хрустальный взгляд на Гермеса, поплывший в его ведьмовских заговорах. Перед ним сидел вовсе не крылатый ангел, его обманчивая внешность прятала демоническую сущность, которая заставляла возбуждаться, извиняться, сбивала с толку, гипнотизировала. Смотрит на него, позволяя отстранить свою голову, медленно водит горячей головкой члена по его лицу, размашисто-эротично, вырисовывая по коже одному ему известные иероглифы, и Анубис не выдерживает контакта, нарушает приказ и отводит взгляд в сторону с наклоном головы.

- А ты всегда на твердых горизонталях?

- Н-нет, у меня есть спальня, - с хрипотцой в голосе отвечает бог мертвых.

- Славно, неси, - с задором говорит он, касаясь руками плеч и шеи, аргументируя своей мнимой инвалидностью, но Анубис продолжает вестись на эту пыточную игру. Поднимается с колен между его разведенных ног, подхватывает за бедра, чтобы тот обвился вокруг его туловища. Чувствует, как его твердый член под юбкой соприкасается с ним и сильно краснеет, понимая, что эти ощущения далеко не индивидуальны. Анубис придерживает его и несет по коридору, и в каждом шаге его член непроизвольно ерзал о его бедра, подначивая сердцебиение. Дыхание Гермеса прямо возле уха, красного от странного многочисленного контакта, а в горле будто пересохло.

- Ты как ребенок, - говорит он, комментируя все его поведение. Доводит его до сумасшествия своими выходками, бесконечными провокациями и играми, хитрыми бедрами, которые устраиваются на нем поудобнее в пути, заставляя поджать губы сильнее. Демон, никак не ангел.

Он осторожно кладет грека на широкую кровать, уже готовый спуститься вниз, чтобы продолжить начатое, но тот держит его, притягивает к себе, заставляя опереться на руку возле его головы, чтобы было хоть какое-то расстояние от его губ. Такой открытый и чувствительный, такой доверяющий зверю до невозможности, и Анубис почувствовал, как плывет в его дыхании по-настоящему, так, что от его слов «Я хочу тебя» все его тело было готово жалобно промолвить «Я тоже».

Люби каждое место, что ты осквернил.

Хорошо.

Это все еще было так странно, но на законных основаниях. Исправить ошибку каждого миллиметра, что постигла незаслуженная кара. Анубис в его чутких руках, нависая над ним, рассыпается взглядом по нежному лицу, ловит взглядом собственное имя в дрожащих губах. Локоть сгибается, и он позволяет себе прижаться ближе, минуя открытый поцелуй, но оставляя его на щеке, что он расцарапал собственной ногой, вдавливая челюсть в каменный стол. Он зацеловывал контур шеи, что сжимал до посинения, перебивая доступ к кислороду. Его руки неуверенно скользили по ребрам Гермеса, его тело спускалось все ниже. К груди - и он помнил каждую мелкую царапку, что оставил даже ненароком, ведь он залечивал каждую мелочь. К бокам - языком проводя дорожку в местах бывших дырок от когтей, что протыкали его, словно мясо. К такому же бедру, проливающему реки крови, к основанию члена, стянутого тугой веревкой, несмотря на то, что уже касался этого места. Взял руками его под бедра, чуть подвигая к краю кровати, заводя ноги выше, поцелуями проходясь по коже сзади, в каждом месте, где оставлял синяки. Осторожно развел его ягодицы, возбужденно выдыхая и поцелуем касаясь прохода. Провел влажным языком, будто пес, залечивающий чужие раны, и тело Гермеса дернулось, он выгнулся в пояснице с приятным для слуха звуком. Анубис сначала остановился, несколько встревожившись, но снова повторил свое действие. И птичка пела, расцветала в его руках, а ему оставалось лишь держать его нежно и крепко, чтобы бедра не соскочили. Он вылизывал его меж ягодиц, практически не останавливаясь, слегка заходя языком внутрь, но боясь делать это до конца, будто к этому его не приглашали. Его собственный член ныл по звукам и дрожи тела, это было так волнительно и волшебно, и, переплетаясь с виной, перевешивало ее. Зализывал раны целителя, а лечился сам.

Гермес просит большего, и Анубис отстраняется. Боится дать ему желаемое, ведь в прошлый раз ему было так невыносимо больно, что он просто сам умрет, если почувствует, что ему нехорошо. Поэтому оставляет россыпь поцелуев по внутренней стороне бедра, поднимая его раненную ногу выше и поднимаясь сам, ведя языком по его мускулистым икрам. И с чуткой нежностью оставляя почти невесомый поцелуй о основания сломанного крыла, которое он больше не тронет с такой холодной жестокостью, но которое также стоило полюбить, чтобы исправить все содеянное.

- Ты уверен? - неловко спрашивает он, и тянется рукой в темную часть стены, выуживая оттуда стеклянный сосуд с маслом. Потому что Подземелье слушается и исполняет волю. Он льет его между ягодиц Меркурия, но не может войти в него пальцами. - Ты можешь смазать себя? У меня когти, - смотрит неловко, осознавая параллель диалога. Вот только если Гермес водил его за нос, то Анубис был честен в каждом своем слове.

- Ты как ребенок, - говорит Анубис со своим недовольным видом, который становится еще недовольнее (ага, ну) от того, как Гермес объезжает его бедра, устраиваясь удобнее. Практически присаживается на его член, если эта формулировка возможна в употреблении в подобном контексте. Пташка на жердочке, все в порядке.

- Какие еще кинки будут? - Ехидно замечает Гермес и клюет Анубиса в ухо, мимолетно целуя мочку.

Бог юношества возмужал и стал зрелым мужем, но все еще остался в душе ребенком. Немного испорченным и капризным, но ребенком, которому хотелось внимания, и он нашел верный способ получить его - он выдумывал игры. Так жизнь не успевала надоесть, а азарт погони не уступал место пессимизму. Но всем рано или поздно обламывают крылья. Так, что ж, это время переосмыслить свой путь? Не метафорично - найти выход к свету.

Только, знаешь, кажется, мне нравится твоя Тьма.

Кажется, Меркурий сходит с ума. Отсутствие света как-то дурно на него влияет. Будит в нем что-то, чего он всегда старательно избегал, вырываясь из холода и унылости подземелий. Всего пять дней в Преисподней - гораздо больше, чем он привык проводить по ту сторону, но ничтожно мало, чтобы узнать их Хозяина. И он выбирает остаться - может, сам того еще не понимая.

Гермесу нравилось, когда его носили на руках, восхваляли и почитали. Но, оплетая бедра Анубиса своими ногами и жадно прижимаясь к нему каждым сантиметром голодного тела, бог хитрости мог думать только о том, что в спальню его несут - как победитель добычу, и Гермес так легко сдается ему, словно не было никакого принуждения и бессмысленного насилия, словно Анубис добивался его вопреки всем условностям и табу, и вот теперь - получал как самую ценную награду. Не просил и не надеялся, только сдавался, шел на добровольную казнь, не понимая, что казнил себя уже давно, и если ему нужен был Бог, чтобы отпустить грехи, то Гермес буквально - спустился к нему с небес. И Анубис должен любить его, как своего нового бога; Анубис должен лечь в его ногах и доказать свою верность - без этого не случится его искупления. Без этого они оба не смогут существовать дальше в своих разбитых идеалах. Когда твой мир теряет опору, все, что остается - держаться за воздух, ожидая крепких объятий. Походу, им со всем этим грузом страданий - не справиться друг без друга. Гермес хочет дышать солью с его щетинистых щек и плавиться под его горячим дыханием, пока вся эта боль не будет забальзамирована и похоронена в Дуате. Он знал верный путь к исцелению души через исцеление тела - и вел Анубиса за собой, увлекая в горизонталь.

Хотел трогать его - везде, где мог дотянуться. Зарывался в волосы, почесывал за ушами, прихватывал холку, водил по широкой смуглой спине ладонями, будто проверяя любовника на эфемерность. Но он был жив и реален, все так же горяч и неудержимо привлекателен, несдержанно хорош в своих движениях хаотичных с четким пониманием смысла - осознанно бросающийся в этот омут, борющийся со своими демонами, что поджидали на дне, Анубис целовал его тело так, словно собирал по частям, по клеткам, а может, так оно и было. Гермес лишь по запаху перемолотых соцветий разобрал, каким тяжелым быть его случай. Но там, где мягкий язык касался обнаженной кожи, расцветала жизнь - и это суперспособность богов мертвых, которой Гермес прежде на себе не испытывал, сейчас наполняла все его тело легкостью и трепетом. Возбуждение, доводящее до самого пика желания соединить их тела в одно целое. Меркурий выгибается в пояснице с протяжным стоном: гармония звуков в едином мотиве удовольствия - от того, как губы и язык Анубиса разлизывают самое оскверненное из мест. Вот так, правильно, люби меня. Делай мне хорошо, потому что ты можешь не только забирать, но и дарить. О, ты можешь все.

- Ты можешь всё, - скулит Гермий, оставляя попытки выпорхнуть из хватки рук, пригвождающей его к кровати, чтобы не елозил от чувствительности прелюдии. И хочется больше, хочется глубже, невозможно больше ждать и терпеть, ты сумасшедший демон и ты: - Можешь взять меня, Анубис. - Не вопрос и не приказ, и даже не просьба. Может, они оба не знают, зачем, но чувствуют, что так надо. Может, сильнее вины только страх быть непризнанными. Маски упали, обнажив самую суть. Это как видеть тебя - и все чаще себя узнавать. Это слишком, слишком чувственно. Невозможно для тех, кто совсем друг друга не знает, но уже прошедших свою Троянскую войну.

Почему твой язык и руки знают мое тело лучше, чем я сам? Ты открываешь мне новые грани удовольствия, новые фетиши, новые чувства. Что это - с моими ногами, которые, испуганно дрожа в твоих пальцах, трепещут в нежности? Ты делал им больно, а они обнимают твое лицо перьями, и я это совсем не контролирую.

- Уверен. - Гермес сглатывает слюну и спускает руки вниз, беря одну из рук Анубиса в свою. Он берет когтистую кисть - и целует ее, крепко прижимая к губам, одновременно и даря нежность, и приглушая свой звук, пока пальцами второй руки проникает в себя и подкручивает бедра с гибкостью атлета. Входит глубже, добавляет еще, и сгибает колено на плече Анубиса, подтягивая себя к нему по простыням. Ощущает кожей, каким мокрым и горячим был его член - и только тогда решил открыть глаза, поняв, что держал их зажмуренными все время, что целовал его руку и готовил себя для него. Что, сильно увлекся? Чуть хмурится, не понимая, нравится ли Анубису эта картина или нет, и останавливается, медленно вынимая пальцы и переводя их на его член, обхватывая под головкой и, наконец, начиная активно проходить по члену своим кулаком, если сам он отказывался себя ублажать. - Я тебе доверяю, - прошептал Гермес и подтянулся еще ближе, приподняв бедра навстречу рукам Анубиса, с томным возбуждением смотря в его глаза.

Уверен.

Чего Анубис не мог сказать о себе, точно не теперь, когда грек так естественно ввел в себя пальцы, выгибаясь в сладкозвучном наслаждении. И ведь для него все эти действия не были новыми, он явно знал, что ему нужно делать со своим телом и где он может получить удовольствие. Так пошло и открыто, и в отблесках огней Анубис видел каждую деталь. Он гнет свое тело так, будто взлетая в прыжке с шестом, настоящий гимнаст, сильный, притягивающий бога к себе, и шакал мог лишь держать свой вес руками, упирающимися по бокам златовласой головы, хоть Гермес так и пытался слиться с ними телами, раздавить себя самого весом чужого тела. Он прекрасен. Теперь Анубис видит это, теперь он осторожно касается губами его ключиц, ведь ему не избежать от участия в процессе, значит, возможно, он может позволить себе небольшую импровизацию. Он скользит языком по его коже, совсем не в тех местах, что ранил его прежде, исследует его плечо, оставляет россыпь поцелуев на его груди, касается соска кончиком языка, периодически взглядывая в его увлеченное собою лицо, и он словно не слышал его прикосновения, его руки так входили внутрь, и Анубис ловил любые мелочи, запоминал, чтобы вскоре повторить эту чувственность. Так ты хочешь, чтобы я любил тебя? Так дико, но смиренно, ведь он не умел, но понимал, что добровольно идет на поводу у этого демона, что учил его только плохому, и от этого было так хорошо.

Звуки под его телом чуть затухают, и Анубис немного шугается, отрываясь от его кожи, чувствуя, как его рука тянется к его члену, проводит, и он пальцами вжимается в ткань постели, резко выдыхая с наклоном головы, слишком шумно для того, кто зарекся. Прошу, продолжай… Это было другое, его руки не умели делать больно, и, пожалуй, Анубису стоило переспросить его божественный титул. Может, он был богом плотских утех, но никак не торговли или что он там назвал. Торгаши лишь лапали фрукты на базаре, а он водил по его члену, будто с трепетом музыканта протирал любимую флейту, и Анубис жмурился, но вовсе не от дискомфорта. Он захмелел от увиденного больше, чем от вина.

- Я тебе доверяю, - шепчет он, сводя с ума. Прошу, отпусти, ведь с этим не совладать… отпусти так, что бы ты не останавливался. Анубис смотрит в его хитрые зеленые глаза, его губы дрогнули от последнего касания к его члену, он шепчет в ответ:

- Зря, - и накрывает его губы своими, волной прильнув всем телом, целуя его поспешно, но куда более уверенно, чем впервые. Словно между строчек успел пару часов понаблюдать за насекомыми, чтобы сделать свои глупые выводы для дальнейших инструкций. Он кладет свою ладонь на руку Гермеса, направляя свой член меж его ягодиц, чтобы он смог остановить его тогда, когда будет необходимо. Он такой горячий, будто подземная магма, будто сам ад, из которого он вылез по его душу. Он хватает зубами его нижнюю губу, не для боли, а чтобы подхватить, чтобы в посасывающих движениях слизать все остатки медового привкуса, а он не кончался, будто бы Гермес пропитан этим запахом насквозь. Его лицо такое чувственное, и хоть Анубис не видел, он ощущал своей кожей каждый его микромускул, что давал свои ответные реакции, и это подначивало войти в него, шептало забыть про осторожность, но шакал не мог повестись на это.

- Скажи, когда мне остановиться… - просит он в его губы, крадя очередной выдох, проникая в него глубже, не сдерживаясь на мычание, хоть и тихое, в их поцелуй, и его опять срывает. Не в агрессию, в нечто другое, но контролировать это также невозможно. Он двигается в нем постепенно и пластично, в таких тугих мышцах, что сжимали его пленом-объятиями, невыносимо. Он понял, что хочет быть везде и всюду, и его рука скользила по груди, стараясь не задеть когтями, его язык врывался в чужой рот также, как это пытался сделать Гермес, только теперь он не отстраняется от него в ужасе. Словно влажный оазис посреди пустыни, в который не веришь, а он спасает в самый неожиданный момент. Его рука скользит к его члену, сжимая и скользя по всей длине большим пальцем, и он делает все так, как не делали с ним. Потому что, возможно, именно так и было нужно. Он отстраняется от его губ с тихим стоном, с пьяными глазами, в которых больше не читались умные мысли, утыкаясь лбом в его ключицы. Его бедра пластично и рвано входили не на полный оборот, но как военные барабаны - с редким гулким отзвуком наступающей силы. Он так боялся повредить его хрупкое тело, и снова осквернял этот храм, хоть его и пригласили. Но демон его загипнотизировал, и теперь было глупо отрицать то, что он - грешник. С краснеющими ушами от его сладкого голоса. Каким же он может быть разным, и Анубис входит чуть глубже, чутко контролируя, все ли в порядке, слыша отзвуки, сотрясающую тьму подземелья, от которых все живое должно попрятаться по своим темным уголкам, чтобы не подслушивать эти интимные откровения. И Анубис снова целует его губы, будто слизывает его стоны, слегка касается языком на поверхности, не дает завладеть своим ртом полностью, чтобы слушать его, видеть изгибы от каждого движения по его члену. Между ними так жарко и мокро, что кислород покидает комнату, и Анубис отстраняется от него, вглядываясь в его милое лицо, все покрасневшее и зацелованное так, что губы припухли в неге, словно таяли на лице. Он закинул его вторую ногу себе на плечо, лицом уткнувшись в перья, что не были изломаны его диким поведением, целовал косточку на ноге, придерживал его колени, чтобы не ерзал, пока его бедра вбиваются мелко и быстро. Скользил взглядом по его широко дышащему телу, по вставшим соскам и мурашкам, будто трогал везде, где ему хочется. Гермес стонет так пронзительно, что стены вот-вот трястись начнут, сбрасывает ноги с его плеч, извиваясь и раскрываясь шире, и Анубис просто в ахуе наблюдает за ним, как он сжимал свой собственный член, как он не стеснялся быть таким доступным и открытым, и сам чувствовал, что вот-вот кончит, потому прильнул к нему снова, губами к его шее, обнимая всем своим телом, будто ночь покрывала белые пески пустыни. Чувствует, как его живота касается чужая горячая струя спермы, как Гермес впивается в него в судороге всеми своими конечностями, доводя до грани, и Анубис дышит так тяжело, словно проклятие поразило не сердце, но легкие, изгибается в нем по-кошачьи, не в свойственной ему манере, в последнем движении, спеша выйти и взять свой член. Несколько резких движений, он выгибается дугой, опираясь потным лбом о его плечо, кончая на его ягодицы с рыком, что завершается нежным придыханием. Дышит с секунду-другую и спешит подняться, хоть и не хочет этого. Ведь они закончили, а он так и не понял, что это было. Тактилка - словно россыпь искр, и если Гермес коснется к его коже, он просто не выдержит. Берет белое полотенце с полочки, чтобы нежно протереть его живот с заботой, старается не смотреть ему в глаза. Он был на таком пике удовлетворительной кульминации, и когда все случилось - на душу нахлынул стыд за то, что позволил.

- Прости меня, - говорит он, вытирая сперму между его ягодицами, чтобы тело оставалось чистым. - Я принесу тебе воды, чтобы умыться да и так… или вина?

Как Анубис сжимает простыни в кулаке, у него напрягаются трицепсы - Гермес смотрит на них, отливающих бронзой в отсвете факелов, и ломает линию бровей, млея от красоты и эстетики, водит ладонью, обернутой в кулак вокруг члена, и Анубис с каждым новым движением гермесовой руки будто обретает большую уверенность, собирает волю, чтобы принять неизбежность исполнения своих желаний. Гермес хочет знать о них всех до единого. Просто не молчи, волчонок, покажи, как сделать тебе приятное - покажи, как любить тебя. Гермес бродит в этой Тьме почти что вслепую, наощупь, но даже так чувствует, как страдает его черное сердце. Анубис когда-то был хорошим мальчиком, и теперь вспоминал, какого это. У Меркурия дрожит все внутри, словно от землетрясения, когда он думает об этом чуть дольше - о веревках, о насилии, об отвращении к самоудовлетворению. Боже, что они с ним сделали... И хотя вещей на проводнике было мало, Гермесу казалось, что он раздевал его слой за слоем целую бесконечность, и под каждый слоем очередные бинты.

Он всего лишь хочет показать, как можно иначе.

Он всего лишь хочет его.

Он знает, что Анубис его хочет - сильнее.

Зря.

Поцелуй - стихийное бедствие. Смывает Гермеса, как Атлантиду, под натиск этой груды перекатывающихся под кожей мышц. Такой же большой и горячий, как его член, такой же желанный до дрожи в коленках. Прихватывает губу вестника, но не с целью сделать больно, и этот жест разливает по телу Гермеса приятный жар, заводя на новый круг томительного желания. Давай же, не медли, не своди с ума своей - АХ! - жестокой чувственностью, заставляя течь под тобой в самом деле как сучку. Так, как Анубис целовал Гермеса - целовали друг друга идущие на смерть бойцы священного отряда из Фив.

- Скажи, когда мне остановиться…

- Ни за что.

Потому что ты будешь делать все, как я захочу. Потому что ты будешь хотеть этого - и хотеть меня, и так будет правильно.

Он внутри - входит по маслу в разработанное под него тело, уже совсем не больно растягивая собой, но заполняет полностью, с чем не справились бы четыре пальца, у Гермеса мутится в глазах, грудную клетку разворачивает шкалящим удовольствием, что разгоняет пульс и сердцебиение, как летящую со склона колесницу. Анубис его руками ловит, губами собирает стоны, всем собой обволакивает, пока ноги тянутся выше, раскрывая его полностью - такой прекрасный анатом, что подбирает идеальный угол для них обоих, и заодно зажимает Гермеса в тиски, лишая подвижности. Вот так, да. Сдерживай лавину столько, сколько сможешь - заставь Меркурия чувствовать себя любимым, как он принимает все твои сантиметры и улетает за пределы этой реальности, потому что чувствовать сразу все - невозможно, но он почему-то ощущает в себе гребанный космос. Гермес стонет так пронзительно, что от эха собственного голоса становится почти неловко за несдержанность, но Анубису, кажется, это по вкусу. Раззадоривает своим нарастающим темпом, сводит с ума испуганными, но голодными карими. Хочешь больше - так получай. Нравится смотреть - будь внимателен, лови каждую деталь, когда Меркурий скинет ноги с плеч и возьмет в свои руки управление твоими_нашими демонами. Гермес абсолютно уверен, что никто не мастурбировал на выражение его лица в удовольствии и его член в заднице одновременно, и он будет первым, он заберет себе этот первый опыт, попробует заменить его воспоминания вот такими чистыми, искренними, эротическими до мелких изгибов и рваных вдохов.

Гермес хорошо знает свое тело: от каждой проработанной мышцы до самых чувствительных эрогенных мест. Но Анубис все равно находит в его теле что-то, что откликается трепетом, задевает самые тонкие струны души своей монолитной нежностью, и потому в возбуждении Гермеса не было ни капли темного оттенка - чистая эмоция, экстаз, любовь ко всему живому, что удивительным, парадоксальным образом сошлось в одной фигуре бога смерти. Ведь если кто и заслуживал любви, то Анубис - за всю боль и страдания, причиненную ему в его вечности, которые вылились через край этой ночью (или днем, неважно, ведь в Подземном царстве всегда ночь, а она - все сделает правильным), и Гермес захлебнулся в этой боли, но он умел плавать - и он хотел вытащить обоих на берег.

Если надо спасать Анубиса каждый раз, уберегать от беды и от всех чудовищ, что норовят вырвать твое сердце - он будет. Никто не извинялся перед посланником, никто не залечивал его раны, в частности, которые нанесли сами, а Анубис, он смог, и не убоялся.

Он преклонил колени перед греческим богом, перед римлянином, вторгшимся в его страну и лично в его Царство.

Меркурий - побеждает, проигрывая.

- Боже, да!... - гортанный высокий стон наслаждения рассекает напряженное пространство, перерезает финишную ленточку, за которой Гермес сотрясается в оргазме на большом члене, заливая их животы горячей спермой и цепляясь ногами-руками за чужое крепкое тело. Расписывается удовольствием, расписывается за право собственности - и себя отдает, позволяя кончить так, как поведет инстинкт.

А он кончает с кошачьим прогибом, утыкаясь лицом в плечо Гермеса, сотрясается, рычит вибрацией в собирающуюся мурашками кожу. Не так уж и страшно. И так охуительно страстно. В их личном аду сегодня жарко.

- Что... это... было... - долгими выдохами дробит фразу, пытаясь отдышаться и колени раскидывая в стороны от невозможности поднять собственное тело, разнежившееся в  послеоргазменной неге. А он опять - извиняется. Гермес хмурится, не понимая этого мужчину, но приподнимает бедра от кровати, чтобы дать ему тщательнее вытереть себя. Будто уже привык к тому, что Анубис его моет. И вытирает, и смазывает маслами, и носит на руках. И, блять, может, вообще забыть про ходьбу и полеты - и просто сесть ему на шею? Ощущает себя на седьмом небе от счастья. Любуется, как дурак, на это серьезное виноватое лицо, и губы бантиком складывает в умилении от вопроса. - Все отлично, - поясняет, вскидывая брови, чтобы не накрутил опять.

Гермес перехватывает его руку за ускользающие пальцы, взмахивает ресницами, устремляя на Анубиса потерянный щенячий взгляд, без слов уговаривающий остановиться.

- Не уходи... Я боюсь один, - говорит, надув губки, как ребенок, как самый бессовестный манипулятор, и наклоняет голову вбок, касаясь пылающей щекой подушки. И пусть докажет обратное, когда на Гермеса охотилась даже бывшая Анубиса, призраком ночи скрывающаяся где-то в этих подземельях. В конце концов, он уже пятый день под чутким и неотлучным присмотром Анубиса, и на меньшее прямо сейчас не согласен.

Быть рядом сейчас - жизненно необходимо для их обоюдной терапии.

Гермес привязал бы его к себе, чтоб всю жизнь целовать. Ну, ладно, всю - может, слишком смело. Сотню лет точно продержался бы, да только никто не просил, а он и не предлагал. Так, позволял себе эту скромную блажь - переплетать пальцы, ловить чужое удивление вперемешку с интуитивным страхом, и улыбаться, притягивая к себе одним выверенным спортивным движением. Этот взгляд сверху - о, как хорош, как эмоционален на контрасте с непроницаемой сдержанной мимикой.

- Лежать. - Командует, игриво ухмыляясь. Подавляет протест, обнимая лицо руками и утягивая в поцелуй. Роняет на себя, перекатывает Анубиса на бок и закидывает сверху ногу в греко-римский захват. Поднимает взгляд из-под ресниц, щурясь со скрытой угрозой очередной провокации. - Только волки позорные уходят после такого. - В этот момент Гермес боится, что глаза Анубиса закатятся так далеко, что застрянут в мощных извилинах, так что он исправляет положение, устраивая руку на чуть взмокшем плече бога, понижает голос до интимного баритона: - Хочу сказать, что ты был великолепен. - Почему-то Гермес опускает взгляд на его губы. Смущается? Пфф. Да... - Тебе же понравилось?

Он тянется в попытках прекратить суету, а Анубису лишь бы сбежать, чтобы перевести дух. Чтобы просто вернуться в клоаку одиночества и переварить все произошедшее, что с ним случилось. Ведь такого с ним не было даже с любимой женой, хотя в этой формулировке было столько коварства. Он любил Инпут, но никогда не как жену. Всегда - как талантливую тогда еще девчушку, что засматривалась на обряды погребения, ведь никто не разделял его увлечений. А потом, оказалось, что и она не была таким уж простым другом, влюбляясь в своего мастера, чем он не мог ответить. Что появилось первым? Эти чувства или их совместное? Может, она и в Царство Тьмы пошла вслед за сердцем одинокого ребенка, коими в то время был полон Египет. И их первый секс случился после того, как Анубис вернулся с очередного боя в бесконечной войне. Кто тогда с кем? Было не столь важно, уже не имело значения. Она лечила его раны талантливо и любезно, а потом воспользовалась его слабой безотказностью, и это не было чем-то кошмарным, это было приятно, просто Анубис не планировал их отношения такими. А потом появилась Кехбут, и они поженились, потому что так было правильно. И бог мертвых никогда не понимал, почему Инпут выбрала его холодную отстраненность, которая не могла дать ни обогрева, ни инициативности. И вот очередная рука, которая тянется к нему, касается мягкими пальцами, сладкий голос, который просит остаться, канючит наигранно по-детски. И Анубис остается. Хоть совершенно не понимал очередной протянутой руки к его сердцу.

За тысячи лет, что он ходил по этим землям, схемы его жизни повторялись раз за разом. Так почему сейчас он поддается с такой нежностью, игриво переплетая пальцы, ведомый одним его движением? Охает, заваливаясь сверху в удивлении и хмурится от его команды, словно Гермес заочно записался в дрессировщики псов. Но немое недовольство находит финальную точку в солнечном поцелуе, и вот он снова поддается чужим рукам, обнимающим его лицо. Перекатывается вместе с ним, лишь юбку одернуть успевает, чтобы скрыть не то член, ни то звериные лапы. А Гермес опять про свою игру в домашних питомцев, и Анубис едва ли скалится:

- Я не волк, я - шакал, - говорит он сердито, а потом кратко улыбается.

- Хочу сказать, что ты был великолепен.

Я???

Аж глаза на лоб полезли. Нервно сглатывает от последующего вопроса и молчит, как идиот, мечется взглядом по его лицу с глазами, сфокусированными на его губах, и он не был готов к нежному разговору после. И соврать не может, но и что такое правда - до сих пор не разобрался.

- Я… у меня очень смешанные чувства, - пробормотал он так скомкано, чтобы Гермес вообще ничего не разобрал, но тот даже если оглохнет, все равно услышит все, что ему полагалось. И Анубис зашебуршил, подползая чуть выше, сгребая грека в охапку, чтоб положить подбородок ему на макушку и прижать его лицо к груди, в которой сердце все еще не могло успокоиться от бешеного стука. Может, тебе самому удастся разобраться в этом. Он положил руку на его затылок, чуть почесывая когтистыми лапами, словно сжимал успевающего зайчика с пушистой шерсткой - гладишь и нормализуешься. И, похоже, это заставляло выдыхать обоих. Он думал о том, что впервые принудил кого-то к сексу и о том, что очередной бог принудил его, хоть методы и разнились. И продолжал почесывать, пока не коснулся шва, тогда продолжил гладить пальцами, на ощупь проверяя фактуру кожи после работы его хирургической кисти. Добрался таки. Но тактильно ничего особого он не замечал, кость не была деформирована, лишь проходящая шишка.

Он думал и о том, что, пожалуй, если вдруг так получится, хотя он не то, чтобы настаивал, наверное, в чем он не был до конца уверен, он бы попробовал сделать это с ним снова. Зажмурился, обнимая крепче. И, раз произошла такая странная история, возможно, стоило бы познакомиться чуть ближе.

- Ты, наверное, уже понял, что у меня есть некоторые проблемы с выходом отсюда… - начал он, поглаживая Гермеса по спине. Действие кролика работало. - Я вышел впервые за две тысячи лет, когда понял, что ты попал в ловушку Сета. И я не знаю, смогу ли сделать это снова, если не выну свое сердце… - он выдохнул. - Рано или поздно тебе придется выбираться самому. Я просто… боюсь выходить отсюда настолько, что подземелье меня не выпускает, - он кратко усмехнулся. - Гермес?

В его руках - клубок сопения и золотых кудряшек. Грек давно не слушал его, пьяный и убаюканный, и Анубис даже испытал какое-то облегчение. Будто знак свыше о том, что личное должно остаться личным, и что секс не повод для раскрытия тайн. Бог мертвых немного поерзал, пытаясь понять, как бы уложить Гермеса, не разбудив. И как вы прикажете выпутываться из всех этих конечностей?! Развалился на нем, как завсегдатай храма Бастет, и делай с этим, что хочешь. Демон. Но Анубис все же уложил бездыханное тело на подушки, прикрыв одеялом и притушив свет факелов, чтобы не тревожили чужой сон. Сам он так и не лег рядом - его звала вереница незаконченных дел.

Следующие дни Анубису предстояло разгрести бесконечную очередь мертвецов. В сжатые сроки ему приходилось делать то, на что он забил на целых пять дней, и для его ремесла это были непозволительные сроки. Он отвлекался разве что на Гермеса, который то заскочит в крокодилово озеро (то четвертое, что они так и не посетили), с криками выбегая восвояси, и шакалу приходилось посохом отпугивать рептилий от живой добычи, то элементарно вызволять его из темного мрачного лабиринта, ориентируясь на звуки потерявшегося. Это сильно нервировало, не надо было разрешать ему гулять вообще везде. Впрочем, если бы он обозначил запретные зоны, Гермес бы пошел туда в первую очередь, он не дружил с головой. Однако Анубис также подходил к нему сам, чтобы поменять повязку на крыле, и оно зарастало стремительно быстро, что ему оставалось только проверять, все ли срастается правильно, хоть он и понимал, что на богах все заживает как на собаках. И он был бы очень признателен греку, если бы тот дергался поменьше, и шакал даже трогал его ноги через ткань, чтобы не возбуждать его безумные эрогенные - это же кошмар какой-то, а тот все равно дергался и мешал. Выводил. Бесил. Все встало на круги своя, что желание смерти этой болтливой бестии снова начало перевешивать чувство вины перед ним. Вынуть бы сердце, сунуть ему кляп в рот, да работать бы дальше спокойно.

Но в один из дней Гермес вел себя тихо достаточно долго. И если бы Анубис был хорошим родителем, то знал бы, что это не добрый знак. Но он не уловил сигнала тревоги, увлеченно занимаясь бальзамированием тел, практически раздав все свои долги вместе с почестями и уважением. Пока не услышал голос у порога, сладко-игривый, который перечислял каких-то животных непонятно зачем, заставляя вену на лбу вздуться. Не обращай внимания, Анубис, и оно исчезнет. Вот только с демонами так не работало, и Гермес подкрался к его столу, решив расспросить о работе. Анубис молча повернул на него свою голову, изогнув бровь, но грек вроде не издевался, поэтому только волю дай.

- Тебе правда интересно? - все же уточнил он. - Ну… конечно, лучше подождать следующего мертвого, потому что здесь я почти закончил, но это моя самая любимая и ненавистная часть. Смотри, - бог несколько воодушевился, рассказывая про свою работу, к тому же, это ни сколько не отвлекало его от самого процесса. - Я уже извлек все нужные органы, они сейчас в этих сосудах. О! Я тебе потом покажу на следующем примере, если хочешь. А сейчас осталось извлечь мозг, - он взял в руки длинный острый крючок. - Если это не особа царских кровей, то процедура проводится через нос, - он наклонился над телом, приблизив инструмент к ноздре, как почувствовал чужие руки на своей пояснице и весь сжался. - Гермес, - его голос похолодел. - Ты мне мешаешь, - грек перестал елозить, но руки свои не убрал, и Анубис выдохнул, постепенно вводя крючок внутрь, все глубже и глубже, пока снова не почувствовал шевеление, и резко отстранился, так и оставив инструмент в голове умершего. - Так, - строго цокнул он, разворачиваясь к этому азартному божку, убирая его руки от своего тела и демонстративно прислоняя к нему по швам. - Держи их при себе, это одна из самых тонких вещей во всей мумификации. Ты же не хочешь, чтобы бедолага очнулся в Дуате слабоумным, м? - он резко приподнял брови кверху, ожидая, что увидит понимание на чужом лице. Вроде все чисто и путь свободен, и он вернулся к своему железному крючку, продолжая своя рассказ. - Важно правильно подцепить. Если порвать ткани в самом начале, то доставать потом будет очень проблематично. В целом, есть где-то четыре шанса на успех, но если и их потратить, придется сверлить дырку в черепе, а это - трата драгоценного времени… Что ты там делаешь? - он услышал краем уха какой-то шум у шкафа. - Если ты решил порыскать по моим вещам, то не трогай черный ящик, там личинки скарабеев, и тебе это не понравится, - предупредил он его, вытягивая мозг через нос внимательно и почти не моргая. - Кстати, когда я только начинал этим заниматься, все мои трупы были в просверленных дырках, - почему-то эти воспоминания его позабавили. - А вообще этого достоины только фараоны. Лично я не наблюдал, чтобы они чем-то отличались от простых людей: мертвый есть мертвый. Говорят, рабы отличаются, но они сюда не попадают.

Проблема? Конечно, нет проблем, когда продакшн by Анубис. Шакал даже глаза закатывает с этих попыток объясниться. Не любил разжевывать очевидное. Найти бы Тот, он так прекрасно умел презентовать всякую херню, объяснил бы за скины бога мертвых лучше его самого. Раз Гермес не доверяет ему напрямую. Он ведь не просто патологоанатом, он медицину вызубрил от и до, а в свое время принес в Египет много новшеств, просто чтобы люди дохли поменьше. Типа трав от простуды. Ему несложно, а выхлоп потрясающий - сердечко колит реже. По крайней мере от агонии повышенной температуры и лихорадочных приступов. А резать он умел еще лучше, чем собирать лекарственные цветочки, и это обидно, между прочим, ведь Меркурий сам видел его работу, и это между прочим нихуя себе. Его Эскалоп или как там его умел мозги через нос доставать? М? А вот Анубис мог буквально все. Однако его вниманием больше завладел другой комментарий.

- То есть это все ты виноват и твоя чертова генетика? - злится Анубис, а Гермес все продолжает за Грецию и тэдэ и тэпэ, и шакалу это совсем не нравится. Молчит, не соглашаясь и не опровергая. Знает, что они никуда не пойдут. Посмотрим, как ты запоешь через месяц-другой, когда выбора не будет. Пойдет он, как же. Пусть хотя бы дорогу до Нила сначала найдет. Но бог мертвых куксится и не парирует, чтобы не вызывать новую истерику, но уебать хотелось. Жаль, что беременных бить нельзя.

- Я не дам тебе тыкать в меня ничем, кроме своего члена.

Анубис выгнул брови в удивлении. Да он сам бы не дал себе тыкать в него членом больше. Но блять. Походу теперь придется, потому что беременность - дело особое. Он уже проходил через эти гормональные качали и эмоциональные гонки, там проще соглашаться и тихо делать по-своему, нежели пытаться переубедить неадеквата в том, как устроена реальность. Это же сразу игра в проигрыш. Пожалуй, он мог бы сдать свой член в аренду нуждающемуся, тем более, что это полезно, особенно для ребенка. Может, если он будет нежнее к этому беременному богу, то демон, что вылезет из его живота, не захочет уничтожить мир. Но нельзя быть уверенным на все десять сто.

Гермес медленно тянется к нему своими липкими ручонками, хватает его за губу своими зубами. Хорошо, что не видит, как Анубис глаза закатывает, чуть ли не мозг свой разглядывая. Потому что он то понимает все логически, а вот Гермеса просто тащит по тактилке в его бесконтрольном либидо, и он даже не знает, как со стороны выглядит безумно. Говорит, что он хтонь, внезапно возвращаясь к старому вопросу, и Анубис смотрит на него с бОльшим интересом. Вот он и признался в своей демонической природе. И хоть это не было одним и тем же, кому уже какая разница. Трется о него всем своим телом, влажным членом о пах, острыми сосками о грудь. Анубис осторожно кладет руку на его шебутное бедро, чуть надавливая пальцами и не спуская своих глаз цвета ночного неба. Он такой чувственный и сексуальный, что его тело растаскивает на волны, и шакалий член тут же твердеет, наливаясь кровью, что он даже немного отстраняется, но Гермес будто этого не замечает. Анубис не удивится, если ребенок в его теле поменяет пол своему носителю, повадки все уже на лицо - он как слуга Хатхор, что умела воспитывать настоящих сексуальных слуг, что вели себя словно жертвенные питомцы, оставляя волю позади сексуального желания.

- Если у нас родится человекоподобное существо... Надеюсь, он будет таким же красивым, как ты.

Анубис смотрит на него с удивлением.

Как я???

Он даже не был уверен, как точно выглядел. Но если ты так считаешь… ну, да, наверное… спасибо? Он обомлел на секунду. Не ожидал услышать этого в этих стенах вообще от кого-либо, это просто не было ни в одном возможном сценарии развития событий.

- Хочу, чтобы ты кончил для мамочки.

Он резко затыкает его рот своей ладонью. Его слова такие грязно пошлые, что слух резанули, заставляя щеки вспыхнуть жаром. Смотрит на него очень и очень осуждающе! Плохой грек. Промой рот с кокосовым маслом, чтобы стало почище. Уму непостижимо, как он формулирует все свои непотребства, а он… руку блять лижет. Ну конечно. Сует свой язык меж пальцев, и Анубис одергивает ладонь, вытирая ее о простынь и тяжело вздыхая. Гермес смотрит на него как наркоман, а всем известно, что наркоманы - грязные животные.

- Садись мне на лицо, - говорит он, растягиваясь по кровати и устраивая его ноги аккурат по бокам своей головы. Запах взводит все извилины, будто внутренний волк чувствует эти природные взаимосвязи, и Анубис проводит своей когтистой по его члену осторожно. Только кончил, а уже снова заведен. Не выпустит его из спальни, да? Превратит в свою сексуальную игрушку, будет мучить до посинения, и Анубис позволит. Но все поменяется, когда на свет выйдет неведома зверушка. Тогда его безумие спадет, и каждый вернется к своему функционалу за исключением некоторых дополнений в лице потомства.

Анубис проводит языком по его мошонке выше, заходя между ягодиц. Снова касается его, чтобы он отпустил, но эта стратегия похоже дала сбой. Чувствует горячее дыхание на своем члене, его влажные губы, и мышцы сильно напрягаются, и он спешит провести своим языком размашисто, чтобы не распыляться на свои звуки. Заходит глубже с равномерным движением рукой по члену, не удерживания движений раскачивающихся бедер на его лице. Перебирает пальцами свободной руки где-то в стороне на кровати, стараясь поддеть ноготь. Случайно выгибается бедрами навстречу его рту, мыча прямо между ягодицами и сжимая его член сильнее. Не видел ни черта, что Гермес вытворял, ноу него получалось просто бесподобно, просто мастер не слова, но языка, и Анубису было слишком хорошо, и в какой-то момент - легкий щелчок - и ноготь сломан совершенно без травм и предубеждений на счет имиджа. Он берет его за задницу, чуть поднимая выше, чтобы его головка встретилась с его губами. Легкий поцелуй, движение языка, и он насадил его бедра на свое же лицо, чтобы Гермес сунулся глубже. Провел своим безопасным пальцем по его колечку мышц, осторожно надавливая и проникая внутрь. Не четыре, конечно, но что-то ему нащупать удасться, да и фокус внимания весь на его члене, движет своими руками его задницу на встречную к своему рту, чтобы проникал и не парился, чтобы стонал в его собственный член, пока пытается обработать собственную фикс-идею. И Анубис плыл под его влажным жаром, разгоняясь постепенно, ударяя подушечкой пальца в боковую стенку, облизывая его всего, что этим всем можно было захлебнуться - настолько он тек, смешиваясь с шакальей слюной, и это было ахренительно. Его бедра в волнении, его голос - в дрожжи рассыпается о его эрогенные, и Анубис сильно старается, чтобы не вогнать свой член ему в горло и не разорвать его голосовые связки, но чем больше Гермес старался, тем больше хотелось. Чем больше происходило, тем больше Анубис отдавался ему в собственных действиях. Прикрытые глаза, стоны внутри прохождения квеста по обоюдному оральному сексу, руки, что заставляли его бедра оставить жалость слабым. Слишком горячо, слишком разит этими гормональными феромонами, которые хотелось выкусить зубами по воздуху. Быстрее. Еще.

В горло выстреливает, и Анубис закашливается, отодвигая Гермеса в сторону. Перестарался походу, получай за это. Сплюнул в свою руку, аж глаза заслезились от этой резкости - хэдшот прям во время вдоха - слишком жестоко.

- Предупредил хотя бы, - ворчит Анубис, кашлянув снова. - Ты как? Тебе хватило? - спрашивает он с надеждой. Его член не имел особого значения, ему был приятен сам процесс, что все еще как-то не взялось с его мировоззрением, но больше всего ему было важно, чтобы кончил Гермес, и чтобы его попустило. Но эти хтонические блядкси-зеленые подсказывают, что Анубис не понял правила этой игры. Он хмурится, вытирая липкую руку о простынь.

Анубис стоически претерпевает все неудобства. В особенности, свой же стояк. Египетский бог двойных стандартов затыкает ему рот, вот же ирония! Гермес улыбается глазами, смотрит широкими, раз только они и видны под этой ладонью, и не может не ловить чистый кайф с реакций отца своего будущего ребёнка. Ну, конечно, как неистово трахать Гермеса до полусмерти, так мы первые, а как повестись на похабные фразочки - так святая невинность, которую грек бессовестно растлевает. Давай-ка на чистоту: если он оближет твою руку, ты взведешься как ненормальный. И он лижет.

Потому что затыкать будешь свою жену, понял? А Гермес - свободный бог, который хоть и матец его ребёнка, но никаких заявлений на права собственности от шакала не получал. Следовательно, будет чесать и лизать своим языком столько, сколько пожелает. И смотрит из-под ресниц ожидающе: ну как, ты уже хочешь? А сейчас хочешь? А когда хочешь? Прямо сейчас было бы замечательно.

Ты, я, твой член в моем рту, если хочешь, чтобы я хоть немного помолчал.

О боги, он прав. Либидо зашкаливало! Ведь Гермес ещё некоторое недолгое время назад объезжал его, как породистого скакуна, растворялся в бездне его глаз, манившей своей глубиной и глубинностью масштабов. Сейчас же садится на его лицо - и не может поверить в это. Как будто на трон пригласили, в самом деле, настолько это предложение было неожиданным из уст Анубиса. Не думал, что он согласится так быстро, и у Гермеса вдруг не хватает концентрации, чтоб постараться понять какую игру Анубис затеял, он едва-то понимает, что игра в принципе существует. Он просто ныряет в ощущения, умопомрачительные и яркие, и думает, что никогда не испытывал ничего подобного.

Секс — он из логики (физической необходимости). Так всегда думал Гермес, но сейчас распластывается по желанному горячему телу, как будто готов вылизать Анубиса с головы до ног. Хотя и понимает, что шакал этого не оценит (Анубис не привык ни к комплиментам, ни к тому, что его могут просто так хотеть). Но слишком уж соблазнительная идея… Ох, да - начать с живота и спуститься к бёдрам, нырнуть лицом между ними, укладывая член между шеей и ключицами, ведь он так идеально туда ложится.

Запах Анубиса - ладан в вперемешку с природным звериным, пробуждали в Меркурии все то, что он считал безвозвратно утраченным за не дюжим опытом: дикое первобытное желание, вкус победы, восторг и мысли о подчинении, которые заводят, если имеют исключительно доминацию Анубиса. Жестокость и чуткость. Возможно, только чья-то двойственная натура (Гермес ни на что не намекает…) может понять его лучше остальных.

Принять всех субличностей Анубиса для Меркурия - важная основа для взаимного доверия. Пока траектория неясна, но они будто бы движутся в одном направлении - в шестьдесят девятую. У Анубиса явные проблемы с сексуальностью, поэтому Гермес объяснит ему наглядно. Точнее, орально. Он очень хочет взять его в рот - и посмотреть, как войдёт в глотку, будет ли легче и приятнее, чем в первый раз, когда Гермес только и мог, что подставлять рот под движения ритмичные в надежде, что все скорее закончится. Неужто поменялись ролями? Потому что Гермес чувствовал, что ему не хватает той основательности, которая исходила от Анубиса. И он всерьёз хотел исправить первое впечатление и отсосать, как планировал. Сейчас же - словно стесняется. Но язык Анубиса в его заднице эти мысли стирает. Гермес стонет ему в пах - и прячет за щекой головку его члена в отместку за интенсивность.

Анубис зализывает его от мошонки до внутренних стенок. Не получается не стонать. Не выпускать член изо рта, потому что прокричаться от остроты ощущений не стоит того. Гермес подмахивает бёдрами навстречу лицу божьему. И оно начинает подаваться в ответ, вынося ощущения Гермеса за грань реальности, смешиваясь с безумным гормональным фоном. Ожидать такой инициативы - почти что то же самое, что ожидать счастливого случая, выпадает раз из пяти, и если Гермес сюда растрачивает свою удачу, заводя Анубиса в состояние готовности на всё, то он вовсе не против. Просто возьмёт в аренду его невероятный член и превратит его в секс-игрушку, чтобы кататься на нем, когда того требует бедное, такое чувствительное тело, но никак не в раба, потому что эта история не про потребление, а Анубис все никак не поймёт. Не поймёт, хоть и доводя до бешенства, до ярчайших оргазмов, никогда прежде не стрелявших так, чтобы даже не до дрожи - до исступления. Кто там внутри - бог порока и разврата или демон, питающийся оргазмами? У Анубиса явно была ещё специализация, и он в крысу и ней умолчал - ведь тогда люди будут организовывать самоубийства, чтобы возлюбить Смерть.

Гермес, кажется, без ума от него.

Не может никак сфокусироваться, но зато умеет в два дела сразу. Получает удовольствие сразу дважды. И, судя по нежным тихим отзвукам из занятого его членом чужого горла, его волчонок выходит из зоны комфорта, начиная получать удовольствие от процесса. Гермесу так хочется сделать ему хорошо. Гермесу хочется довести его, чтобы ещё раз почувствовать то, что чувствовал, когда бог кончал; как видел это лицо с гримасой болезненного удовольствия, чувствовал руками микро дрожь этого тела и понимал, что вызвал в нем это, что был так хорош, был таким желанным - Анубис не посмеет оставить его на статистке в один раз из трёх, лишив этой человеческой слабости убедиться в собственной сексуальности. В конце концов, Гермес мог просто подрочить, если конечной целью было бездумно кончить.

Но его шакалило по Анубису, он насаживался ртом на этот огромный член, на чистых полу стонах беря все глубже (он хочет изучить и хочет привыкнуть), и подталкивал свои бёдра навстречу, пока окончательно не свихнулся от проникновения, которого не было достаточно физически, но было нереальным в контексте; так мучительно мало (тебя), но Гермесу хватало представления, что он заткнут Анубисом с обеих сторон, что его бог внутри его головы и задницы, ртом на члене, и что ещё там, во чреве, его ребёнок. Гермес ускоряет темп, насаживаясь активнее, помогает ему руками, крепко водя по стволу, но ощущений так много, а картинка такая безумная, что неизбежно приводит грека к неожиданный концовке. Пожалуй, слишком неожиданной, ведь он сладко кончает Анубису в рот, не отсекая момент, когда принял своё удовольствие за чужое.

— Извини, я случайно…

Он виновато поджимает бедра после, замедляясь в ахуе от случившегося. Вдруг Анубис обидится?.. Вон, ссаживает его с себя, притягивает к себе непонимающий, но осоловевший взгляд. Как можно быть таким? Ну, таким… ох.

— Ты как?

Он ещё и спрашивает, негодяй. Гермес на это только кивает.

— Тебе хватило?

— Нет.

И в этот раз он серьёзен, хоть и дышит как загнанный заяц, все ещё никак не отходя от оргазма. Теперь Гермес немножечко злится - по воинственной складке бровей можно понять, что что-то не так. Анубис напрягается, и Гермес выдыхает, дрожащими руками касаясь его смуглой кожи, ничуть не вспотевшей от напряжения в отличие от его. Да перед ним один из лучших любовников, готовый исполнить любой каприз за бесплатно. Даже ребёнка ему родить. А этот хорохорится, типа, не вкатывает ему. Типа, работает на успех, забивая на комфорт, откладывая его на будущее.

Сукин сын, шакалья морда, ты думаешь, греки долбоебны?

— Нет, мой дорогой, ты кое-что не понял. — Повторяет Гермес наигранно-нежно, подползает кошечкой к его телу снова, и мурлычет с прищуром: — Ты кого хочешь ноебать? — Спрашивает с акцентом, не уверенный в правильности древнеегипетских бранных. Не суть важно.

Гермес перебирает коленями по матрасу, двигаясь в перпендикуляр его боку, по которому проводит носом, втягивая убийственно эротический запах, и перекидывает дальнюю руку через бедро Анубиса, красиво обхватывает твёрдый крупный ствол. Работает на картинку.

Пусть вытравит из шакальей головы все ужасы, пусть единственные путы, что будут сжимать его член - это тонкие губы Гермеса.

Три к одному - непозволительно для греческого Бога, и пускай он совсем не помнит финала их первого раза, но помнит второй, и потому сейчас не даст ему отделаться лёгким испугом. Меркурию нужен полный контакт.

Что тебе ещё нужно, Анубис? На тебе скакали, на твоём лице кончали, тебя хотели и заявляли об этом, под тобой раздвигают ноги пантеоновской шлюхой. Что ещё надо? Душу высосать? Так ты не получишь ее, пока будешь выебываться. Может, Гермес что не то говорит, когда просит кончать для него? Или этот интеллектуал, скрывающий внутри себя грязное животное, совсем все мозги себе выковырял? Меркурий не сводит с него взгляда, берет его руку свободной и кладёт на свою ягодицу, подползая бёдрами ближе. Почти та же поза, но он изгибается так, чтобы Анубис видел его лицо, если бы захотел. И Гермес мог бы видеть его.

— Я бешу тебя? — Первый проверочный, а язык по стволу, разглаживая нежную кожу. — Хочешь, чтобы я перестал? — Обхватывает губами ствол сбоку, проводит вверх-вниз на пробу, снова языком и вверх. Подсасывает головку, срывая, наконец, хоть какой-то ответ, от которого все равно ничего не изменится. — Как сильно бешу? Вот так? — Гермес плотно смыкает губы на члене и играючи опускается на добрые пятнадцать. И его полуулыбка при этом: «хули ты кашлял, смотри как это легко». Он поднимает голову, выпуская член с пошлым чмоком, и поднимает влажные глаза на Анубиса, вцепившегося в его ягодицу. Пожимает плечиком манерно, и рукой мокро водит вверх-вниз. — Ударь меня, я разрешаю. Ты же хочешь. — Гермес покачивает попой, призывая попробовать. Анубис может быть тысячу раз нежным, но грек-то в курсе. Может, демон нашептывает ему из животика, какие кинки у его странного папаши. Он, конечно, откажется, в этих нравственных торгах и виной за содеянное, но ещё не понимает фишку контроля. Что ж. Ладно. Гермес спускает руку с члена, нежно обхватывая яйца, и снова берет в рот. И вот, поймав свою наивную жертву, этот паук дёргает ту самую ниточку последнего шакальего нерва: проводит ладонью по мошонке, чуть массируя ее, и мягко задевает проход, и ой, кажется, входит туда по первую фалангу, такой неловкий, и плотнее смыкает губы.

Да блять. Ну в смысле не хватило. Он кончил уже дважды, но не отпускает. У Анубиса время и тревога оставаться в спальне дольше положенного, и щемящее сердце, что он так успешно скрывает за покерфейсом и хмурыми бровями. Мог бы попросить Гермеса сделать ту исцеляющую штуку, но не хотел, чтобы он лез не в свое дело, и так уже был повсюду, распластал свои длинные ноги по всему Аменте. И видимо решает, что ему теперь можно вообще все, и Анубис сам в этом виноват. Дерзит ему, щенок бедренноношенный, или как было заведено в его семействе? Непозволительно говорить со здешним хозяином в таком тоне, он уже давно перекочевал из статуса «виновен» в совершенно другую историю. Голосочек-то его нежный, но это песня сирены, и вестись на нее было никак нельзя. Но он ведется на движения, взглядом очерчивая изгибы ягодиц, что поменяли раскадровку, поясницу, что нарочно выгнулась в наилучшем свете, и все это так показушно, что алгоритмы и мотивация ясны, но это все равно работает. Носом ведет по ребрам, заставляет живот вжаться внутрь. Выебывается каждым своим микро-тактом, и бесит то, как это заводит.

- Бесишь, - подтверждает он словами, а в губах застревает мычание от его влажного и горячего языка, что шаркает по члену. И ведь он не отстраняет его, значит, опять соглашается. Ведется на поводу у своей же эрекции, чтобы все процессы возобновились, и он снова касался его своей непредсказуемостью, чтобы тек по нему. И это ненормальные мысли. - Да, перестань, - а самого выдох куда-то к пещерному своду, и губы сразу становятся такими суховатыми, будто вся вода в теле ушла к низу. Хитрая магическая особа, трется своим тайным талантом по его члену, заставляет переписывать собственные принципы, заставляет быть неправильным. Берет глубже его член, и Анубис по инерции хватает его за ягодицу, чуть сжимая со стоном через закрытые глаза. Вроде Гермес делает все тоже самое, а ощущается острее, будоражит ярче, потому что нет ни одного отвлекающего маневра, на котором Анубис мог бы сфокусироваться вместо своего удовольствия. Улыбается хтонически ему с блеском в глазах, ведь читает и понимает, что происходит с этой вздымающейся грудью. Демон. Анубис мотает головой, сжимая крепче его елозящую задницу.

- Нет, не хочу… - шепчет он, ослабляя хватку, но не убирая своей руки. Зачем ему делать больно? Он накидал на тысячу лет вперед, и раны все еще зализываются всеми телесными соками. А его рука влажно двигается по члену, что Анубис чуть поддается вперед, выдыхая тяжело. Хочет его ударить, да, но только в мыслях, а на деле - конечно же не посмеет. Это были бы очень странные сексуальные игры, в духе верховных богов, и куда ему до них. Он лучше останется в своем подземелье, сотканном из нежности неожиданно-тонких звуков от его ласковых прикосновений. Так тащило от его физического, такого комфортного, что если Гермес попробует сжать его яйца до посинения, то ведь все равно получится софтли. Грек делал его слишком чувствительным, что это переходило за грань ранимости, рассыпалось мурашками по смуглой коже и в протяжный выдох на каждом его влажном маневре. Он мог бы кончить от одной мысли об отзывчивости чужого рта, если бы не нервничал рядом с ним так сильно. И это было не напрасно. Гермес сунул в него свой палец, аж задница сжалась, и Анубис резко взял его за волосы на затылке, отстраняя от своего члена поспешно.

- Высунь, - шипит, и в итоге сам отстраняется бедрами, глядит так, словно ему нанесли оскорбительную пощечину. - Больше никогда так не делай, - медленно отпускает его затылок, завершая свою агрессию нежным поглаживаением острых когтей. Скользит пальцами по его шее, рисует на спине какие-то узоры, провожая невидимые линии взглядом. - Я хочу поговорить с твоим инстинктом самосохранения, - его пальцы остановились на белой ягодице. - Если он сейчас не здесь и где-то спит, то передай ему, что некоторые вещи даже ты не имеешь права делать без разрешения, - он звонко шлепнул его по заднице, оставляя руку на коже в медленном сжатии пальцев. - Мои нервы не железные, ты понимаешь это? - смотрит в его зеленые внимательно, ища в них рассудок. А сам дышит тяжело, рукой наглаживая чужую покрасневшую задницу. Ведет второй рукой к его голове, большим пальцем касаясь влажных губ и проводя по ним с визуальным накалом страстей. Демоны завладели, и это уже примерно десять-ноль. - Твои губы прекрасны, - тихо говорит он. - И если я не успел задеть тебя, то… - он выдыхает, теряясь взглядом в его лице. - Я бы хотел твой рот на своем члене, - он говорит так размеренно и краснеет, добавляя неуверенное. - Пожалуйста.

И Гермес слишком горяч и раскрепощен, чтобы не поддаться этому. Как удивительно все самое грязное взводит богов для того, чтобы открыть душу и последующие старания. Анубис тает под его губами, под его горячим языком, старается сдерживаться, чтобы не толкаться на встречу, но бедра все равно елозят по простыни, ведь поводья самоконтроля сейчас у другого, а он пользуется ими совершенно на свое усмотрение. Шакал не прячет звуков, потому что это становится неважным. Их объединил общий проект, и теперь некоторых вещей можно не стеснятся, к тому же в случае чего - их слова взаимоуничтожатся друг о друга, и нету других очевидцев этой чувственности, что вытекала из Анубиса впервые за много тысяч лет. Он слышит, как Гермес постанывает в его член - вау - будто его возбуждал весь этот процесс, хотя шакал даже не трогал все его чувствительные места. Анубис подхватывает его за ляшку, двигая ближе к себе согнутую ногу, ведет пальцами чуть выше, касаясь шебутного крылышка, будто добавляет новых музыкальных инструментов этому ансамблю. И здесь речь была не о том, что он вновь переключается на чужое удовольствие, нет, просто каждая дрожь чужого тела заводила его сильнее, делала старания Гермеса еще ярче и чувственнее, где бы не были его губы и руки. Анубис ведет одной рукой по крылу, второй - пальцами разглаживает между ягодиц, ведь тот уже весь такой отчаянно терся о простынь своими бедрами, будто был готов трахнуть кровать. Толкается пальцем внутрь, крепко держит за стопу, а сам щекотно проводит против роста перьев, воздушно и легко, чтобы не вызвать новой волны выебонов, ведь пиздеть сейчас вообще не нужно. Просто продолжай доводить меня иначе, как же хорошо у тебя это получается.

Он выходит своим пальцем из него, отстраняясь, переворачивает ногу, чтобы посмотреть на этот в очередной раз вставший член, слегка покрасневший от трения о кровать. Обманщик Гермес. О каком удовольствии Анубиса шла речь? Это же чистой воды эгоизм, его внутренние фетиши, которые он реализует, прикрываясь отмазкой, мол, сделаю приятно тебе. И как на это смотреть, оставляя все на исходных? Анубис выдыхает горячо и пошло от очередного маневра и соскакивает с его рта, спеша перебраться между его ног. Такой распластанный на кровати с напряженными ногами, согнутыми в коленях по боку, такой красивый и роскошный, такой провокационно бесячий, что нельзя оставить без внимания ни один кусочек этого блядского тела.

- Я не встречал таких извращенцев, как ты, - тихо говорит он и льнет губами к его восторженным соскам, взвинченные особой эрогенностью. Он встречал только троих извращенцев, не считая сплетен о тех, с кем он не занимался сексом. Меркурий был четвертым, и это очень правильное число, возможно, сулящее исцеление, но Анубис подумает об этом чуть позже, а сейчас - его язык рисует кружок по ореолу соска, его руки сдерживают это упругое тело, чтобы не взмыло в воздух. Кончил уже дважды, а вся его белая текстура будто превратилась в единое эрогенное крыло, и Анубис трется своим членом о его, дышит хрипло в грудь, скользит с нажимом по ребрам - и совсем нежно по животу вниз, чтобы взять и войти. И ему не нужно для этого разрешения. Да, политика двойных стандартов. Но ты в моем подземелье, и я могу входить куда угодно. К тому же это пошлое выражение лица явно не против. Анубис внутри, в очередной раунд за этот день или ночь, губами чувственно кроется к его шее, чтобы оставить дорожку поцелуев, будто собирал его запах наощупь. Такой дурманящий, такой спешащих стать его, и он тянется к мочке уха, касаясь языком.

Ты же понимаешь, что ты действительно мой?

Гермес чертит карту его тела, исследуя наощупь. Слишком мало о нем знает, зато Анубис - знает о нем даже больше, чем следовало; даже больше, чем сам Гермес. Изучил его тело практически вдоль и поперек, даже сделал из крыльев фетиш, а ведь они не для того служили, но теперь откликаются на каждое прикосновение нового хозяина. Чертовы предатели. Хотя, наверно, это не совсем справедливо: ведь крылья, как сказал Гермес, были частью его существа, а значит, чувствовали все тоже самое (но гораздо честнее и бескомпромиссно, трепетали), что и их носитель. Конечно, они были обижены. Но извинения с прошлого раза, кажется, вдохнули в них немного вдохновения.

Гермес упирается в ожидаемый барьер, хотя это и микродозинг контакта; Анубис вгонял глубже и резче, но вестник не возражал, и это другое.

Он уже прерывал действия Гермеса категорическим "нет", сдерживая грубость в образовательных рамках. Грек в очередной раз удивился терпению бога мертвых, который не отличался позитивным отношением ни к жизни, ни к сексу. Анубис так доходчиво объясняет, будто перенял воспитательные методы, давая Гермесу пряник, хотя удар по ягодицам навряд ли можно было бы назвать чем-то иным, чем кнутом. Но это Меркурий, самое быстро светило и божество в этой галактике, и странности его поведения не уловить в полете. Надо заземлять, чтобы что-то донести до разума вестника. Впрочем, Анубис справляется очень даже неплохо - учится быстро и схватывает налету. Совсем скоро перестанет ассоциировать агрессивные жесты с болью, ведь, - уффф, как хорошо, - потребность в доминации можно закрывать совсем по-разному.

Гермес может пояснить за эстетику. Провести в новый мир, который добавит его серости красок. Но пока смотрит в глаза, налитые далеко не кровью, а вдумчивым трепетом, и понимает, что это сейчас между ними - двусторонний процесс. История о том, принимаешь условия или нет. Ведь Анубис, кажется, не будет против, если Гермес остановится. Это почти обидно, но гормоны творят страшное.

Как сильно Гермес ценил чужие границы? Чужие - в ноль; но Анубис не чужой, хотя и не свой, он что-то значит для него, теперь они - семья, как ни странно.  Вообще, "свой" - очень странное слово, навешивающее ярлыки и сверхожидания, а вестник так привык ни на кого надеяться, что даже не рассматривал возможность присвоения его смуглой божественной задницы. Просто прощупал на предмет дозволенного, это же не возбраняется? Но окей, пока рано.

А что, если никогда?.. С этим могут возникнуть проблемы. Но Гермесу не до размышления о том, что будет после, перед лицом задачи куда более насущной и непонятной, растущей в его животе. Он не думает, что это чудо(вище) сплотит их в ячейку общества и сделает знаменитой парой. О, Гермес не настолько мечтатель, каким может показаться. Это же просто секс, ничего не значащий в перспективе - простое желание доставить и получить удовольствие, весело провести время. Никто никому не нужен. Ведь они с Анубисом поэтому одиноки в свои три тысячи лет? Просто два неудачника, отдувающихся за грехи своих пантеонов.

Гермес впервые слышит от него комплимент - и как-то даже теряется на мгновение, а после - расцветает, одаривая Анубиса счастливой довольной улыбкой. Не ожидал, но более того - не ожидал комплимента своим губам, чисто с визуальной точки зрения, когда он тут изощрялся всеми возможными способами, чтобы довести Анубиса до оргазма, и пытался всю соблазнительность раздуть до троянских масштабов? Но губы. Твой рот на его члене. По-жа-луй-ста. Гермес и не против, но мысли все еще доводят сказанное до принятия. Контрольный отсчет с четырех.

Четыре - это про статус:

- Даже я? - Переспросил Гермес многозначительно, не уверенный в том, что Анубис обратил внимания на свою же формулировку. Приятное тепло разлилось по телу - не от возбуждения, а от радости: ведь, если даже Гермес не мог делать некоторые вещи, то он уже обладает правом делать чуточку больше, чем все остальные? Ох, ну скажет тоже... Гермес с улыбкой опускается на член и быстро втягивает щеки, принимаясь отсасывать ему, кажется, с еще большим усердием, чем прежде. Своими красивыми губами.

Три - это про эрогенные зоны:

- Мм... ах! - отпускать стоны в такой большой член неудобно, но когда этот Зверь снова использует запрещенные приемы с его стопами, сбивая Гермеса с взятого ритма, возможность находится. По телу волна мурашек, и поясница прогибается до предела, вжимая членом в кровать, все так же бурно реагирующим на стимуляцию крыльев, а затем и простаты. Жестоко, но заслуженно. Только так можно заставить Гермеса выкладываться на всю, бросив эти хитрости и провокации. Чтобы не стонать и не умолять его о том, что и так весь день выпрашивал, он отдается процессу так, словно член Анубиса - священная амброзия, без которой ему не быть вечно молодым и пьяным.

Два — это загадочность и интеллектуальный вызов, добавляющий базовым вещам скрытый смысл, бросающий грека в анализ, что вытесняет все остальные мысли, не касающиеся сфинкса-Анубиса.

У Гермеса, честно говоря, уже болит уставшее горло. Не поймёт: Анубис - чертовски долгий марафонец, или грек не в его вкусе? Можно было отказать Меркурию так же решительно, но тело бога не выглядит недовольным. Оно, наоборот, отзывчиво до предела, и у Гермеса от этой чувственности кружится голова. Это не то же самое, что иметь девственниц. Здесь что-то ещё большее, глубокое. Это заводит Гермеса понимаем сакральности встречных порывов. Это новая порода, выдрессированная на верность, где очередная остановка — проверка связи, словно Анубис не доверяет ему, когда он так услужлив. Правильно делает. Гермес не лжет, но его провокативность - заведомо безопасная позиция. Потому он отводит взгляд, когда Анубис роняет его на спину и накрывает собой, лишая возможности метаться по желаниям и позам, и мышцы Гермеса вмиг твердеют, напрягаясь под чуткими, цепкими пальцами.

Признает ли он свою страшную догадку или продолжит паясничать?

- Я не встречал таких извращенцев, как ты.

- Благодарю, - игриво подмигивает олимпиец и на пробу шевелит ногами, устраиваясь под Анубисом удобнее. Пускай не думает себе, что сумел задеть или даже обидеть. Высший комплимент, который можно получить в отзыве о своих скиллах. Рад, что понравилось. Не зря, выходит, глотку драл, чтобы Анубис хотя бы из приличия кончил. Но нет. И все же, Гермес - сплошное противоречие: требовал грубости, а у самого по телу словно землетрясение от чужого языка. Гермес застонал в голос, почувствовав на своих сосках язык Анубиса. Такой мокрый и горячий, что Гермес не знает, к чему конкретно родил эти эпитеты. Господи, просто не останавливайся. Еще немного и, кажется, Гермес будет согласен на все.

Один — это нежность, вдребезги разбившая всю гермесову защиту.

- Что ты делаешь?.. - шепчет, но не стонет Гермес, вмиг теряясь под натиском этих присваивающих рук и губ, и вмиг звучит таким слабым. Дрожит от микро дыхания на коже, от членов, что трутся друг от друга, и это не его, Гермеса, инициативные бедра задают ритм этой чувственной страсти и опаляют шею горячими выдохами и нежнейшими поцелуями. Его сметает волной слепого подчинения от энергетики, с которой Анубис берет его - медленно, вдумчиво, глубоко и почти что трепетно.

Гермес ведет коленями по его бокам, крыльями щекотно мажет по бёдрам, и заводит ступни за его спину, прижимаясь к нему в объятье вокруг широких плеч (почему ты такой надежный?). Носом зарывается в его длинные волосы, вдыхает их аромат. Кажется. Гермеса успокаивает его запах до полного беззвучия, прерываемого только тихими, осторожными и рваными вдохами от глубоких и чутких движений. Гермес оголяется, как нерв, расслабляясь в этих касаниях. Как за каменной стеной.

Если бы Анубис видел этот взгляд, запутанный в его волосах, он бы все понял.

Ноль - когда, кажется, что в нем растворяются собственные границы.

Никогда никому не принадлежал.

Анубису же - прямо обмякая в руках, доверяясь ритму, - сдался.

Только не целуй меня, иначе я утону в твоей нежности.

Оказывается, Гермес умеет быть таким ранимо-милым, что руки, скользящие по его телу, движутся будто по самому тонкому хрусталю. Надавить чуть сильнее - и он рассыпется, исчезнет, такой прозрачный, что демонстрирует свое сердце кому попало. Его ведь и убивают за это. Не потому что он совершил какой-то грех, а потому что он не вписывается в египетские течения жестокости. Щелкнул чувствами - и ты труп. Здесь такие порядки, мой маленький мальчик, стоит научиться запирать свои двери.

- Что ты делаешь?.. - щебечет он под поцелуями.

Да, именно об этом и речь. Вот так делать не надо. Дрожать так чувственно под пальцами, будто рассыпаясь на множество бабочек, передавая покалывания кожи другому телу. Анубису так нравится его голос, что его поцелуи становятся более явными и размашистыми, а член не спеша входит увереннее. Он же достаточно влажный для тебя? Достаточный для того, чтобы дойти до припева твоих песен? Сразу такой тихий, будто слова кончились, и все формулировки теперь в чистом тоне воздушных сигналов. Зарывается в его волосы, такое нежное и приятное, Анубис держит его бедро, выходя и входя снова со стоном в его плечо. Можешь сжать меня еще крепче. Кажется, он начал немного понимать, о чем Гермес его просит в проявлении жестокости, и ведь это совсем про другое, про то, чтобы схватить его тело, чтобы в легкой грубости дать понять, что тебе не куда деться - не в попытке сбежать от маниака, но в ненужности отстраняться от… а от кого? Он выцеловывает его шею, медленно вбиваясь в его задницу, так томно, горячо, так невозможно сдерживаться, но он нежен со своим хрустальным. В такие моменты хочет, чтобы он остался здесь, пока это возможно. Свет переоценивают, солнце озаряет множество страданий, здесь же - он предоставляет целый мир, тихий и безопасный, надежный и комфортный, который можно менять на свое усмотрение. Хочешь сладких персиков? Здесь много пространства, чтобы построить целый сад. Хочешь, он убьет всех скарабеев, что мешают спать?

Он просовывает руки под его лопатки, кладя пальцы на плечи. Странная форма нежных объятий, чтобы было приятнее касаться всем телом. А его чистые глаза - словно два убийцы, и ведь он сейчас не пытается выбесить или что-то такое, но Анубис течет по нему больше, когда он молчит так чувственно, нежели пытается выжечь его нервы. Машет ресницами, будто крыльями, и одним этим взглядом можно напиться, и им, походу, было, что отметить. Одна рука скользит со спины на живот, прикасаясь к сокровенному, он не может перестать думать об этом во время плавных изгибов ни на минуту. Входит глубже и несколько резче, держа руку на пульсе, будто проверяя, все ли в порядке. И он знал, что это не тот срок, на котором стоило бы переживать, но он все равно нервничает, это сильнее логики, это животные процессы - мой/его, и в них инстинкты работают отдельно от мозга. Он хочет чувствовать его всем своим телом, хочет знать, что ему нравится, но читает это лишь в стонах и взгляде, что куда-то ускользает, неужто в смущении? Но Гермес дышит так открыто и страстно, где сам Анубис привык запирать сердце на засов, и у того пальцы немеют от его горячей кожи, от каждого его вздрагивания в вечной ночи. Пытается уловить его губы своим вздохом и новым прикосновением, а он удирает так несвойственно, а Анубису так надоели сложные пути. Давай останемся здесь.

- Пожалуйста, поцелуй меня.

Я же кончусь сейчас от нежности. Мой мир - в твоих руках, ты ведь нашел способ, чтобы привязать. Проникнуть шпионом в эти подземные покои, подкинуть новое проклятие - надежду на новый сценарий, надежду, что новое поколение будет лучше любых богов мертвых. И Анубис будет оберегать его, как самое святое в своей жизни, что важнее любого пантеона. Он будет любить, и он учился этому на будущей матери, поочередно целуя губы Гермеса нежно, вбиваясь в его бедра с легкой ноткой агрессии, как тому, судя по всему, очень нравилось. Обнимет всех его внутренних демонов своими тенями, пусть сгорают также, как их обладатели. Он такой чертовски красивый, и язык в его рту чувствует себя лучше, чем в собственном теле. Анубис ускорятся с собственным мычанием в его рот, кажется, он уже не разбирает, где его чувства отделяются от чужих.

- Что мне сделать для тебя? - шепчет в его губы, зацеловывает его лицо, несколько поспешно, как его рваные бедра, и он уже не может остановиться, но так боится раздавить эти два бьющихся сердца своей несдержанностью и любвеобильным порывом, но Гермес отпускает ему его грехи, срывая новую волну поцелуев в шею. Он чувствует. Они танцевали на одном языке, пели в унисон, срывались по одной мечте, хоть еще и не обсудили детали из ожиданий. Анубис не хочет, чтобы он пропадал так быстро, он рад, что есть еще время в запасе, и он будет тянуть его, ворчать, гордо отнекиваться от всего, что было так чертовски приятно, но надеятся, что Гермес не устанет от этого. Анубис сжимает его член в свой кулак, расторопно и нежно, он зацеловывает плечо, он движется всем телом, неуловимой волной, лишь ориентируясь на чужих мышцах, что повсюду сокращались в ответных реакциях - слишком прекрасна, слишком ахуительно. Выведи звук погромче, весь мир оставил это место, никому нет дела до двух липких тел, что врезались в друг друга на бешеной скорости обоюдной ранимости. Пораженное сердце, и душа Анубиса будто отравлена этими яркими эмоциями на привязи ночи, на привязи к его взгляду, и он снова накрывает его губы в невозможности сосредоточиться на чем-то одном. Съел бы его, свой сладкий персик, выпил бы все его соки. И они кончают будто вместе, потому что Анубис чувствует, как его мышцы сжимают член сильнее, как он елозит под его телом и руками, и бог лишь ловит его суетливые траектории мертвой хваткой, с длительным стоном в чужие губы, таким звонким и раскрепощенным, будто другого у него никогда не будет. Легкое затишье, и он все держится в нем, медленно по инерции целуя его нежные, от которых так растаял и растекся. Не говори ничего, пусть еще позвенит тишиной послевкусия. Черные волосы по его груди, он кладет голову на плечо, тихо выходя из него с легким отзвуком боли, но остается лежать, надеясь, что не такой тяжелый.

Может, потом будут разные дорогие, ведущие в Грецию, но сегодня будь внутри меня главным. Об остальном мы пока что забудем. Пока что не станем.

Анубис оставляет его без ответа, и Гермесу впервые хочется думать, что он и сам не знает, что хоть раз в этой мудрой голове нет плана и рационального объяснения всему происходящему и так они на равных - оба не ведают, что творят и почему это так запредельно чувственно. До мурашек, которые бегут по телу от одного только горячего дыхания (не смерти - Анубис чертовский живой сейчас) по коже и горячего языка, рисующего по шее карту сокровищ. В какой-то из этих контрольных точек Анубис хоронит собственное сердце. И что ж, это правильно, это логично - здесь оно в безопасности, в руках торгаша и вора. Надежнее, чем в ящике Пандоры. Вот только этот дар Гермес отчего-то противится принять.

- Пожалуйста, поцелуй меня.

Говорит он, и у Гермеса прахом рассыпаются шансы на спасение. Правда хочешь, чтобы я тебя поцеловал? Правда нужна эта нежность? Это обязательно?.. потому что мне страшно, когда ты такой, но не страшно, когда бесишься, готовый послать к черту, когда ты до ужаса банальный в этой невозможности проявить эмпатию. И эта чувственность, с которой берёшь, разбивает вдребезги - стены одиночества, возведённые чужим безразличием. О том, что их души рваные, соединяются в едином такте - кричит взгляд этих чёрных. Бездна смотрит на Гермеса и он смотрит в ответ. Конечно, он хочет поцеловать эти губы. Сидеть на этом прекрасном лице - ни в какое сравнение. Обнял рукой шею египтянина, прижав к себе без возможности вырваться. Языки переплетаются, и Гермес выдыхает в рот бога всей своей нежной ранимостью. Анубис снова и снова открывал в нем что-то, о чем за три тысячи лет Меркурий даже не догадывался.

Попросил любить его тело - и он исполняет. Хороший мальчик, преданный пёс, идеальный любовник с идеальным членом, которым выбивает из головы всю инфантильную дурь. Касается хтонического, раздевает догола своим серьёзным взглядом, облизывая струны нервов неприлично длинным языком, словно арфу, и Гермес для него - играет и поёт, по заданному ритму в гармонии звучания. Но сейчас притих, будто весь погрузился в ощущения, слился в едином божественном такте - и впервые перестал пытаться вести, и отдавался так, как никому прежде, целовал и прижимался к горячему телу, как к единственному источнику тепла в этих подземельях, ведь хотел только одного его, впервые не нуждаясь в ком-то и чём-то ещё. Этого Анубису не понять. И Гермес оставляет себе эту мысль, запечатывая поцелуями.

Эта стихия их разрушения - очищающий шторм.

Прошлое совершенно перестаёт иметь значение. Пепелище, что остаётся от прежних демонов, воспоминаний и травм, и по крайней мере, это высвобождение чувственное вызывает у Гермеса невозможную до сих пор оргазмическую силу эмоций.

Пугает то, как быстро и, кажется, снова безответно Гермий влюбился в Анубиса. Словно молнией поражённый, не сопротивляется этой любви, охватывающей все его кипящее под этим тёмным взглядом нутро. Твой, твой, твой.

- Что мне сделать для тебя? - спрашивает Анубис так не вовремя, когда у Гермеса поджимаются крылья на ногах от новой волны горячего липкого удовольствия. Это ещё не оргазм, но его держит на пике уже некоторое время, и он боится даже пискнуть, чуть дыша, чтобы не спугнуть это новое, а может, просто забытое за бесконечной болью от потерь чувство. Бессмертное существо ведь никогда не любило Гермеса. Анубис же так старается полюбить, что это почти жестоко.

Твое удовольствие будет ассоциироваться только со мной. Эгоистичная мысль в духе капризного божка, но Меркурий считает, что имеет на это полное право. Он носит под сердцем его ребёнка. И он держал в руке его сердце. Они ближе, чем кто-либо.

Анубис целует лицо Меркурия врассыпную, врываясь в его тело с беспощадной нежностью. Они сошли с ума в этих замкнутых. Почему мир для Гермеса перестал значить что-то - только в его руках?

— Позаботься о себе. - Гермес обхватывает ладонями его глупое, обожаемое лицо, и сжимает коленями бока Анубиса крепче, прижимаясь и прижимая. - Чувствуй меня. - Томно шипит в его губы, сдавливая в гортани стон еле слышный. Так страшно быть громким. Так страшно спугнуть такого Анубиса. Сдерживать любовь, потому что она никому не нужна. Может, это последняя попытка удержать это чувство, когда хочешь обмануться, когда петь серенады ему и, хотелось бы думать, что только его члену, но на самом деле: - Чувствуй, как мне хорошо с тобой.

На самом деле:

Анубису - любить мертвых,

Гермесу - быть живым.

— Вот так, да… мой хороший. — Прикрывает ресницы, нежностью истекает под чуткими пальцами, что трогали сразу везде (вокруг члена и на коже), собирая в ладони мурашки грека. Не хочет терять его, но и удерживать сексом не сможет, и потому - сдаётся. Будет в его руках самым послушным, чутким и нежным, если так нужно его богу. Отринет пошлое прошлое. Пускай все будет так, как Анубис скажет.

Только не бросай меня в этой темноте одного.

Они целуются в финальном броске тел - и вокруг кроме голосов друг друга, синхронизировавшихся в таких разных стонах.

Анубис лежит на его груди, а по ней раскинулись его густые волосы. Гермес перебирает их пальцами, слишком по-хозяйски, такой довольный кот, позволяющий себе насладиться послеоргазменным молчанием. Никто никуда не спешит и никого не прогоняет. Кажется, в этой тишине рождается сверхновая. Меркурию хочется верить, что все серьезно. Ведь, если им путешествовать в Грецию, этого красавца нужно было как-то представить семье. Благо, на то, чтобы в этом разобраться, было достаточно времени. А пока, он просто обнял своего шакала крепко и бережно, притянул к губам и забрал поцелуем чужую тревожность. Сказал, что все будет хорошо, потому что так оно уже и было.

Его живот и вправду рос. Бугорочек, который чуть выгнул его тело вперёд, за неделю начал подавать признаки жизни. Наблюдать за этим все ещё было дико и немного страшно. В подземном все ещё не было зеркал, и он зачастил с посещением самой чистой из комнат - озеро с лотосами, если не брать во внимание цветущих мумий, отражало на поверхности воды лучше. Гермес находил себя похорошевшим даже несмотря на то, что не видел солнца.

Но у него по утрам (он придумал своё образное летоисчисление, раз уж застрял здесь) на кровати регулярно появлялся поднос с витаминами, но вряд ли только это делало его таким неотразимым. Растущая в животе новая божественная жизнь дарила ему ещё большую привлекательность, которую Гермес всю неделю беспощадно использовал на Анубисе, как будто приворотную магию. Если, например, с Гекатой в тандеме он всегда был сильнее как маг, но с божественным плодом в едином существе впервые ощущал себя таким. Хотя Анубиса он на самом деле не ворожил. С ним больше спортивного интереса, чем практической пользы. Мотивация быстро терялась в поцелуях и слиянии тел. О, Анубис был бесподобным любовником.

И, видимо, очень любящим отцом. Он каждый вечер припадал к животу Гермеса, как паломник к святыне, и если первое время это умиляло и даже возбуждало грека, то через неделю стало смущать.

Ладно, это постоянно обезоруживало. Просто Меркурий не мог себе - и тем более, ему, - в том признаться. Но Анубиса было невозможно пронять жеманством и хитростью, так что Гермес просто сдавался - и разваливался по постели или столу звездой, позволяя изучать себя. Пока в один из дней вдруг не понял, чего именно ждал от этой беременности его мужчина все это время.

Гермес едва ли не влетел в операционную, когда после терпеливого ожидания за дверью таки дождался, когда Анубис закончит с мертвецом. Протиснулся между его телом и опустевшим чистым столом, задев тело бога своим животиком. Подтянулся на ладонях и запрыгнул на стол, с озорным блеском в глазах взглянул на него и, выждав паузу, выпалил на выдохе:

- Кажется, мы теперь семья. Это безумие.

Анубис посмотрел на него, как обычно. Как обычно смотрят на умненького Меркурия, до которого что-то дошло позже остальных. А он даже ногами не болтал - просто источал счастье, светился ярче солнца.

- Дай мне свою руку. - Пояснил он и, не дождавшись разрешения Анубиса, подхватил его кисть и приложил к голому животу. Но ничего не произошло. Гермес поджал губы. Маленький шакал подставлял его. - Погоди, сейчас. - Гермес сел удобнее, расставив ноги шире, сосредоточился, и его глаза чуть подсветились ярким зелёным, когда он отправил мысленное сообщение ребенку. Пинок в ладонь Анубиса. Гермес выпал из транса только от звука упавшего на каменный пол крючка из руки будущего отца. И заулыбался, вернувшись в реальность. Божок все ещё слабо попинывался в животе. Грек поиграл бровями и промурлыкал счастливое: - Мамочка ждёт поцелуя.

Вроде они нашли свой ритм, в котором давали друг другу необходимое. В Аменте стало тише и спокойнее, ведь Анубис имел свои часы на работу и уединение, когда его никто не тревожил, пока Гермес оставался в постеле с дрожащими ногами после очередного витка бурного секса. Это так странно, но серьезное выражение лица начала посещать улыбка, хоть она и была для него одного. Он даже подзабил на вопрошающих мертвецов, лыбился и продолжал выковыривать их внутренности. Возможно, выглядел со стороны дико кринжово, но по слезоточивому сердцу растекалось какое-то тепло. Гермес не был тем, с кем он хотел бы изначально провести хоть какое-то время, но он смог создать чудо. Анубис все еще метался, не зная, какое именно отношение ко всему этому правильное и нужное, а потому, видимо, решил несколько разрушить свою жизнь, решив просто плыть по течению. Возможно, в конце ему будет больно будто от тысячи смертей, но сейчас у него появилась какая-то надежда. Возможно, эта странная любовь сможет вылечить его усталость.

Но Гермес заходит к нему, и он снова играет свою непроницательную роль. Ведь как только он раскусит, пути назад не будет, а у бога мертвых слишком много мумий в шкафу, и они не лицеприятны для чужого изучения. Не хотел делиться с ним чересчур личным, не хотел показывать настоящего себя, ведь у носителя - самое черствое сердце, и по его подсчетам, жить ему всего пару веков. Может, римляне, пришедшие с военными кораблями, начнут именно с царства мертвых, и тогда сбудутся все пророчества. Может, Гермес - посланник его личной смерти. Но он же и спаситель, ведь шакал успеет оставить после себя хоть что-то.

Его живот рос быстро, будто малышу не терпелось увидеть свет и вдохнуть воздуха. Анубис переживал каждый вечер, не зная, сколько точно должна протекать эта беременность, ведь у всех богов все было индивидуально. Родить можно было за три дня с момента зачатия или через триста лет, это рулетка, результат которой известен лишь космосу, и бог мертвых не мог позволить себе ошибиться и допустить чью-либо смерть. Ведь это чудо. Это должно быть про добро, это хотелось сделать без боли. Он вел тайный дневник, где записывал разные симптомы Гермеса, а также прикидывал, на сколько сантиметров в день увеличивался размер его талии. Прятал его под черным ящиком с личинками скарабеев, так надежно и туда грек точно не полезет.

Гермес пролезает на стол, ведет его руку на свой живот, и Анубис чуть вскидывает брови. Семья? Только сейчас дошло? Шаркает пальцами по его вздутому пузу, которое по человеческим меркам выросло так, словно прошло месяца три. Слушает его голос, а сам подсчитывает в уме, сколько у них времени в запасе. Неожиданный пинок в ладошку, такой борзый и отчетливый, что ни с чем не перепутаешь, и Анубис переводит круглые глаза на Гермеса, что аж из руки падает инструмент, будто никогда ничего подобного с ним не было, будто это его первый ребенок. Спалил Гермесу свою счастливую улыбку слишком быстро и неумело, смущенно и растерянно уводя взгляд на живот, игнорируя его губы и присаживаясь на корточки, уставившись глазами прямо в пупок. Ведет ладонями по его бокам, шепчет нежно:

- Есть кто дома? - прислоняется ухом, и чувствует ответ этого живого существа. - Ты понимаешь мой голос? Это твой папа, - но внутри Гермеса хаос из микродвижений, и трактовать его как-либо невозможно. Анубис поднимает глаза на грека. - Мне кажется, он не человекоподобный, - щупает пальцами его пузо, пытаясь осознать очертания внутри. - Он такой крошечный… тебе не больно? - неожиданно переводит все внимание на Гермеса, понимая, как увлекся своими исследованиями. - Или она… как думаешь, что там внутри? - и касается губами его живота, осторожно и нежно, заходя на ребра и бока. Не о тех поцелуях просила мамочка, но он попросту прослушал, просто фикс-идея нового будущего заставляла сердце биться слишком сильно. И пусть он не выбирал партнера, и теперь придется учиться и подстраиваться, это все равно было чем-то уникальным. Он радовался и считал в своей голове сроки. Вновь поднял на него свои карие и озвучил: - Мы узнаем через полтора месяца.

И это, наверное, не стоило делать, потому что Гермес тут же закопошился в изумлении, и Анубис сжал его бедра крепко, чтоб его тело не начало панически танцевать. Слушает его, а сам делает тихое «тшшш» своими губами, продолжая целовать его белую кожу.

- Некоторые боги рожают за неделю, нам, считай, повезло, - его поцелуи на груди, движутся в сторону ключиц. Его руки с чуткостью скользят по бедрам, даря успокоение, потому что Анубис уже понял, как переключить его внимания. Гладишь, и он сразу такой покладистый, сразу теряет все свои бесконечные выебоны. Анубис возле его лица, ведомый этим тонким запахом кожи с примесью утренних фруктов, смотрит на его губы и милое выражение лица. Что-то происходило внутри не только у Гермеса, и было бы глупо это отрицать, но шакал умеет не думать о лишнем. Целует его легко, как целовал бы мать или подругу, надеясь отстраниться и продолжить дальше все то, что запланировал на сегодня, но грек прижимает его крепче, такой чувственно-ранимый, будто это его новая постоянная одежда из самых тонких ощущений. Невозможно понять, какой сгусток эмоций был в этом сердце беременного, это вечная загадка, непостижимая для мужчины. Но почему-то открывшаяся чужому телу, совершенно неприспособленному к созданию новой жизни. Анубис опирается руками о стол по бокам его бедер, продолжая целовать, и это увлекает, тянется ближе между его коленей, ощущая своим телом чужое возбуждение. А как могло быть иначе? Простая игра с обычными причинно-следственными, она шла по кругу раз за разом, и он уже не противился этому, потому что сам неровно дышал к его нежному телу. Скользит ладонью по его ноге, чуть задирая длинную тунику, мол, непреднамеренно, а сам подтаивает. Одергивает голову, ощущая, как стучат по живой очереди, совсем не больно в подлеченном состоянии, и его снова уводят от работы, утягивая к себе. Останься. Забудь их. Время еще есть.

И он вновь с трепетом в его губах, прижимает за бедра к себе его возбужденный член, что тычется сквозь белую ткань, нежно кусает за подбородок. Такой должна быть семья? Он знал совсем другую, метался между двумя наборами разведенных родителей, что прописали в его судьбе ряд очень злобных шуток. Стоило делать иначе для будущих поколений, и с бывшей женой ничего не вышло, а ведь он так старался, чтобы больше никто не тонул в родительских страданиях. Создали ли они очередного монстра, напичкают ли его тысячью травм?

- Ты… действительно хочешь семью со мной? - спрашивает он абсолютно серьезно. Ведь он вызубрил урок, и когда родители несчастны, никакие дети не смогут ходить по земле уверенно и безопасно. А они знали друг другу всего пару недель, и так неправильно планировать что-то совместное, хоть космос и распорядился за них, зарождая новую звезду, и она (или, может, это будет мальчик) будет сиять выше и ярче всех остальных. Он обязательно сделает все, чтобы это было новое счастье, ведь вряд ли у него будет еще хотя бы один шанс. И Гермес был дважды заложником, но это не отнимало его собственный выбор. Анубис ошибся однажды, но он не был насильником, ведь нет ничего ценнее чужого сердца. Особенно его.

За-е-бись. Ну да, ну да, пошел ты в жопу, Анубис, да хоть в его. Замечательное начало дня и окончание этого обета молчания. Он, конечно, все понимал, что у беременных гормоны да неадекватность, но хоть постараться то можно было? А теперь он узнает потрясающие подробности в духе мелкого шрифта на контрактах, ох, этот блядский бог весь был прописан этими маленькими наебательскими буковками. Смотрит на него снизу вверх, как он панически расхаживает - и ведь с жиру бесится. В чем проблема? Он же предложил просто идеально безопасный план изначально. Но Гермес даже в загробном мире ведет себя как самоубийца. К чему это внезапная попытка вывести на ссору? Анубис хмурится и пытается изо всех сил держать лицо лица, чтобы не упасть в эту грязь деструктивной полемики, у которой явно не будет ни конца ни края, у него нет времени на это, да и желания никакого тоже. Господи, как с ним было сложно… Шакал просто забыл об этом, позволил себе расслабиться, допустил мысль о взаимопонимании, о том, что все будет так сладенько и приятно в дальнейшем, что будет открываться ему постепенно и осторожно, хрен там. Гермес заряжал в него свои фразочки как из катапульты, и его пузо спасало оттого, чтобы Анубис не предпринял попытки резко заткнуть эти выстрелы. Почему нужно было молчать столько недель, а потом вывалить в его уши тонну сквернословного дерьма? Чем он заслужил такую немилость? Нужно чаще дышать носиком на улице? Нашел блять проблему.

Анубис ооооочень медленно выдыхает через нос, расслабляя свои руки, что уже хотели скрючиться в два кулака. Спокойствие.

- Нихрена тебе не жаль.

Спокойствие блять.

Это вообще-то ахренеть как обидно, когда затрачиваешь столько мыслей и сил на то, чтобы отцу твоего ребенка было хорошо пережить беременность, а вместо спасибо прилетает все это тотальное обесценивание. А ведь все из-за этих пары недель, в которые он допустил свое право на счастье и начал размышлять над планом в эту сторону. Гермес, пожалуй, сам не знал, чего хотел, но сейчас Анубису казалось, что истинное желание его партнера - чтобы шакал снова забился в свой темный угол и перестал существовать.

- Чтобы родилась не неведома зверушка, не инвалид, а нормальное, здоровое дитя. Чтобы хоть один мой ребёнок был…

Лицо Анубиса чуть расслабилось, так, что аж ушки дернулись, и его внимание полностью заострилось на этой детали.

- Так твои дети тоже… - тихо проговорил он, пока Гермеса несло и несло в безудержную истерику. Пожалуй, стоит построить в Подземелье пару аттракционов, чтобы грек выбирал их, а не эти блядские эмоциональные качели, от которых буквально вены на лбу вздувались и пульсировали, желая лопнуть от закаливающего напряжения. Но в этом моменте Анубис понял грусть Гермеса, пожалуй, как не смог бы понять никто в этом мире. Это очень сложно, это чертовски тяжело, когда кровь от твоей крови даже близко не походит на человека, когда все твои мечты о крепкой семье, о наследниках, о возможной династии и продолжателях твоего дела просто рассыпаются на глазах, песчинка за песчинкой. Не говоря уже о том, что монстры не имеют права на счастье - общество не позволит. Анубис не знал, что выбрал Гермес, он же сам - сделал для Кехбут все возможное, чтобы ее не касались проблемы богов. Пожалуй, это единственное счастье, что он смог ей обеспечить - божественные силы, на которые не покушаются коварные стратегии Эннеады.

- Да какого хрена ты решил, что мне все равно то, а? - возмутился Анубис, вскидывая руками. В самом деле, что за притянутые за уши претензии. Он делал массажи, принял за правило пожелание о еде, сегодня даже принес ему что-то новенькое, а, значит, между прочим, даже инициативу проявил! Он часто целовал его, был чертовски нежным. Да он ни с кем не был столь ласковым зверем - и ради чего? Чтобы это обернули против него кинжалом прямо в сердце. Уж лучше не лечил бы его от чужих смертей, давал умирать по тысячи раз за день, это было хотя бы привычное, с этим можно работать. Фрукты то нужны, то не нужны блять. Добавь свои приколы в график! С этой бессистемностью просто невозможно оставаться адекватным.

Ну и… вообще-то он очень даже хотел его. А тот перед сном поворачивался своей жопой со всем этим претенциозным видом «я спать», что губы всякий раз поджимались. Вообще в их паре за секс отвечал Гермес, у Анубиса совершенно иные функции. Это тоже казалось таким очевидным, но видимо нихрена. Он же тоже успел загнаться, что все дело в нем, потому грек так холоден и отстранен. Пузо? Пф. Беременность - отдельный оплот сексуальности, временный, а потому его надо ценить. Откуда он знал то?! Может, ему больно было или либидо уничтожилось, а он бы лез в его личное пространство - это неподобающее поведение. Намного логичнее было то, что Анубис потерял свое лицо перед ним, когда рассказал о том, что случилось в его детстве. Кто захочет делить постель с таким мерзким и гниющим душой и сердцем? Причем в буквальном смысле. Ведь сам Анубис не захотел бы.

- Мне не все равно, - почти сдающимся голосом произносит он, задавленный этими возгласами, а Гермес падает рядом, хватая за плечи, и Анубис ласково кладет свои ладони на его руки, чуть поглаживая. Расстроен до чертиков, но, кажется, тут не произошло никакой непоправимой ситуации. - Я думал, тебе это не нужно.

- А если там двойня?! - его так быстро переключает, что Анубис жмурит глаза и жалобно ржет. Хватает его за шею быстрым движением и дергает его лицо чуть на себя. Проверяет глазками, насколько Гермес внимательно в него смотрит, раз понимал только язык физического мира.

- Ты сам прекрасно знаешь, что там не двойня, - он нежно подтянулся, чтобы поцеловать эти крикливые истеричные губы. Ослабил свою хватку, нежно поглаживая по вьющемуся затылку, пытаясь подарить весь возможный трепет, словно от маленьких крылышек, в котором он так нуждался. Если речь шла про эту любовь, конечно, потому что грубо отыметь его во все щели Анубис сейчас точно не мог - обида сука от его неблагодарности. Но он подправит и это. - Давай мы попробуем немного остыть, хорошо? - он проводит большими пальцами по его щекам, нежно и медленно. - Если мне плевать, то почему я продолжаю заботиться о тебе, м? Я знаю, что я отвратителен, но… мне хочется, чтобы ты был в порядке, - хочется, чтобы ты улыбался. - Я правда думал, что мы все решили, - и какое-то время даже позволил себе быть счастливым… - И у нас правда есть проблема, Гермес, я не шучу. Если я выйду из Аменте, у меня сердце остановится, - от ебучего неконтролируемого страха, паника, атака, я не переживу этого. - А если выйду без сердца, как в тот раз - то убью тебя, потому что ты бесишь меня до невозможности, неконтролируемый ты провокатор, - он едва зарычал, но то был любовный флирт. - Может… - он глубоко задумался, уводя голову Гермеса на свое плечо и поглаживая его по руке. - Может, ты мог бы отправить весточку родным, чтобы они забрали тебя? Я боюсь отпускать тебя одного, там на поверхности - целое безумие. Я понимаю, что тебе страшно со мной и в Египте в целом, и… я переживу, если не увижу рождение малыша, если тебе так будет лучше, - я же ахренительный профессионал в том, чтобы делать для тебя все. - А потом, может, придете в гости, как будете готовы, - или не придете вовсе, потому что тебе незачем строить семью там, где для тебя это невозможно. - Только не всей твоей родословной, ну, хотя бы постепенно. А пока мы ждем сопровождение, можем решить вопрос с прогулками на свежем воздухе. Я прослежу, чтобы с тобой все было в порядке. Лучше на закате, чтобы Ра не был так бдителен. Закат подойдет? Закат ведь тоже солнце, - он сжал крепче его плечо, чуть потирая его. - И еще. У меня тоже есть к тебе небольшая, ну, просьба, - он едва насупился, озвучивая это слово и тяжело выдыхая. - Я об этом явно пожалею… - почти прошептал он себе под нос. - У тебя есть особая сила делать мне очень больно одним лишь словом. Я бы предпочел муку от людских смертей, чем это. Прошу, не используй ее столь активно… просто… если тебе нужно от меня что-то, то скажи мне. Я ведь правда стараюсь, но я не всесильный, - и его губы замерли прямо в золотистой макушке. - А еще у тебя очень сексуальный живот. Блять. Вот об этом я точно пожалею.

Анубиса разрывало противоречивыми эмоциями, и Меркурий это видел: в изменившейся мимимке, в плечах, в дыхании и особенно интонациях, с которыми пытался вклиниться в монолог вестника. Но грек был неутомим, хотя и не желал ссоры. Он мог пытаться достучаться до чужой совести, попытаться наклонить часу весов справедливости в свою сторону, чтобы получить желаемое, а хотел он, на самом деле, только одного - выжить при родах и, желательно, на своей территории. Это что, так много? Гермес ведь даже не просит его жить с ним там, он сам готов... боже, ну - переехать сюда, в его подземелье, если в понимании Анубиса этот дом мог подходить для места проживания молодой семьи. И потому для грека эта упертость была непонятной для понимания: как этот бог мог одновременно быть столь заботлив и при этом гнуть свою линию в тех немногих вещах, которые были нужны Гермесу?

Конечно, он заботился о крылатом, как никогда и никогда. Он был рядом, он был нежен, он даже трахал его по расписанию, потому что Гермес того хотел. Все это было, да, но неужели такие простые радости, как секс, вкусная еда, объятья и общение были такими уж невозможными задачами для Анубиса? Что единственная серьезная просьба, связанная с его страхами, а не потребностями - была для египтянина табу? Обидное. Но Гермес не собирался унывать долго. Эта эмоциональна встряска нужна была обоим, но благодаря ей олимпиец так же понял, что сдержанный тревожный Анубис просто годами копил все дерьмо, а потом разово срывался до состояния аффекта, и даже Гермес столько не нагнетал, сколько его возлюбленный, а значит, в том видел не высказанную и, может, не осознанную потребность время от времени очищать нервы и рычать. Копить вредно. Гермес вот не готов платить здоровьем за вспышки гнева его нервного. Вообще, Анубису не стоит так замыкаться - как он этого не поймет никак?

- Мне не все равно, - повторяет Анубис, и вот сейчас Гермес обостряется во слух, жалобно сведя брови на лбу. Гермес одними губами отвечает: "нужно", и диалог вдруг принимает новый оборот, с качественно новым чувственным настроем.

Анубис касается его плеч и шеи, а он плывет под этими сильными - мурашками, взволнованной дрожью, всем собой. Это нечестно: почему прикосновения Меркурия не вызывают в боге такой же реакции? Но, черт, просто продолжай... успокаивай меня, мой драматичный. Гермес незаметно для себя мурлыкнул, подаваясь вперед, чуть качнувшись навстречу своим корпусом. Всего секунда - и этот дрессировщик перехватил контроль и инициативу, обездвижив своего паникующего, и Гермес мысленно послал в жопу самого себя за свой длинный язык без костей, который вечно находил ему приключений и случайно ранил окружающих. Но мог так же и воскресить, да. Хотя это у Анубиса получалось куда лучше. И Гермес начал расслабляться, начиная с плеч, а затем и кончиками пальцев, чуть подрагивая, заполз в длинные черные волосы, приобняв ладонями затылок с самым стыдливым видом. И вроде бы Анубис не стал отчитывать его как школяра, как это бывало часто, но с каждым новым словом грек чувствовал себя провинившимся.

С Анубисом так всегда: на любой дискомфорт Гермеса найдется еще больший дискомфорт Анубиса, против которого грех идти, ибо мудаком прослывешь. Очень бесило, между прочим. И он пока - единственный бог на памяти вестника, который смог переиграть его на ораторском поле, даже не вступая в полемику. Гермес после таких истерик ощущал себя глупо, и хотя не стыдился, но был готов признать себя неправым. Что угодно, лишь бы это красивое и несчастное лицо никогда не грустило. Гермес же не плохой. Ну почему им так сложно понимать друг друга? Потому что одному следует говорить меньше, а другому, наоборот больше? Или во всем виновато различие метальностей? Как бы то ни было, но Гермесу хотелось стать с ним еще ближе, узнать глубже, любить только сильнее. Не быть его экзекутором, а сделать счастливым. Показать, что Анубис может быть счастливым. С ним. С ними двумя.

- Ты не отвратителен. Не говори так о себе. - Гермес будто морщинится еще больше от сочувствия. Сжимает волосы в пальцах чуть сильнее. Как он мог так о себе? Еще бы зарядил, что Гермес с ним из жалости. Это ж полный бред.

Бесишь, Гермес.

О, сколь много раз он это слышал! Но первый раз вот так - игриво, с рыком, с плохо контролиуемым восхищением, которое бог красноречия читает между строк в его интонациях. Гермес коварно улыбается, всем видом показывая, что такой расклад его устраивает.

- Если "бесишь" в значении "с тобой я чувствую себя живым", то спасибо. - Отвечает флиртом на флирт, но более не перебивает. Конкретно эти ремарки не имеют к делу отношения. Просто чуть сбавляют градус серьезности, потому что Гермес - ссыкуха до глубины контекста, но покуда Анубис держит его так крепко, и пускай только за плечи, он храбро смотрит прямо в бездну.

И тогда Анубис прижимает его к плечу, и он с благодарностью за контакт переводит руки с его шеи вниз, проезжаясь по твердой груди (мммм, ну боже) ладонями, заводит за спину, прижимает к себе и прижимается сам. Вот так. Давай не будем ругаться, мы же такие классные. Просто говори со мной.

Предлагает прогулки на закате, потому что Ра не так бдителен - и Гермес на мгновение приподнимает брови с искоркой радости, вдруг вспомнив, что он в Египет-то прилетел за тем, чтобы переговорить с Ра, а потом еще и убийство Тота расследовать, но вовремя гасит эту искру, от греха подальше засыпая песочком, чтобы наверняка. Его бог не оценит подобной инициативы. Не сейчас, когда Меркурия ищет вся Эннеада. И с этим возникает проблема, да, но всегда можно договориться, плюс у грека смягчающее обстоятельство - он беременный от одного из верховных, и вот-вот подарит Египту божественного наследника, а они здесь рождаются не так уж и часто, если посмотреть на то, как перемешалась между собой царская кровь. В некотором роде вообще их с Анубисом будущий сын - чистокровка до мозга костей от очень амбициозного династического союза. Возможно, это смягчающее обстоятельство расположит к нему присяжных? А Анубис и вовсе докажет, что у грека чистое сердце и он ну никак не мог убить Тота! А значит, Сет откроет на него охоту, блять, какой-то замкнутый круг, выходит, Анубис прав...

Все эти мысли в голове Гермеса пролетают за пару секунд - и канут в небытие, потому что на передний план выходит что-то новое и важное, что Гермес слушает внимательно, устремив внимательные зеленые на Анубиса. Просьбы упрощают жизнь и взаимопонимание в паре, и так бы сразу, чего молчать-то? Из Анубиса слова лишнего не вытянешь, да и не_лишнего тоже. Гермес понимает, что Анубис - человек дела, но не настолько же. Либо сводит с ума нравоучениями и лекциями о поведении, как учитель в школе, либо молчит, и хрен какую информацию вытащить из него. А хотелось знать больше. Чем живет и дышит, о чем гоняет, чего желает в тайне и не очень, что любит и какие цели на будущее вообще - ну там, божественный рост в какой культ или сектантство, да что угодно! И то, что ранит - желательно, тоже. Гермесу не хотелось знать его дарковые тайны только ради тайн, но хотелось понимать, как с ним взаимодействовать. Например, во время прошлого откровения Гермес понял, что Анубис побаивается секса как явления, не говоря уже о том, что имеет кучу травм на фетишах, которые обыкновенно многим нравились... но не в таком варианте. Хрен пойми его, короче... Но Гермес пытается.

- Договорились. - Отвечает он на понятном Анубису языке терминов и фактов. Ведь если не закрепили сделку, значит, ее не было, понятно. Сам же разводил его в самом начале на всякое, оперируя абстрактными условиями, а сейчас попался на свой же крючок. Анубис быстро учился искусству наебательства. Что ж, это вызов. Теперь у Гермеса вырисовывается более четкое представление об инструментарии работы с чужой системой. Бррр, система.

- А... - и он не успевает даже мяукнуть, как слышит неожиданное. Сексуальный что. А, живот?.. Ого. Вот это добрый вечер, вот это здравствуйте. Хорошо, что губы Анубиса сейчас были в его макушке, потому что он не видел как Меркурий подленько улыбнулся и зажмурился от радости, чуть взволнованно сжав пальцы на его плечах. И он даже по-заячьи пискнул, словно бы его поймали за уши. Сексуальный живот, ох... И что предлагаете с этим всем делать? Только прижаться крепче пузиком, подвинуть коленку вперед, чуть присаживаясь на ногу Анубиса. Гермес будет самым нежным существом в его руках, если это обоих будет так сводить с ума. - Шпасибо... - умиленным шепотом отвечает грек и целует мочку уха своего бога. Опять этот его запах... нет, нет, нет. Никаких сексов пока не выполнит условия сделки. Ну, может, чуть-чуть? Просто потремся друг о дружку... Аааа, как же тяжело. На языке панч про кинк на животике, и Гермес игриво шепчет на ухо: - Я держусь еле-еле, чтобы не подколоть...

Делает глубокий вдох, выдох, все-таки перебарывая себя. Затем отстраняется корпусом, чтобы взглянуть в лицо Анубиса. Замирает, словно решаясь что-то сказать, а у самого мозг обработал, наконец, сказанную информацию, и выпаливает в итоге:

- Я люблю тебя. - блять, что. - То есть, прости... Я не это хотел сказать. - Ты дурак? Конечно, ты это хотел сказать. Жмурит носик, цокает языком и виновато мяукает, очень даже искренне: - Прости меня. Я хотел сказать, что мне не все равно на твои чувства. Очень даже наоборот. Просто ты так редко говоришь о них, а я брожу в этих лабиринтах, не понимая, что можно, а что нельзя, когда можно, а когда нет.  Я очень ценю, что ты делаешь для нас. И я бы хотел, чтобы тебе тоже это приносило удовольствие. Я согласился остаться с тобой, но боюсь, у меня тоже проблема. Я, кажется, боюсь замкнутых пространств. Это странно, понимаю, но... Вот, я здесь. И не собираюсь бросать тебя. Может, я кажусь тебе ненадежным, но это только мое глупое поведение. - Такое непосредственное и подвижное, что он снова меняет позу и уже не обнимает Анубиса, прижавшись к нему, а сидит на его коленях, обняв руками шею. Говорит: - И тебе нравится хтоническая половина меня, проводник в Подземное царство, но есть и другая. Я бог торговли, хитрости и красноречия, иногда мне нужна свобода. Здесь я чувствую как заземляюсь, как первый близнец часто берет контроль, но второй хочет общения, драйва, эмоций. Это сложно объяснить, но меня будто разрывает изнутри пртиворечиями, а тут еще и ребенок, и меня сразу как будто трое. Прости, что тебе приходится терпеть меня. Я сам себя-то еле выношу... Ты мой герой, Анубис, правда. - И Гермес смотрит в его глаза своими грустными, но влюбленными, потому как эта нежность и ранимость, снова выливающаяся через края из него, согреет тысячей солнц. Он вздыхает с улыбкой и говорит: - Я тебя люблю.

( Поцелуй же уже меня, глупый шакал. )

На свет они все же выходят. Конечно, с тщательно подготовленным планом, который Гермес вываливает на его операционный стол тубой, раскатанной в папирус, найденный Гермесом благодаря Кебхут. На папирусе - геометрия и иероглифика условных богов и чудовищ, но прежде всего - это точки А (Анубис) и Г (Гермес) и стрелки передвижений в пространстве. Гермес почти горд реакцией Анубиса (ахуел, да? удивил, да?). Хотел систему? На, нахуй. Гермес умел прислушиваться.

- Смотри. Можем поступить, как пастухи. Я научу тебя, это несложно. Возьмем веревку, соединим наши тела с разных концов. Ты будешь на своей стороне, вот здесь, - показал на его точку. -  А я как бы на дистанции, которую ты обозначишь. Такую, какую посчитаешь безопасной, но только больше пары метров. Вот, метраж поля. Я буду гулять, петь со зверушками, плести венки, слать нахер закат, летать, провоцировать крокодилов в Ниле, но все по строгим траекториям, конечно же. В случае опасности, дергаешь веревку, я лечу к тебе, - надеюсь, что полечу... - и, конечно, это должно быть поле, без песка. Нахер песок. Выгул заканчиваем ровно когда последний солнечный луч садится, по моим расчетам с учетом месяца и времени года - это 20:57. Ну что? - Гермес упер руку в бок, отставил бедро чуть в сторону, и посмотрел на Анубиса с невинной (пошлой) улыбкой. Надеялся, что потеребил его манию контролирования хотя б мизинчиком.

Ну кто его тянул за шакалий язык. Теперь смущался, отводил глаза, когда у грека почему-то дикция скосилась в шепелявость, но звучало как-то миленько. Вел себя как ребенок, так теперь еще и пародировал? Ладно, ворчание внутри лишь показушное, самому отчего-то приятно все это было. Его губы на краешке уха, и Анубис резко задерживает все свое дыхание, нервно поправляет юбку, по привычке прикрывая волчьи лапы, но вовсе не из-за них, так, занимает руки, пока Гермес жмется со своим горячим дыханием и сумасшедшим нравом. Он хочет подколоть, и Анубис смотрит с осуждением - ну не порти момент, и так оба на иголках из-за дурацких недопониманий. Просто… прижмись покрепче, и рука египтянина спускается нежно по спине, чтобы обогнуть греческую талию, кончиками пальцев заходя на вздувшийся живот. А он отстраняется, дурацкий непоседа. Это же типа тот самый интимный момент близости? Анубис не был уверен, у него в голове просто не было соответствующих паттернов поведения, но, кажется, промелькнуло что-то, да? Смотрит в его нежные своими спокойными, а тот…

- Я люблю тебя.

Спокойствие.

Спокойствие блять!!!

Лишь скулы дернулись оттого, что Анубис крепче сжал свои челюсти. В груди - логическо-интровертная паника.

- То есть, прости... Я не это хотел сказать.

А, супер, тогда все в порядке. Или… вообще-то нихрена!!1

Анубис смотрел в него очень внимательно и старался не спалиться ни единым вздрогнувшим мускулом. Давай, покажи сейчас беременному истерику, что любовь не взаимна. Не взаимна же? Ой что будет… Греко-римско-египетская война пососет в сторонке. Любовь? О чем он говорит? Это слишком сильное слово, такое неподходящее под их отношения, и нет, это не значит, что здесь не было нежности и притягательности, но просто как обработать то эту информацию, а?! И дело даже не в том, что Анубис не помнил, кто и когда ему это говорил в последний раз и не из корыстных побуждений. Дело в том, что он не разделял этого, просто потому что, ну, еще не время. Может, когда-нибудь, но они знакомы всего-то месяц. Любовь так быстро не возникает, это сложное чувство, которое воспитывается и требует работы над собой и над отношениями, ею нельзя так просто овладеть и пустить все на самотек. А потому кажется, что Гермес не понимает, о чем говорит. Наверное, он что-то перепутал, да, сказал по ошибке, вот, уже же исправляется, и Анубис медленно выдыхает, расслабляясь, что это всего лишь очередное недоразумение. Он ведь опять поймет все по-своему, а ему не хотелось обижать грека. И врать тоже не хотелось. Черт, почему с ним всегда так сложно!

Грек говорит о чувствах так сильно и открыто, что у Анубиса вырисовывается более наглядное понимание, но он не умел также. Вместо всех этих бесконечных предложений можно было бы просто сказать «мне здесь неуютно, хочу на солнце», и Анубис бы такой «окей, сделаем», а потом заниматься более полезными вещами, но шакал ни разу не перебивал Гермеса, дослушивая все, что он хотел сказать. Кажется, он снова им манипулировал, и у него это получалось лучше, чем у всех женщин вместе взятых. Он точно родился мальчиком? Где здесь подвох? Стелит так гладко и сладко, еще ребенка носит, называет героем, что уши краснеют от этой наглой лести. Ну, приятно, конечно, но блин! Мог же сказать как-то проще, не такими словами, к которым Анубис попросту не привык.

И вот опять. Я тебя люблю. Но он же только что сказал, что ошибся?! АААА! Анубис просто берет его ладонями за щечки и притягивает к своим губам в этой панике. Чисто чтобы не палил весь его внутренний переворот, скрывающийся за каменным лицом лица. Позже. Все позже. По одной проблеме за раз, пожалуйста. Хотя… в общем-то, это не было особой проблемы. Ну, любит и любит, ценит - тоже хорошо ведь. Об этом всем он же не мог и мечтать? Просто не хотел снова делать больно тем, что его мир устроен попросту иначе. Разве это было чем-то плохим? Они разные, очень, диаметрально противоположные, как день и ночь, как страх закрытых и открытых пространств, как молчание и истерика. Такие люди не могли смотреть на любовь одинаковыми глазами.

Однако под вечер Гермес удивил его второй раз, более органично и приятно, но все еще сюрпризом. Нарисовал целую карту, причем весьма недурную, и Анубис сжал свои губы в восхищении. Любил педантичность и графики, хоть и не пользовался инструкциями сам, ведь все старое - уже в его голове, а в новое он не лез более тысячи лет. Однако его почерк и линии вызвали забытое желание к системному анализу всего, что перед глазами. Гермес рассказывал свой план, а шакал чуть ли не глаза закатил на старте.

- Я знаю, как делают пастухи, - господи, он что, его учить собрался? Кто в их семье умный папочка? Но, допустим, окей, залезь на эту территорию. - В целом, план неплохой, - согласился он со скрещенными на груди руками и кивая в знак подтверждения. Вообще-то отличный план, Гермес, пожалуй, даже озвучил его собственные мысли. Анубис и сам бы все это нарисовал, пффф. Просто у грека шило в жопе, вот он и опередил. Но египтянин потормошил его волосы на макушке, чтоб тот понял, что он молодец и весьма сообразительный малый, а потом поманил рукой. - Пойдем?

Он перевязал его собственноручно вокруг груди и плеч, делая эдакую клетку для верхней части тела. Не за талию же его выдергивать, малышу будет явно не в радость. А потом щёлкнул пальцами, чтобы узлы подзатянулись. Взял край веревки, положил свою ладонь на плечо Гермеса, удерживая его на месте. Дернул пару раз, вроде, крепкое, а Гермес подкалывает, и Анубис хмурится.

- Иди уже, - отлистал ему отражение Нила до полей возле речки, чтоб и птицы, и крокодилы для его капризульки. Попросил Аммата проследовать за ним, чтоб если грек нарвется на очередную смерть, то не по воле рептилий. А сам присел на камушек да глядит в стеклянную поверхность, ждет. Ну точно нянька на выгуле, боже. У него скоро будет целых два ребенка.

Я зняю как деляют пастюхи. Умник хренов.

Но Гермес улыбается. Это же так мило...

Серьезный такой, хочется в щечку ткнуть пальчиком, чтобы по памяти в эту ямочку, которая так редко появляется, ведь Анубис нечасто улыбался, но он контролирует руку в моменте поднятия, переводя ее себе за голову - чешет затылок, а то мало ли, снова предъявит ему на шаловливые пальцы. Анубис мог бы. А еще мог бы не быть таким серьезным, ну там, начал хотя бы курить, не знаю, а то столько травок-муравок лежит для дела, что даже как-то неправильно, что они все в строгой граммовке идут на зельеварение (так Гермес называл эти отвары и эликсиры для зомби, то есть, для мумий, чтобы они не тухли). Гермес ведь знал, какой ураган чувств бушует в Анубисе, а он перенаправляет внимание вместо того, чтобы позволить себе творить и вытворять. Нет, ну каждый дрочит, как хочет - это само собой. Но ведь не хотел бы движения, не привязался бы к вестнику. Логика проста. И его холодная интровертность на самом деле помогала Анубису вывозить этот вечный двигатель прогресса, а это удавалось далеко не каждому, а они уже месяц вместе живут, и за все время - только одна попытка смертоубийства. Нонсенс.

Просто интересно, что будет в конце.

Тем временем, самого Меркурия переполняло чувство, которому он, наконец, смог дать определение - и признать, как истинное. Он был влюблен, и он любил, и пускай это могло бы показаться поспешным и очень необдуманным, не соответствующим реальности чувством_ощущением, но Гермес и не требовал понимания, и уж тем более - взаимности. Не на данном этапе. Он сам всегда сбегал, когда кто-то признавался в любви в первый месяц отношений, а вот Анубис - остался. Олимпиец влюблялся быстро - и так же быстро остывал, да ведь и человеческий век был короток, и он не мог мечтать о вечном счастье со смертными девицами. Но Анубис был другого поля ягодой. Начиная с того, что был богом, продолжая своим бесконечным членом, и заканчивая всей той заботой и поддержкой, которую оказывал своему нетерпеливому и суетному партнеру. Это поначалу смущало, но затем почти вошло в привычку. Гермес уже не представлял, как обойдется без этих рук, если покинет его. И в Грецию одному теперь лететь больше не хотелось. Чем шире раздувалось его пузо, тем сильнее потребность в близости, и речь не только о физической. Это другое. С Анубисом у него как бы была своя атмосфера.

Геката могла ему часами выносить мозг, рассказывая, каким стандартам нужно соответствовать, чтобы она соблаговолила разделить с ним постель, и он рад, что дело так и не дошло до свадьбы. Да и, честно, оно бы никогда не дошло. Их дочери, родившиеся ведьмами, все трое выбрали смертную жизнь с любимыми, а вот у богов такой возможности не было. Поэтому из всех отношений, которые у Гермеса были, эти - были самыми травмирующими, из-за чего не хотелось возвращаться к моногамии в принципе.

Но Анубис, хоть и напоминал иногда ту, что сломала его привычный паттерн, развив его потенциал хтони, влиял на вестника совсем иначе. Какой-то стабильной, мощной внутренней силой. Хотя в нем ощущался (и теперь был виден) серьезный слом, Гермес даже не прикасался к этой трещине, боясь навредить. Хотел бы подставить свое плечо, но вместо этого - всеми силами пытался показать, что Анубис в любой момент мог бы это сделать, если бы захотел. Иногда понимание наличия поддержки важнее самой поддержки. Анубис был из тех, кому не требовалось говорить о своих чувствах слишком часто. И при этом он не был эгоистом, который требовал многого или задавал ебейшие стандарты и гранички, и даже расставленные им границы были так педантично точны, что Меркурий был за эту точность благодарен. Вот так, очерчивая карту возможностей своего любимого, грек старался вырабатывать тактику. Пускай и путем проб и ошибок. Но он работал над ними, и очень надеялся, что Анубис это оценивал, а не только закатывал глаза на каждую его выходку.

И потому его похвала в адрес плана - даже такая скупая, но он-то знал, что за этим стоит! - была такой ценной. Гермес заулыбался еще шире. Бинго! Удалось попасть в сердечко своему суровому.

Даже и не ожидал, что сработает, просто предположил. И ведь вот они, уже шнуруют друг друга вдоль и поперек, и самая сложность с узлами, как всегда, с Гермесом, ведь надо было завязать веревку так, чтобы не навредить животику.

- Мда, на поводке я еще никогда не гулял. - Заметил он философично, но бровями повел очень двусмысленно: - Хотя бывало всякое.

А Анубис как зыркнет, уфф. Аж привстает от этого взгляда.

- Ну вот, смотри, уже не страшно ведь? - Добродушно подколол Гермес и стрельнул глазками на веревку, напоминая об их фиаско с играми со связыванием пару недель назад. И никакого контекста агрессии, тем более сексуальной, в этом действе не было. Простая безопасность, но и сексуально, конечно, тоже. Это ненормально, что Гермес так возбуждается просто от одной мысли заниматься чем-то эротическим с Анубисом, даже если это какой-нибудь массаж ушей, а тут целые веревки и поводки. - Я бы походил так за тобой, как песик... вуф! - Он потряс бедрами, прямо как собака пастушьей породы, которая бегает вокруг стада, контролируя движение, и такая попой туда-сюда виляет смешно. Ну же, шакал, улыбнись. Нахер послать Меркурия он еще успеет по более весомым вопросикам, а не безобидных шутках, в которых большая доля не_шутки.

- Иди уже, - дозволил.

Гермес глаза закатил, и разве что языком не цокнул, вот так был разочарован игнором своего флирта. Но желание гулять все равно было сильнее, так что Гермес быстро забыл об этом диалоге, и вышел из пещеры на яркое закатное солнце. Вдохнул полную грудь воздуха.

Господи, как хорошо...

Простонал прямо ввысь, в небеса, подтянулся на мысках, но... вернулся обратно, сделав вид, что размял косточки. Крылья не реагировали даже на свежий воздух и довольно-таки сильный египетский ветер. Ну и ладно. Справится без них, раз такие нежные. И он пошел дальше, ступая босыми по выжженной солнцем траве, по полю, и черная земля под его ногами была похожа на торф, была супермягкой, и пяточкам было так приятно, не то, что по холодным каменным полам ходить, здесь земля была прогрета, а сверху - суховатые травинки, проходящие между пальцев. Не знает, сколько времени прошло, но солнце явно почти коснулось глади Нила, а значит, в запасе оставалось минут двадцать прогулки. На них никто не напал, значит, справились. Но и Ра не мог сообщить никому, даже если и увидел их, раньше заката, поэтому эти пятнадцать минут можно было не беспокоиться за безопасность. Потом они с Анубисом придумают, как поменять локацию, ведь эти подземные коридоры могли выводить в любую точку объединенного Египта. Гермес так увлекся процессом познания мира, будто тысячу лет не выходил на свет, и просто бродил, рассматривая растущие культуры, облака, полёвок, что пробегали между колосьями. Как будто у него на самом деле была клаустрофобия, потому что сейчас вдруг - успокоился, пришел в некоторую гармонию, соприкоснулся с бесконечно вечным, вздохнул полной грудью, и будто бы снова на лице рассыпались веснушки, а кудри отливали настоящим олимпийским золотом. И пускай у них сегодня было не так много времени на свежем воздухе, но этого времени хватило, чтобы встать лицом к пещере и... испугаться? Напрячься?

Гермес повернулся, взглянув на горизонт, и там солнце почти касалось воды своей макушкой, у них оставались всего минуты, и Гермес ощутил дрогнувшую веревку с другого ее конца. Как паук, что дернул нить. Анубис в тени казался жутковатым. У него нельзя было выпросить пять минуточек - таков был уговор, а вестник не мог нарушить договоренность. Должен был быть другой способ. Магию веревок он также не смог бы одолеть, поскольку не имел власти над Аменти. Сердце забилось чаще, и Гермес будто стал пугливее. Заячий тотем как никогда сильно сейчас отбивал мощными задними лапами ритм наступающей панической атаки.

- Анубис! Ты только не злись, ладно? - Кричит он ему с другого конца провода. И, наверно, это самая тупейшая и небезопасная для здоровья из всех его идей, но он незаметно за своей спиной накрутил веревку на руку, ловко развернулся и с силой натянул ее на себя, выдернув Анубиса из его убежища прямо в залитые красным светом колосья. Веревка натянулась с его стороны, бесконтрольно заметалась в руках, и Гермесу едва хватило сил, чтобы удержаться и не пролететь лицом по земле вслед за этой тягой, так что он срегировал чисто случайно, наступил на веревку, не позволяя ей, натянутой как тетива, утянуть их обоих в неизвестность.

- Мне очень жаль. Прости! - Пискнул Гермес, наблюдая за экзорцизмом, что происходил с Анубисом под открытым небом, и он не знал, как подойти (и нужно ли) к тому, кто мог отгрызть ему лицо за такой номер, а потому просто смотрел, скукожив лицо в изюм, и, подойдя чуть ближе, чтобы рассмотреть реакцию на всякий случай, а то вдруг придется предотвращать эпилепсию, воскликнул: - Что-то не похоже, чтобы ты умирал, а?! - Давай, Гермес, оправдывай себя, сукин сын.

Анубис ползет прямо на него. Мертвый убийственный взгляд, как у акулы.

- Эй, ты чего? - Опасливо интересуется Меркурий и отшатывается от этого ползучего. Анубис ползет на него, жмурясь от яркого света, и ползет будто вслепую, дергая носом в попытке выследить его по запаху, и грек пятится назад, используя единственное свое оружие - слово: - Это выглядит пугающе! Да-да... Завязывал бы пугать, в самом деле. Жив и здоров, только посмотри. Какое небо, какая Луна! Это твоя страна, лап, она не сделает тебе больно. Я тебя защитю... защищу... - да как же это слово произносится? Гермес произносил его настолько редко, насколько же реально защищал кого-либо. Обычно приходилось защищать его. Гермес останавливается, напрягается всем телом, ощутив, что веревка больше не колышется от встречных телодвижений. Всматривается в опустившуюся темноту с заходом солнца и спрашивает: - Анубис?

Он ведь выбрал эту минуту для того, чтобы сильно не отличалось от подземелий, но с частичкой света, чтобы напомнить о том, что такое жизнь. Самое время начать ее заново.

Меркурий чувствует себя самым виноватым на свете. Но что поделать.

Ты знаешь, родной, Рим не идет на компромиссы.

С остановкой сердца от понимания, что произойдет, ведь фраза «только не злись» никогда не несет в себе ничего хорошего. Захлебываясь пресной речной водой, ударяясь головой о сломленные барьеры, цепляясь за веревку, чтобы тянуть в обратную сторону, хватая проплывающего мимо белого крокодила - и все тщетно. Задыхаясь от воздуха, что царапал обиженные легкие, плюясь водой и шатко вставая на шакальи лапы, что скользили по речному илу, соскальзывали, замедляя движение. Анубису жжет глаза едкое солнце, он рычит и сопротивляется, закрывая лицо руками, пытаясь соориентироваться так, словно оказался на Луне первопроходцем, а на ней никакой жизни, и ему здесь - явно не место. Это не возможно объяснить словами, просто здесь нету воздуха, лишь скованность, что цепями омертвляет душу, и надо срочно обратно, шакал с прищуром видит, где вода, делает быстрый шаг, другой, третий, и его лапы путаются о веревку, он поскальзывается и головой прямо под воду, где грязно и мелко, где вкус трясины прямо в открытую пасть, и трясет головой, будто пес, разбрызгивая капли в разные стороны, ведя по воде в суматохе ладони так, словно пытался что-то откопать, и пальцы касаются веревки, сжимают ее, как путеводную.

- Тварь… - шипит он от злобы и ужаса, пытается оглянуться по сторонам, будто еще мгновенье, и он столкнется со всем неизбежным, что происходит каждый раз, когда он нарушает собственные заветы и ограничения. В Египте нету места для него, лишь коршуны, что клюют его черное сердце, и они скоро слетятся, ведь от богов нельзя утаить даже самое маленькое изменение мироздания. И то, что Анубис в здравом уме и в полном комплекте органов вышел за собственные двери впервые за две тысячи лет - это слишком. Он обязательно встретит его здесь, он обязательно встретит ее здесь, это точно произойдет, и он пытается дальше и вглубь в реку, но тело сковано и напряжено, будто он встретил Медузу Горгону, и сейчас постепенно превращается в плотный камень. Ко дну, поскорее ко дну, но сзади издевка, и Анубис резко оборачивает голову чисто на слух.

- Я тебе сердце выжгу, - он с рыком стремительно ползет на четвереньки в сторону Гермеса, ведя носом на каждый шорох его белых пяточек по траве, он слышит эти нелепицы, и единственное желание - дотянуться до шеи, чтобы сломать ее одним выверенным, потому что Гермес сделал то единственное, в чем Анубис отказывал ему и на то были основания. Шаг и еще шаг, и так слово за словом, пока он не падает наземь, скрючиваясь и поджимая ноги, чтобы успокоиться, чтобы дышалось, чтобы хоть что-то от него настоящего снова внесло здравого смысла, рассудила все нечестивые мысли. - Нет-нет-нет… - он шепчет, зарываясь лицом в грязную землю, чтобы никакого света, ни солнца, ни луны, закрывая свою голову руками, будто прячась в домике и слегка покачиваясь из стороны в сторону. - Зачем? - мычит прям в землю, и здесь становится так холодно от страха, что он глотает собственные слюни вперемешку с землей. - Гермес… - казалось, все тело в холодном поту, будто смуглая кожа бледнеет каждой своей порой, и Анубис сжимает крепче волосы на своей голове, словно пытается снять с себя скальп собственными руками, но дрожь в руках не позволяет перейти к крайностям, он задыхается от этого места, от собственных вздохов, от земли, что попадала в рот и нос, он не мог остановиться в этой немой истерике, что без крика била только по физическим ритмам, учащало сердце до ощущение внутреннего кровоизлияния, и это было невыносимо. - Я умоляю тебя, верни меня домой… - жалобно стонет он, и лицом вновь волочиться по земле, будто так он не заметит ничего вокруг, выроет новый панцырь, в котором будет безопасно, в котором его не сожрут злые птицы и коварные языки пустыни. - Пожалуйста, отнеси меня к реке…

Он был слишком жесток к нему, он не понимал, вел себя, будто ребенок, и слезы лились прямо в землю на радость всем тем, кто чувствовал его присутствие природой и желал поскорее сгинуть в мучениях. Он слышал мягкие шаги по почве, но лишь содрогнулся, сжимаясь крепче, не смея поднять голову наружу, и этот голос, что лился коварной музыкой, терзал уши будто крючок для выковыривая мозга. Можно сразу голову на отсечение? Не надо прелюдий, он жался все крепче.

- Я вроде велела тебе не показываться мне на глаза, а ты здесь, хах, осмелел выйти на мои благословенные земли, - голос мачехи всегда холодный и звенящий, и Анубис скрипел зубами, закрывал свои уши, лишь бы проснуться и всего этого не было, он сейчас дома, в своей комнате, рядом его грек, что гладит ласково по спине, утешая от ночного кошмара, не делающий таких предательских глупостей. - А ты… тебе я вроде как велела быть мертвым, - глаза открываются прямо у почвы, но видят лишь тьму. Он не слышит ни шагов, ни драки, ни сопротивления, лишь звон в ушах, что бил в тревогу, что надо срочно в родные стены, ведь кто выходит из комнаты - совершает очень грубую ошибку. - Ты носишь дитя? - и руки Анубиса перестают сжимать уши, дрожат возле висков, он так надеется на то, что сейчас не произойдет никакой трагедии, которую он не в силах ни остановить, ни предотвратить, но он находит в себе силы поднять свое измазанное грязью лицом, выслеживая силуэты во тьме, эту размытую в фокусе руку, что прикасается к греческому животу.

- Не трогай… - шипит он, выплевывая клочья травы и ила. Он видит, как силуэт ее лица обращается к нему, и глаза вновь постепенно обретают былую фокусировку, медленно, шаг за шагом.

- Так это твой? - ее голос такой удивленный, издевательский, будто в ее мире не было возможным продолжение шакальеого рода. Она смеялась. - Гермес, да? Не хочу огорчать тебя, вот только не сыщешь ты с ним счастья. Он сказал тебе, что обречен создавать лишь чудовищ? Возможно, этот когтистый монстр разорвет тебе брюхо прямо изнутри, чтобы выбраться наружу… - она переходила на какие-то зловещие нотки, и Анубис сделал пару кривых поляков навстречу. За ее спиной кинжал, и у шакала испуганный взгляд и колени, что дрожат и не могут подняться.

- Гермес, улетай сейчас же, - испуганно требует он, вот только тот не может, а Исида ведет острием ножа прямо по беременному животу, издевается в своих играх.

- Давай я помогу тебе? - ласково шепчет она, и шакал рычит, а Гермес собирается и включает свои самые лучшие стороны, те таланты, которые прописаны в его божественном статусе, чтобы запудрить мозги, и Исида морщиться, отстраняя оружие, ведь богиня-матерь не может убить ребенка на собственной земле, где вдалеке - верные подданные крестьяне, что молят ее о человечности и плодородии день ото дня, но она снова меняется в своем настроении. - Оставим дитя, значит, да? Малыш хочет поиграть в семью? - она бросает свой манерный взгляд прямо в лицо Анубису. - Сколько играть думаешь? Лет сто? Или триста, если повезет? Какие прогнозы по вашей смерти, доктор?

- Иди нахрен, ты не можешь этого знать, - он пытается встать, но гравитация будто удерживает - плотнее к земле, лицом ниже, с осознанием своего места в этой длинной пищевой цепи пантеона Древнего Египта - беги под землю, пока не поздно.

- Зато мне известно, что если я вырву из живота этого грека монстра, люди вряд ли меня осудят. Предлагаю сделку. Твоя разрушенная семья вместо моей, и мы квиты. Все еще хочешь моего прощения, мальчик?

Страх сменило состояние аффекта, и Анубис со всей дури бьет кулаками о водянистую землю, сотрясая подземелье, что задрожала земля, и птицы, что уснули на пальмах к ночи, встрепенулись, чтобы поскорее улететь из этих мест. Исида глянула взволнованно, отшатываясь назад, переступая по трещинам в зеленом лугу, что образовывали бесчисленное число кротовых нор повышенных габаритов. Из-под земли под светом луны пробираются руки, ноги, головы, восстают трупы с шакальими мордами, скалящиеся и смердящие трупным запахом, и у этой армии мертвых лишь одна цель - и сейчас ее кинжал дрожал в собственной руке. Двое волков помогают Анубису подняться, и ночь - его время суток, что дает приток каких-то сил, он ступает своими лапами широко и гневно, он слишком сосредоточен на том, чтобы извести Исиду с этого поля, и он изо всех сил пытается приблизиться, но не к ней. Ловит Гермеса рукой за талию, оступившегося от того, что из-под его ног вылезает новый шакал, что вместе со всеми кидается на богиню-мать, занимая все ее внимание и руки на действительно существенную угрозу.

- Нам нужно срочно уходить, это все ненадолго, - и Анубис тянет Гермеса в сторону реки, а тот его - в противоположную, и шакал смотрит на него словно в глазах израненное сердце, и это не тот момент, когда можно было спорить. Он бросает взгляд на его живот и поддается новому пути, в котором ему придется очень много спотыкаться о камни, пререкания и собственную слабость. - Гермес, помедленнее… - просит он его в дороге, ощущая, что угроза миновала, и что они сбили возможный след. Анубис оперся рукой о ближайшее дерево, согнувшись, и просто сблевал под него с диким рыком, упираясь лбом и выдыхая остатки ахуеть какого стресса. Приустал.

Как никогда прежде, Гермес - чувствует свою власть. Над богом, над жизнью, над Смертью. Смерть ползет к нему задыхаясь в ужасе и гневе, в полупоклоне молит о пощаде, и Гермесу становится тошно. Неужели это то, чем упиваются все боги?! Страданиями и болью других, унижениями и возвышением собственного эго над чужой волей? Сломать Анубиса сейчас - проще простого. Избавить от страданий - да просто возьми его за волосы и перережь горло. Он был бы такой легкой добычей, и он бы даже не сопротивлялся. Его смерть можно было бы обставить как жертвоприношение и как акт милости - когда ты такой беспомощный, кому ты нужен? Людям, что нуждаются в сильном боге? "Зачем?" - резонно спросил Анубис. И, что удивительно, но у Гермеса был на то ответ:

- Мне. Ты нужен мне. Вставай, Анубис. Ты сильнее, чем думаешь! - Гермес распыляется вовсе не на мотивирующие цитаты, хотя в его голове так много афоризмов великих софистов и философов. Сейчас это чистая правда, а в его голосе - безжалостность, непоколебимость и теплота. Может, другие боги и хотят войны и боли, может, хотели властвовать над Анубисом, но греку это было не нужно. - Ты - единственный, кто может меня защитить, а я - единственный, кто защитит тебя. - И это сущая правда. Может, Гермес не был воином, но волей судьбы был отличным стратегом. Долгие дистанции его не пугали, как и преграды - он перелетал их все. Единственное, в чем Гермес нехотя соврал - это: - Все будет хорошо.

Ветер в спину прошептал ему: "нихрена". Чужое присутствие он почувствовал сразу. Возникшая точка на горизонте возвышалась над колосьями, стремительно сокращала дистанцию, как не_человек, и очень скоро Гермес узнал в объекте - своего убийцу.

- Анубис... - прошептал, но шакал не реагировал. - Анубис, пожалуйста. - Но тщетно, и фигура Исиды все ближе. - Тут эта бешеная, эй... О, здравствуй, Исида! - Дружелюбно выпаливает Гермес, переключаясь с тревожного шепота на повышенные тона. Пятится назад. Она реально бешеная. Народ вообще не знает, что она психопатка! Гермес тоже не знал, попался в ловушку. Да тут весь Египет не выкупает, что происходит в божественном мире. Кажется, даже сам Гор не знает! Еще бы. А Меркурий теперь видит, что у нее лицо - социопатки и маньячки, которая вырежет всех неугодных, кто посягнет на ее власть. И того, кто в нем живет - тоже. Нет-нет-нет. Крылья не работают, не слушаются, и это не та информация, которую он должен озвучить Анубису, потому что Исида это запомнит и использует против. Она разоружает от всех козырей. Приставляет кинжал к животу, и Гермес бледнеет, озирается по сторонам в поисках спасения. Хоть зацепки на него.

Богиня материнства и родов умеет бить прямо в цель. Играет на материнских чувствах, но вовсе не тех, которые про любовь к ребенку. Словно озвучивает его мысли - что плод разорвет его изнутри, пытаясь вырваться наружу. Это так страшно, он не знает, реален ли такой исход, именно поэтому они выбрались из Аменти. Анубис требует улетать, и грек только зажмуривает глаза, загнанный в новую ловушку. Не может бросить его тут психологически, как не может улететь физически. Что ж, он ведь рассчитал все в плане. Все, кроме Исиды. И то, что Ра распиздит своим сообщникам его местонахождение, и что Анубиса невозможно было вытащить гулять после заката (смысла не было, он рационалист), и что всегда можно сбежать.

- Послушай, Исида. Ты меня убила разочек, ну и хватит, че. Я все понял, усек. Вот, собираюсь домой. Ты же не тронешь беременного, так? Конечно, не тронешь. Смотри, тут сколько людей! Они в тебя верят, как ты думаешь, если станут свидетелями убийства будущего бога, как скоро твоему культу придет конец? О, безупречная репутация так испортится. Давай оставим между нами знание о том, какая ты сука? Я готов при встрече даже целовать тебя в щечку при всех. Убери кинжал, дай нам уйти.

Переговоры - его зона влияния. Но тут проблема в том, что на чокнутых это редко работало, а вот манипуляция... Да, Гермес умел отразить давление. У всех свои слабые точки, и у него, и у Анубиса, и даже у Исиды. У нее-то то проблематик - целая выставка. И он видит ее надлом.

- Малыш хочет поиграть в семью?

Пошла ты к Осирису, сука! Гермес хотел было обидеться, но вдруг понял, что речь не про него. Задавить грека не получилось, и она бросила силы на слабого. Вот, что и требовалось доказать. Гермес заиграл желваками. Подло и бесчеловечно. Она предлагает выбирать Ему, скидывает ответственность, как на козла отпущения. Если не может убить она, то сделает чужими руками. Ха, сука, не получится. Не получится же? Анубис, Луна моя, пожалуйста, мы ведь семья.

И Анубис делает это. Господи, он великий, он великолепный! Разверзает землю, призывает силы Тьмы, своих верных адских псов. Гермес смотрит на это сквозь панику и легкое возбуждение. Не видел его таким. Теперь же - не представляет, как развидеть эту мощь и первобытную силу. Он что, впервые бросает вызов своей пантеонной семье? Нужно срочно уходить, говорит. А, да... Точно. И они сваливают, оставляя Исиду в дураках, и запутывают следы, но по обоим видно - назад дорога только после того, как дойдут до цели. Возможно, их ждут приключения (скорее всего) по пути, и Гермесу удастся помочь проработать травму. Подойдет и придержит волосы, пока Анубиса тошнит. Ничего сверхъестественного, обычное дело на нервяках. Гермес вон в токсикозе еще недавно облевал подземелья и его урну с жучиными трупами.

- Ну вот, мы стали еще ближе. - Пошутил тупо, потому что, ну, если ты видел любимку блюющим и не ужаснулся, значит это реальная любовь.

И они пошли дальше, дорога была изнуряющей, и Анубис, он не сразу позволил взять себя за руку, полпути дулся, но Гермес настойчив. Чувствовал потребности своего мужчины, пошел на риск, приняв решение никогда больше его руки не отпускать. Путь долгий, ни одного перекрестка, чтобы он мог силушку почерпнуть из какой-нибудь сделки. Ничего такого. Вперед, до ближайшего населенного пункта. Но по пути ни одного бомжа даже. Пф. Все померли, что ли... И вот, на горизонте что-то появляется.

- О, глянь. Нам сюда.

Таверна "У шакала". Гермес читает вывеску и изгибает бровь со скепсисом. Ну, надо же, совпадение! А потом переводит взгляд на Анубиса, тихонько хлопает по плечу и показывает, мол, вот туда нам и надо, и вообще это про тебя. Во тьме ночной пока не видно другую сторону проезжей части, хотя дорога пуста и лишь редкие колесницы проезжают мимо, а значит, они пока не видят другую таверну, что прямо напротив, с названием "Седой ишак". Потому что есть одна цель - и они не сворачивают с пути, не огладываются по сторонам, хотя теперь стоило бы. Они просто - держатся за руки, шаркая босыми ногами и лапами по выжженной земле, и бредут против солнца, запутывая свои следы. Пока Анубис фрустрирует, Гермес думает планы. Честно, участие Анубиса в генерации плана ему даже и не нужно, вестник знает, что сам что-нибудь придумает, защитит их обоих, так что просто дает шакалу молчаливую поддержку и даже не пиздит под руку. Только когда они видят таверну, и Гермес старается выдернуть Анубиса обратно в реальность, звуки в этот мир возвращаются.

- Нам бы вина, - говорит Гермес, облокачиваясь на барную стойку, кладет руку на живот, выпячивая вперед с гордостью и как бы для социальных льгот. Оборачивается на Анубиса, оценивая ситуацию, и добавляет: - Бочонок, - снова взгляд на трактирщика. - Да комнату помрачнее. -  Чуть оборачивается назад и приподнимает голос: - Анубис, иди сюда!

- Анубис? - У хозяина аж глаза на лоб вылезли, он побледнел, бросил взгляд на стену, на которой иероглифы и рисунки ну прямо точь-в-точь профиль бога, что жался в тени и шугался людей. Лишь бы не бросились просить автографы, лишь бы воздержались... а они падают на пол и преклоняются перед ним, прям все присутствующие, и Гермес такой: "вау". Это они удачно зашли.

Гермес вскинул брови, а его активный мозг тут же просек ситуацию.

- Шеф, шеф, - обращается он к коленопреклоненному, снисходительно хлопая его по плечу тыльной стороной ладони. - Нам бы пообщаться немножко. Тут такая ситуация... - Тихо кашлянул, с намеком, помог за локоток подняться с колен. - Кстати, я Гермес, - представился, протянув руку, а у того глаза еще шире. Недаром это заведение на тракте, к тому же, ну, поставщики там, бизнес. - О, вы слышали? Приятное, спасибо-спасибо... - Гермес улыбнулся нескромно, отвел глаза, поиграл плечиками, но снова стал серьезным. Перевел взгляд на свой живот, куда с удивлением кивнул Каннабис (серьезно?). - Ох, это... Наш малыш. В Египте так опасно, знаете, меня столько богов пыталось убить за это. А ведь наше чудо - такой же бог. Мы держим путь в Грецию, чтобы он смог родиться в безопасности.

- Как же так вышло? Что... - Каннабис осматривает живот с любопытством, и Гермес готов уже выдать охуительную историю о мужской беременности, но внезапно человек задает вопрос, от которого даже вестник опешил: - Грек и египтянин!

Это все, что его беспокоило?! Национальность? А потом призадумался - и вспомнил, что вообще-то война в Риме. Точно...

- Любовь, мой друг, любовь! Как у царицы вашей и нашего триумвира. Боги и люди. Так похожи. Может, божественному дитя удастся примирить великие земли? Аменти переполнен. Мы только что оттуда. Приютите нас ненадолго? Нужно понять, как нам выбраться за границу, чтобы не попасться Сету или Исиде.

Каннабис своей жене что-то шепчет, и та суетится с фанатской улыбкой, тут же организовывая поляну и уводя Анубиса за собой в выделенную им комнату, куда мужики уже катят бочку вина. Гермес добазарился на мрачный божественный люкс. А сам он переговорит с хозяином таверны о важном. Художника останавливает за плечо, обещает разрешить нарисовать богов чуть позже. Пускай Анубис побудет один, пока Гермес займется делом. Туда-сюда, пятое-десятое, разговоры о важном. Навел контакты, а дальше - самое трудное, может, невыполнимое. Анубис...

Гермес заходит в комнату осторожно, на цыпочках, словно боится обнаружить там что-то страшное или бездыханное, но находит Анубиса в домике из одеял, и сердце вдруг сжимается так сильно, что Гермес за него даже хватается, но без театральщины - просто когтит себя, перенаправляя душевную боль на физические ощущения. Закрывает за собой дверь очень медленно, без громких звуков, просто, чтобы его чуткий шакалий слух уловил присутствие вестника, а обоняние - этот запах с особенными флюидами беременности, ведь их теперь даже сам Гермес уже слышал.

Он проходит на середину комнаты - каменное жилище без окон, проемы для которых просто закрыты соломой и досками, но с некоторым вкусом, все же гостишка, - и замирает в нерешительности, словно пытается просчитать свой дальнейший шаг, но безуспешно. Он знал, как работать с гневом и агрессией, потому что привык к такому Анубису больше, чем к вот такому. Такому беззащитному, слабому, ранимому, уязвимому - и еще тысяча метафор и слов, что описывали бы его прекрасную чистую душу.

"Малыш хочет поиграть в семью."

Какая же подлая сука! Да, черт возьми, его малыш захотел семью, на которое имел полное право. На сотню лет, на триста или на две тысячи - это вообще не ее гребанное дело. Это дело только их двоих, и никого больше. Но если Гермеса до сих пор держало тихой злостью, то сейчас, глядя на такое состояние Анубиса и не понимая, как исправить это, мысли грека заходили в какое-то мутное русло, словно эта ситуация задела его лично больше, чем любимого. Наверно, так и было. Сейчас Гермес тонул в этой нежности, что испытывал к шакалу, забравшемуся в шалаш из одеял от этого страшного мира, в привычную тьму и закрытые пространства, но на периферии сознания все еще летали мысли о том, чтобы заставить этих сук страдать, желательно долго и мучительно. Кое-как удалось справиться с этими мыслями, но лишь благодаря сопению из-под одеял, и Гермес тоненько, по-женски протянул:

- Масюсик?.. - Нежный и заискивающий тон, чтобы не будить зверя и не попасть под горячую руку. Хотя оттуда так фонило болью, что едва ли Анубис был способен крушить и ломать все вокруг, а особенно - кости Меркурия. Он не встречает сопротивления свои шагам, что пересекают комнату, и не сталкивается со злостью, присаживаясь на краешек кровати. Находит мохнатую лапу, слишком большую для домика, и запускает пятерню в шерсть на мускулистой икре, сжимает пальцами по дуге мышцы. - Прости меня, пожалуйста. - Тихо канючит Гермес и гладит ножку. - Хочешь лечь на коленочки? Мы тебя успокоим. - Говоря "мы", Гермес имеет в виду его и их ребенка, но Анубис внезапно не хочет. Месяц не отходил от пуза, а сейчас отказывается, и это был козырь, который не получилось разыграть. По крайней мере, получает указание, и оно тоже хорошее. Даже славное. Очень хотелось обнять эту широкую, могучую, сильную спину. Опору, которая тянула к себе с еще большей силой. - Пустишь в домик? - Спросил разрешения, потому что пока - только так, больше никакой самоволки. Будут прятаться здесь, пока не обсудят проблемы, потому что они семья и не должны друг от друга отворачиваться. Вот Гермес, он же как и Анубис, хотел для них только лучшего. Да, не договорились сразу, и да, он снова схитрил, но в итоге-то все хорошо. - Спасибо. - И залезает в домик, обнимает шакала со спины, сгибая руку в локте поверх его руки так, чтобы плечо оказалось в этом уголке на сгибе, а пальцы могли спокойно гулять по волосам и моське. Но пока Гермий решил остановиться на волосах. Заправил прядку за ушко. Ножку перебросил через его колени, подмял всего под себя.

Как-то так и (помирились) разговорились. Гермес не переставал гладить бога, а Анубис все говорил, обнажая свою чувственность, которая так глубоко поразила Гермеса, что он просто таял, закрывал глаза и нюхал его волосы, изредка вставляя одобрительные комментарии и обещания навроде:

- Ты получишь семью, даже если нам придется нарожать сотню чудовищ, чтобы на сто первый раз родился бог. Не грусти, пожалуйста, - Гермес целует его в макушку, продолжая гладить волосы и чуть зачесывать их за ухо. Сердце билось быстро-быстро, сильно-сильно, как в тот раз, когда Анубис впервые открыл ему историю об отце, или, скорее, об отчиме. Теперь, познакомившись с мачехой, Гермес понял картину мира своего любимого бога еще лучше. Прижался бы еще крепче, да только уже некуда, и живот мешает. Но малыш, словно чувствуя переживания отца (отцов), толкался так сильно, что Анубис наверняка мог чувствовать это своей поясницей. - Поверь мне, пожалуйста, что я тебя люблю. Ты самый добрый, самый прекрасный бог из всех мне известных. Самый сильный. Посмотри, какой ты смелый. Как далеко мы прошли. Я так горжусь тобой, Анубис... - последнее он говорит шепотом на ухо, чуть приподнимая голову от своей руки, что лежала снизу и поддерживала вес тела. Никогда еще Гермес не думал, что хотел бы стать одним целым с кем-то, и вовсе не в сексуальном контексте. Он ощущал это метафизически. Его тянуло к Анубису так сильно, что это невозможно было объяснить ничем, кроме космоса.

Гермес своего обещания не сдержит. Но не потому, что обманщик и плут, а потому что другие заботы охватят богов на корабле, стоит им выйти в открытое море, миновав Нил какими-то окольными. И встречи с другими богами, и долгие интересные рассказы об обитающих на глубине морской чудовищах и даже о семье - Анубис ни на шаг не отойдет от своего бога, а Гермес ни на мгновение не почувствует себя одиноким. Это подкупало и вместе с тем пугало возможностью потери всего достигнутого стараниями обеих сторон. Вот так быстро, практически в мгновение ока (Гермес вдруг понял, что имел в виду Анубис, когда говорил, что в Египте такой скорости развития событий не встретить) - жизнь без этого мрачного, серьезного, слишком ответственного и глубоко эмоционального древнеегипетского бога даже в богатом воображении олимпийца стала невыносима и невозможна. Если бы Меркурий был романтиком, он бы предположил, что дело в любви. Но чувство, которое он испытывал к Анубису, словно не имело столь однобокой интерпретации. Будто он впервые обрел свою семью, осознал, что есть что-то важнее себя любимого и приключений. Какой смысл в приключениях, если рядом не будет Анубиса? Легионеры императора не столь смелы, как этот тихоня-шакал, что уберег Гермеса от всех опасностей. Он не сдался и не бросил грека, когда тому больше всего нужна была поддержка и забота. Немногие способны на такую самоотверженность и героизм. О, Анубис стал его героем! Как никто и никогда. И весь остаток пути до выхода из Египта Гермес слепо доверял Анубису свою жизнь, потому что был в нем уверен до Луны и обратно.

Бог Хапи оказался довольно приятным малым и, видимо, одним из немногих, кому доверял Анубис, что гипотетически могло возводить Хапи в ранг святых, но Меркурий все равно держал ухо востро, а руки на животе, словно оберегал существо внутри от всех желающих не то прикоснуться к чуду природы, не то навредить ему. Похоже, слишком много богов Египта узнало об этой беременности, да и до людей начали доходить слухи (пускай в данном случае сам Гермес их и распустил, и вообще это не слухи, а чистая правда), что скорее играло им на руку, нежели наоборот. Свидетели - это всегда хорошо. Союзники - еще лучше.

Он лишь тревожно почувствовал, как пески закручиваются в маленькие вихры вокруг пяток, прежде чем ступил с земли на корабль - и пересек ту линию невозврата, после которой разворачиваться было бессмысленно. Впереди только финишная прямая и больше не_нейтральные воды. Может, Нил еще не принадлежал Риму, но Средиземноморское побережье уже много веков контролировалось Нептуном, а значит, они вышли из зоны повышенной опасности - и могли выдохнуть спокойно. Морской ветер тут же уронил с головы Гермеса платок, оставив его болтаться на шее, и отросшие блондинистые кудри тут же пропитались солью, словно ожили под дуновением родных ветров, и бог закрыл глаза, вдыхая полной грудью, пока сжимал в своей руке руку Анубиса, и привалился затылком к его плечу, притянув черную ладонь к своему животу, и перехватил ее цепкими пальцами, что принялись нежно очерчивать контуры кисти.

- Без тебя я бы не справился с задачей так же хорошо. - Сказал грек Анубису, играя пальчиком с его ладонью. Конечно, Гермес никогда не признал бы, что он не справился бы с задачей, потому что он даже не рассматривал такую возможность. Но признать, что больший процент успеха данного мероприятия лежал на Анубисе, очень даже мог. Ему было несложно, а Анубису приятно. - Меня бы грохнули уже на выходе из Аменти. Просто хочу, чтобы ты знал, что ты настоящий герой, - снова узорчики на тыльной стороне ладони, потому что волнительно и так сложно отлипнуть от него. Чем ближе к родам, тем потребность в тактильности будто бы сильнее. Облизал бы Анубиса с ног до головы, если бы мог, но один из минусов, что помешал трахаться на корабле - это неповоротливость при быстро разрастающихся объемах. - И как же здорово ты придумал с женской одеждой! Никогда бы не подумал, что мне так пойдет платье. - Он повилял бедрами для достоверности, хотя и так знал, насколько эффектно выглядел в глазах своего мужчины, о чем предусмотрительно молчал. Нет уж - это воспоминание исключительно для его воображения, и только! Анубису вовсе необязательно знать, что Гермес в курсе той ночной вылазки. Гермес хотел было развернуться, чтобы поцеловать возлюбленного, но вдруг потерял его из поля зрения_осязания. Разочарованно и взволнованно обернулся, ища взглядом что-то, что побеспокоило бога, и нашел шакала смотрящим вдаль на надвигающееся к храму пламя, что несли разъяренные люди, не понимающие, почему боги отказались от них.

- Анубис?.. - Тихо позвал его Гермес, но не получил реакции. Только по напряженной спине и почти боевой позе, что готовилась к прыжку, понял, что этот храм для него что-то значил. А если значил, то совершенно неважно, почему. Просто - так было нужно. И грек пробежал к корме корабля и позвал Нептуна еще раз, что не успел уплыть далеко, и попросил только: - Это последнее, дядя. Сделай так, чтобы тот храм не тронули. Потом сочтемся, хорошо? - И морской царь вскинул трезубец и расколол землю вдалеке надвое, и место, на котором возвышался древнеегипетский храм, превратился в небольшой островок, до которого люди не дошли бы вброд. Гермес обернулся посмотреть на результат магии, затем снова на дядю, но - его как течением унесло. Так, они с Анубисом остались одни среди моряков, но последним было бы будто все равно, они просто делали свое дело и старались не гневить богов. - Анубис, ты в поря... - так и не успевает задать свой вопрос, как сильные руки сгребают его в охапку. И Гермес улыбается, прячет эту счастливую улыбку в широкой груди, и бормочет смущенное: - Ну, ты же моя семья.

А семья своих не бросает. Такое уж правило. Можно ругаться, драться, воевать и даже ненавидеть друг друга, но защищать, когда кто-то другой приходит сделать больно твоей семье. И если Анубиса такой расклад устраивал, то ему на пиру в Олимпе нашлось бы почетное место. Возможно, он даже закрыл бы зевсов гештальт увидеть на пиру когда-либо своего мрачного брата, что не выходил из Подземного царства уже несколько тысячелетий.

Океаниды помогли с течениями, что позволило богам быстро добраться до берегов Греции. Не было смысла возвращаться в Рим, измученный триумвиратом - там делать было нечего. Путь лежал на Олимп, ведь только там можно было найти настоящее чудо, ради которого они проделали весь этот путь. И это - чудо рождения самого невозможного из богов. Он был невозможен из-за самого процесса зачатия и отсутствия необходимых органов у вынашивающего родителя, он был невозможен из-за союза враждующих пантеонов, что объединились неслучайной связью. Теперь Гермес был уверен, что их с Анубисом встреча была предрешена заранее. Ему еще предстояло разложить по полочкам это откровение, что свалилось на него недавно, но очередная проблема на пути снова переключает внимание с важного.

Гермес сгибается пополам, хватаясь за живот, с пронзительным вскриком от боли. И осознание вдруг накрывает морской волной, хоть они уже день на суше, а так же накрывает - паникой, от которой никуда не деться. Только схватиться за вмиг подскочившего Анубиса и пропищать вместо объяснения:

- Нет! Нет-нет-нет, только не сейчас... А! - Гермес жмурится и скулит сквозь зубы, забывая напрочь про дыхание. Это схватки, это роды, господибоже, он рожает! Какого дьявола он рожает?! - Черт! Анубис, я... блять, как больно! - дальше следует череда выражений, от которой у любого нормального человека завяли бы уши, а может, Меркурий так ругается исключительно в своей голове, потому что реальность уходит из-под ног, накрывая болевым шоком, и только родные_любимые руки Анубиса не дают потерять сознание, держат крепко, помогают выстоять. - Еще немного. Вон уже вершина... - страдальческим шепотом произносит Гермес и указывает дрожащей рукой вперед, за кроны пышных зеленых деревьев и виноградников. - Да где же эти придурки... - Шипит грек, причитая на задерживающихся братанов. Они в гребанном виноградном поле, а здесь они километрами простираются, это пиздец, друзья. - Придется рожать в поле. Блять, я не хочу рожать в поле! Я же принц, а не раб! - И он почти начинает плакать, манерно обмахивая себя одной рукой, потому что ну пиздец же, он бог, а не какая-то крестьянка, которая ребенку пуповину отрежет своим же серпом. Анубис встает на колени перед ним, и Гермес, наконец, учится заново дышать. Вдох-выдох, вдох-выдох. Фокусирует взгляд на любимке. - Мхм... - соглашается Гермес, дрожащими ногами, вмиг такими слабыми, как никогда, талию Анубиса обхватывая. Скулит, а сам жмется крепче, да только удушить случайно боится - так сильно руки обнимают могучую шею. Изнутри будто тысяча стрел пронзают, пытаются наружу путь выкорчевать.

- Гермий? Гермий, это ты?! - Доносится до их ушей знакомый голос вместе с порывистым ветром. Гермес же вскидывает голову с самым счастливым и безумным видом.

- Да, да, я!

- А че ты одет, как баба? Мы тя не признали. - Говорит второй голос.

Гермес закатывает глаза, на мгновения даже забывая о том, что рожает и что ему больно, и что ноги, вообще-то, сильно сжимают бока Анубиса.

- Потому что я беременный, бля! Я вам когда отправил весть, вы чего так долго? - Рявкает в возмущении и смотрит в небо. Голоса смешиваются в легкий вихрь, и тут Гермес не выдерживает, снова хватаясь за пузо: - Нот, Зефир, Эвр, мать твою! Несите нас на Олимп быстро! К Асклепию! - И, крепко обнимая Анубиса, смотрит в его прекрасные карие, и говорит: - Держи меня крепче. И закрой глаза, чтоб не слезились. - Целует в губы порывисто, через боль и слезки, и прижимается телом крепко, пока ветры взмывают их в воздух и уносят на Олимп, чтобы доставить в обитель Асклепия.

Стерильно, прохладно, пахнет растворами и травками. Вообще, возможно, выглядит как рай для Анубиса, но Гермес не соображает ни о чем, кроме того, что с ним сейчас будут делать. Лучше бессердечный Анубис еще раз, чем это. Даже два раза, хер с ним, выдержит. Но все эти инструменты, которые выглядят, как живодерня на выезде, просто кружит ужасом его голову.

- Я полущил твою вешть, Меркурий, и ждал васшего пъибытия! - Началось... медленная шепелявая речь Асклепия любого усыпит, хотя вот прямо сейчас Гермес бы не отказался. - Все готово, чтобы пъинять ъроды будушсего наследника. - Да боже, гррр. - Эпионочка, дорхогая, подай ськальпель и чисьтую воду. Готовь пасиента.

- Никакой Эпионочки! - Истерично взвизвивает Гермес, отталкиваясь от груди Анубиса. - Прости, Эпиона. - Извиняется между делом, мол, ничего личного, и, держась за живот, ковыляет до знакомой разделочной доски (как он прозвал эти реанимационные столы за время пребывания в Аменти), опирается о нее рукой и вскидывает другую руку, резко тыча ею в сторону Анубиса. - Это Анубис. Отец ребенка, бог мертвых и бальзамирования, самый опытный хирург во всем объединенном Египте. Ай, ссска! - Дышит, как египтянин велел. Промежуток между схватками, и Гермес договаривает, залезая на стол: - Он будет меня оперировать. Научи его, Асклепий. Только ты это умеешь. - Гермес сглатывает и переводит взгляд на Анубиса, протягивая ему руку и сжимая в своей до начала комшара. Шепчет ему: - Если что-то пойдет не так... будь с ним. Будь с нашим малышом.

Анубис дышит сбивчиво и торопливо, помогая Гермесу забраться на себя. Какой тяжелый, словно с каждой секундой магическим образом прибавляет еще веса, и они физически не успеют добраться до Олимпа, здесь не на что надеятся, но вдалеке шакал видел крыши маленьких кирпичных домов, и это единственное, на что он надеялся - на добрых людей, что могут помочь расходниками, и Анубис сможет сделать все правильно, чтобы его возлюбленный не страдал так, как сейчас, до брызг из глаз и хриплого крика, до добавляющихся морщин и седых волос, которым явно не место на этой светлой макушке. Будь со мной, смотри на меня, дыши глубже. Все будет хорошо.

Возлюбленный??..

Он подумал об этом так легко и в такой не подходящий момент. Впрочем, он чувствовал нечто подобное уже давно, и сейчас египетские иероглифы наконец-то сформировались где-то между его ушами, и шакала триггернуло не на шутку. Сейчас не время пускать бабочек в животе и анализировать происходящее, он устраивает своего грека крепче на своих бедрах, придерживая за ляжки, оборачивается на чей-то зовущий голос и рефлекторно сжимает Гермеса сильнее, словно испугался, что его кто-то может забрать. Но то не враги, а подмога, и она чертовски вовремя. Анубис сглатывает нервозно, все их фразы проносятся так быстро, решение за решением, и он кивает Гермесу, соглашаясь с каждым его выбором, пряча его лицо в своем плече и не прикрывая глаза ни на секунду. Потому что чтобы не произошло, ему нужно быть полным бдительности и внимания. Ветер не страшен его глазам, пускай себе слезятся. Он не спустит внимания со своего бога, что так ранимо крючился от боли.

Они достигли точки назначения так быстро, что шакал не успел опомниться, осторожно опуская Гермеса на ноги. Он слышал шепелявый голос, видимо, того самого Асклепия, который чисто внешне не вызывал никакого доверия. Шакал бы даже сказал, что он скорее карточный шулер, нежели врач с лицензией на мясорубство. А потому так страшно отпускать грека, так хотелось прервать все их попытки договориться и заявить: «дайте мне инструменты и выйдите нахуй из комнаты». Анубис помогает Гермесу залезть на операционный стол, поддерживая за ноги, перекладывая поочередно, придерживая его голову, чтобы не стукнулся, чтобы все было мягко и осторожно, и Гермес хватает его за руку, так жалобно просит об этих крайних мерах, и шакал гладит его взмокшие золотые кудри, очищая бесконечно прекрасное лицо, внимательно и проникновенно заглядывая в стеклянные глаза.

- Идиот, - шепчет он. - Все будет хорошо, - он нежно ведет его по щеке. - Просто дыши глубже, не болтай, смотри на меня… Глубокий вдох носом, медленный выдох через рот. Давай, малыш, слушайся меня, сейчас это очень важно. Не сбивайся с ритма, хорошо? - его разрывало трепетом, и сейчас он понимал, что ему нельзя его оперировать, потому что это в одно мгновенье стало таким личным, что он боялся не справиться. Если его рука дрогнет, он не простит себе этого. И Анубис разрывает его тунику на животе еще шире, оголяя волнообразный живот, в котором то очертание конечностей, то большой головы, то небольшой период спокойствия, когда младенец пытается спрятаться внутрь, давя на органы, и, походу, это были самые тяжелые моменты боли, шакал даже не мог себе представить. Это было не как у женщин, где траектория одна и понятная, здесь же - их будущий ребенок пытался найти хоть какой-то выход, а потому бесконечно переворачивался в поисках двери, которой не существовало.

Асклепий ставит на стол поднос с инструментами и склянками с жидкостями, а Анубис чувствует себя максимально растеряно, лишь провожает руки шепелявого блондина ко лбу грека, что кладут охлажденное полотенце на покрасневшее лицо. Соберись, тряпка. И шакал сжимает пару раз руки в свои кулаки и обратно, шумно выдыхая через нос.

- Тааа… тут, хонешно пъоблема… - тянет Асклепий, осматривая живот и прикасаясь к ребенку, что пытается прорваться сквозь кожу. - Надо омыть его, вон там, да-да, вот это, давай сюдой, - приманивает ручкой, и Анубис подает ему чашу с водой и тряпки, чтобы шепелявый протер запотевший живот, а сам тянется за различными скальпелями, изучая их форму и строение. Инструменты отличались от тех, что были у него в Египте, но ему подойдет даже кухонный нож, лезвие - это его вторая магическая сила, негласная. Но Асклепий качает головой. - Ненене, это ты пока полоши, - и продолжает щупать его грека, а тому больно блять, и Анубис начинает злиться, наконец-то вспоминая, как это, говорить с кем-то еще.

- Какого черта? Тут все очевидно. Надо резать, когда ребенок поворачивается внутрь, - он берет скальпель острием к себе и очерчивает линию, где предполагал сделать надрез, но Асклепий медленно качает головой в разные стороны.

- Во-пельвых, ърано, - и Анубис смотрит на него с тотальным возмущением.

- В смысле блять рано?! Ты точно врач? - сука поэтому он работал в одного.

- Во-втольих, надо лезать шдесь, - он показал на линию ниже пупка. - И когда либенок упиъается в живот, - он снова очертил нужную линию. - Вот шдесь, понимаещ? Но надо ждать… та ничиво ты не жаденеш! Давай я сам! - и Анубис резко отстранил скальпель от него, мол, нихуя блять. Слышит новый прилив болезнетворных возгласов от своего грека и резко оборачивается на его лицо, спешит поцеловать в лоб и погладить по голове.

- Тшшш… - просто успокаивает его своим голосом, чтобы хоть как-то было легче. - Я здесь, все хорошо, - и обращается к Аскплепию, поворачиваясь на него, но не прекращая заглаживать своего Гермеса. - Есть маковое молоко? Или что-нибудь от боли?

- Не шаветую, - качает головой Асклепий. - Плохая плимета, потом ъродится бог мака или плитона, намущаетесь.

- Блять, да у нас не факт, что человек родится, сделай так, чтобы ему было не так больно! - настаивает Анубис, отпуская грека, что лишь его руку сжимает напоследок, будто цепляется за реальность. - Дыши, мой хороший, - напоминает он ему.

- Я бы не шказал... - Асклепий все щупает живот грека. - По всем плизнакам, у вас щеловекоподобная особь. Так… шудя по звукам нам поъра, - и у Анубиса сердце застучало еще сильнее, и он осторожно уводит свою сжатую руку от Гермеса, сжимает скальпель сильнее да наклоняется над его животом, по которому Асклепий пальцем снова показывает необходимую траекторию. - Так, щди. Меркурий, дыщи два вдоха и один мееееедленный видох. Так… вот, щищас можно… - но Анубис не сделал ровным счетом ничего, заметив, как его рука дрогнула аккурат над кожей. - Щто ты медлищ? Так, щтой, надо щнова ждать.

Два вдоха, медленный выдох. Два вдоха, медленный выдох. Анубису помогло, если честно, он потряс руками, чтобы кровь начала работать на его цели, а не сомнения, чтобы вернуть силу в свои конечности, разобраться с профессиональной холодностью, что подводила впервые в жизни, и он приблизился к Гермесу, прямо к его лицу, блуждая глазами по всем его дыханиям и слезам, что стекают с уголков глаз.

- Не думай о моей руке, хорошо? - шепчет прямо в его губы, стирает с лица всю влажность. - Думай о том, как я люблю тебя.

Краткий поцелуй в лоб, и Анубис возвращается к низу его тела, и Асклепий ведет какой-то свой счет, отдавая новую команду, что пора резать, и в этот раз рука становится лишь продолжением холодного оружия, а такое не дрожит. Он надавливает острием, вторую руку кладя чуть выше, чтобы чувствовать очертания младенца и не задеть его, и Асклепий торопит его, чтобы он давил сильнее, и Анубис выполняет, оставляя красную линию, от которой в разные стороны разъезжается кожа. Они оба будто не слышат Гермеса, его реакции перестали иметь значение, ведь сейчас вопрос сделать все быстро и правильно, и руки Асклепия залезают чуть внутрь, помогая ребенку пробраться наружу, как дракону из яйца, вот только в нем действительно не было никакого намека на монстра. Руки Анубиса здесь только мешали, а потому он наклонился над Гермесом, шепча ему ласковые убаюкивающие слова, прося, чтобы он оставался с ним, пока у него глаза закатывались куда-то в сторону лба.

- Гермес! Слушай мой голос, малыш, не отключайся, пожалуйста… мы уже почти, слышишь? - и Анубис оборачивается на первый младенческий крик, замечая, как Асклепий передает кровавое верещащее тельце Эпионе, чтобы та омыла его. - Человек… - его глаза расширились в непонимании. Этого не могло быть. Может, это и не его ребенок в принципе? Весь его род был проклят, ему не могло повезти так сильно, законы космоса меняются лишь по какой-то весомой причине, а ее попросту не существовало. Нет, он не верил в такой жестокий обман судьбы, но подумает об этом потом. Ребенок верещал, а Гермес таял где-то между сном и реальностью, и Анубис гладил его щеку, надеясь, что вот-вот он откроет глаза, пока Асклепий не отвлек его.

- Ой, да не буди иво, - махнул рукой, мол, подойди поближе. - Отец пуповину лезать будет? Давай, нам еще защивать, - и Анубис слепо доверяется необходимой методике, да и к концу ритуала вопросов и причин для спора уже не оставалось. Они подготовили кожу грека к финальным штрихам, а Анубис все пытался в очередной раз взглянуть на младенца, что Эпиопа ласково закутала в белые ткани, пока Асклепий его не отругал. - Так! Все, папа, давай, я уще сам тут, - перехватил иглу из его рук, чтобы завершить стежок на пузе, и шакал подошел к своему маленькому свертку, что уже не верещал так сильно, но был таким беззащитно-заплаканным, что у бога сердце сжалось, когда он протянул к нему свои руки.

- У вас мальчик, - с улыбкой произнесла Эпиопа, и Анубис расплылся в самой счастливой улыбке, не понимая, от чего ему сейчас так хотелось плакать и смеяться одновременно. Он держит этого кроху, с которым разговаривал столько времени через живот, а он смотрит на него своими темными карими глазками и совершенно не понимает, кого видит перед собой. Хочется сжать его с силой подводной мощи Нептуна, чтобы навсегда с ним. Но он держит его так, словно его сын полностью соткан из самого тонкого хрусталя, ерзает в свертке, ворчит по-младенчески, пытаясь понять, что такое этот ваш мир, куда вы меня вытащили. Анубис вытирает слезы тыльной стороной руки и поправляет белую ткань, тычет кончиком пальца в пухлую щечку, и ребенок смущенно улыбается, заерзав сильнее, что бог не выдержал от нового потока соли по своему лицу. - Это… просто ахуеть… - он слышит голос очнувшегося Гермеса, которого Асклепий почти подзашил, и грек ворчливо просит его не материться при ребенке. - Он еще совсем мелкий, ничего же не поймет… - Анубис улыбается широко и прижимает сверток прямо к своему сердцу, соприкасаясь губами с этим чистеньким лбом, от которого такой странный родной запах. Так и идет к очнувшемуся греку. - Возьмешь? - осторожно протягивает ему сына, а сам все вытирает глаза, что никак не могут успокоиться. Улыбаться сквозь слезы - пожалуй, с ним это впервые, чтобы так сильно распирало от счастья и невозможности поверить в то, что с ним это действительно происходит. - Как… как мы назовем его? - он шмыгает носом, продолжая тереть лицо, и смеется с ответа. - Это самое отвратительное из всех возможных имен, но мы еще обсудим, - целует Гермеса в висок, задерживаясь губами на его коже как можно дольше. - Я же говорил, что все будет хорошо, - шепчет он, прикрывая глаза. - Ты молодец, но сейчас… давай мне его, чтобы ты отдохнул? - и тянет ручки к своему сыну, не может точно объяснить, действительно ли его слова про истинные намерения или он просто не может отлипнуть от этого чуда, что хочется никогда не выпускать из собственных ладоней.

Страх, сковавший все тело, схлестнулся в нещадном поединке с инстинктом самосохранения. Это страх перед болью и нежелание быть убитым давлением изнутри. Гермес не хочет родить убийцу; не хочет этой судьбы своему ребёнку, как никогда не хотел себе и не пожелал бы врагу. Они с Анубисом должны стать прекрасными родителями, они будут оберегать его и учить помогать, будут следить за тем, чтобы все войны и революции обошли его стороной, не позволят запачкать руки. Гермес не должен стать первым, кого убьёт новорожденный бог, и потому он ложится на операционный стол, всецело вверяет себя в руки любимого, как единственному, кто знает его тело от и до, любит его и бережёт как храм. Он не мог довериться Асклепию, хоть, по сути, у него не было выбора, просто - безразличные руки обманчиво-мягкого хирурга не пожалеют этой нежнейшей кожи, не позаботятся об ощущениях, просто сделают свою работу и заштопают как тряпичную куклу. И если ещё два месяца назад Гермес извивался и пытался уйти от касаний Анубиса, то теперь же - подставлялся под них и искал только их. Здесь, на операционном в родных краях, Меркурий понимает, что не желает, чтобы кто-то ещё когда-либо касался его тела, кроме Анубиса. Он и своё не знает так же хорошо, как изучил его бог мертвых, а ведь Гермесу потребовалось тысячелетие, чтобы научиться управлять своим телом и стать самым видным и профессиональным атлетом, выпустить столько поколений спортсменов, поднять квалификацию до бога атлетики и спорта, но он потерял контроль над собственными крыльями, как терял контроль сейчас, когда не мог сделать ничего с жестокой хозяйкой-природой, что пыталась выйти из него новой жизнью.

Он доверял только Анубису.

Он не испытывал за всю свою долгую и насыщенную событиями жизнь ничего телесно подобного, как с ним. И грек обязательно скажет это в лицо своему возлюбленному, когда переживет эти роды (Анубис не отдаст его смерти), и много чего ещё, что осознал только здесь и за эти мучительно долгие минуты, что складывались в часы, пока мучился схватками. Воды отошли ещё в поле, и с этим процессом все было понятно, мизерная возможность нашлась, но вот для существа внутри это был - саркофаг.

- Идиот? - Переспрашивает Гермес и не сдерживает улыбку. Конечно, идиот. Как можно не верить в чудо, если они сотворили одно? Значит, сотворят еще одно - никто сегодня не умрет. Все будет хорошо. Нет причин не верить этим ласковым карим. Они оба боятся, но держатся из всех сил, и дыхательные практики здесь действительно помогают. Анубису оно нужнее даже больше, чем Гермесу - и только ради него грек старается не нагнетать и терпеть до победного. Лишь бы у Анубиса не дрожала рука и не обливалось кровью сердце. Ох, дорогой, без него бы дело пошло бы быстрее и легче, но не доставило бы удовольствия по итогу. Ведь это чудо рождения они так мучительно долго ждали со всеми этими разговорами через животик и долгими поцелуями от отца. Совсем скоро они прикоснутся к младенцу и поцелуют его в нежный лобик. Вот, о чем следовало думать и ради чего - дышать.

Теперь оставалось довериться двум профессионалам своего дела. Вообще, как Анубис предлагал Гермесу повысить квалификацию до бога пошлости, так и Гермес сейчас подарил ему курс переподготовки на акушера самых сложных родов, притом совершенно бесплатно. Так что давай, черпай ложкой знания, мой дорогой шакал, а я буду самой сильной мотивацией не облажаться. Вот так. Только не давите на живот, ну АЙ!!!

Гермес внимателен к обсуждению двух специалистов. Хули медлят-то, понятно дело - надо резать! Резать, пока Оно не прорвало себе путь на свет. Харош пиздеть, мужики, я ж тут рожаю вообще-то!!! Хотел было возмутиться, да тема продвинулась к азам практики. И что предлагает Анубис? Резать как свинью, резать как покойника! Что он за живодер такой?! Как хорошо и славно, думает Гермес, что ему удалось убедить Анубиса прийти в Грецию, потому что в Аменти он бы уже помер и навсегда, реши Анубис разделать его по привычной схеме в букву Y.

Это не заботливый и чуткий к телу Анубис - это Анубис, которому насрали в голову, и ему нужно немедленно взять себя в руки.

- Бо-о-ольно! - Хныкает Гермес, и потом чувствует родные руки на своем лбу, распахивает глаза. - Родной, родной... - зовет его Гермес и вцепляется в его руку, что держала скальпель, и смотрит в глаза сквозь застрявшие в них слезки: - Не бойся, а то я еще больше боюсь. Ты справишься, ты самый крутой, слышишь? - и говорит Гермес так, что не поверить невозможно, и пульс его ровен, сердце все так же чисто, не покрылось коростой от лжи.

Гребанные схватки - накатывают интервалами, что аж глаза навыкат, бедные женщины вообще. Зато как ощущается тело, вау! Эта боль, она скорее нужная, такая, которую стоило бы, наверно, пройти хоть раз, чтобы почувствовать себя живым. От этого процесса зависело сразу две жизни, и это невероятное чувство. Нельзя было отключаться, но Гермес бы сейчас накатил бочечку винишка для храбрости и обезбола, все равно же уже не навредит развитию плода, верно? Он развился и готов вылезти, чего ему будет-то. Нет?

- Хочу маковое молоко! - Протестует грек и хмурится, глядя на Асклепия с осуждением. И начинается базар за богов и квалификации, и Гермес такой сгибается прессом, чтобы взглянуть на этих расистов: - СЕРЬЕЗНО БЛЯТЬ? Да хоть бог молока кровавых шлюх в яме, вы меня тут резать наживую собрались! - Конечно, Гермеса никто не слушает, умники такие собрали коллоквиум, еще и зыркнули так, что грека откинуло обратно на лопатки на операционный. Ненадолго, впрочем. И это оправданная суета. Чем дольше медлят, тем активнее хочется двигаться и пытаться отсрочить неизбежное, хотя мозг говорит, что уже пора и что нужно держаться ради существа. Ради... — Так там человек? — Восторженным лепетом шепчет Гермес, приподнимая голову, чтобы взглянуть на пузо, а его снова назад.

И в этот раз Анубис применяет самую эффективную из анестезий. Такую, от которой Гермеса отключит от реальности вплоть до первого надреза, да и вообще переключит со страданий на счастье, заглушит особо болевые, ведь самое холодное и острое из оружий всегда рассекает кожу и жилы без боли. Только потом ад, когда касаешься раны, но когда мышцы в тонусе - не чувствуется, как пронзает острие. Но, как заметил ранее Анубис еще до выхода из пещеры - слова могут быть сильнее острия. И те слова, что он говорит... ах! Любовь, конечно же, это любовь. Дурак, только сейчас это понял. Но лучше уж сейчас, чем никогда. Гермеса распирает от счастья больше, чем от схваток.

— Твои верёвки не помешали бы… — шепнул он Анубису в ответ и улыбнулся ему в губы, утешая этой слабой шуткой, которая, впрочем, была чистой правдой. Но вместо верёвок здесь, как ни удивительно, по классике родов, медицинская сестра, и как только она подходит к суетной роженице, а Анубис отходит на несколько шагов вдоль его тела, Гермес вцепляется в ее руку и на панике восклицает: — Эпионочка! Говори со мной, дорогуша. Как дела на Сицилии? Кто побеждает, надеюсь, Антоний? — Скажи, что мы близки к союзу с Египтом, потому что если нет, то у нас большие проблемы.

Лезвие распарывает мясо, и Гермес сжимает зубами протянутое Эпионой полотенце, пряча в него крик и цепляясь за ее сильные руки еще крепче. Сколько рожениц наверно ее так сжимали, это ж обалдеть. У него слезы из глаз, но самое худшее впереди - это когда Асклепий залезет в него руками, раздвинув плоть, и это пиздецкий пиздец, от которого Гермеса вырубает на болевом шоке. Родной голос держит в сознании, но Гермес же - не чувствует своего тела ниже пресса, не зная, хорошо это или плохо. Но такие бредовые картинки бегут перед глазами, что лицо Анубиса среди них - маяк, за который Гермес цепляется остатками рассудка.

Родной, любимый, у нас все хорошо, все получается? Я же не умер? Наш боженька жив?

А затем слышит пронзительный детский крик. И это значит, что это не сон. И пора возвращаться в сознание. Осознание случившегося.

-  Это… просто ахуеть… - Голосом Анубиса звучат мысли Гермеса.

И вместо нового приветствия, грек говорит:

- Не матерись при ребенке. - Ухмыляется, весь мокрый после родов и пережитого ужаса. Смотрит в расфокусе, видя только очертания длинноволосого жгучего брюнета, что подходит ближе с белым пятном в руках. Ну вот, не успели родить, а родители уже спорят: - Ой, я в свои четыре дня уже первую корову у Аполлона украл... - но этот спор такой милый и безобидный, словно они уже тысячу лет вместе и давно прошли этапы бессмысленной ругани. Приняли друг друга со всеми несовершенствами. Анубис ему сверток протягивает, и руки Гермеса вмиг перестают дрожать, как только берут сверток с младенцем в нем. - Мой маленький... - нежно тянет Меркурий и прижимает его к себе осторожно, но решительно. Смотрит в карие глазки посреди белоснежного лица, на черные кудрявые волосы, словно он взял все самое прекрасное от генов своих родителей. Гермес прикусил нижнюю губу и поднял влюбленный и счастливый взгляд на Анубиса, констатировав ему очевидный факт: - У нас боженька. - Не неведома зверушка, не демон с копытцами, немножко похожий на жидёнка, но бог, и он пока некрасивый, сморщенный, как сухофрукт, но нужно подождать пару дней, и он вымахает в самого прекрасного бога на свете. - Может, мы разрушили проклятье? Или его вовсе не было. - Предположил Гермес и перевел взгляд на сына, потянулся к нему губами, чтобы поцеловать в молочный лобик. Это вылезло из него. Такое большое человекоподобное, охренеть просто. Да он герой! Так хочется скорее увидеть Геру, чтобы похвастаться тем, чему научился. Гермес думает над вопросом Анубиса недолго, и заявляет уверенно: - Германубис. Да нормальное имя, чего ты. Обидишься, что вторым стоишь? Ну, тут уж кто рожал, чья частичка и на первом месте. - По факту, хули. Зато как ярко, незабываемо, понятно для всех людей и богов. Это как мерч, как роспись родителей на портрете будущей легенде: made by Hermes & Anubis, шикарно же. Гермес щурится недоверчиво, сверток к себе ближе прижимая. - А ты его не сожрешь, волче? - Смеется, но все же отдает ребенка отцу. Деловито приподнимается на локтях и оглядывается на Эпиону и Асклепия, что омывали хирургические приборы, дерзким образом: - А теперь-то мне можно макового молока?

- Да ты зе сзёг поле Морфея, - резонно замечает Асклепий, оборачиваясь с приподнятой бровью. - Ни у кого есё нет мака. Самый тъезвий год в Греции... - Гррр блять, да что за подстава. Сам же себя подставил, получается. Но это же правда, которую никто не хочет слышать, так что в очередной раз понятно, почему Асклепия не любят кроме его вот этих медицинских фанатиков.

- Ну сжёг и сжёг, чё бубнить-то... - С крайне недовольным лицом отвечает Гермес и накрывает рукой ставшее почти плоским пузо. Это ж вся форма теперь накроется, надо будет заново пресс качат. Интересно, а грудь вырастет? Сосочки-то стоят. Вообще, вопрос интересный, но не до того сейчас. Набегают новые адепты медицины и подхватывают Меркурия на ручки, перекладывают на носилки и уносят в комнату, где, наконец-то, перина из лебяжьего пуха и можно хорошенько вздремнуть и подлечиться. Он еще по пути дает ценные указания медбратьям, чтобы принесли всякое нужное, и уже наедине с собой шаманит над шрамами, залечивая их своей хтонической магией. Полностью, конечно, не удастся, но ускорить регенерацию и заживление, чтобы не было так адски больно, в моменте, конечно, то еще испытание, но ради результата Гермес это выдержит. Мышцы срастаются, шрам подзатягивается. И он выдыхает спокойно, роняя себя на кровать. И приходит в себя только на следующее утро, да в панике вспоминает о ребенке. Что? Где? Куда? Аааа.

Но Анубис тут, словно слышит молитвы. Подходит к кровати, кладет палец на губы и просит быть потише, пока ляля спит в смежной с этой комнате. Гермес дергает его на себя и заваливает на кровать в объятья. Целует в губы и сразу же ножку закидывает богу на бедро. Дыхание тяжелеет, руки вплетаются в длинные волосы, притягивая еще ближе.

- Мне не показалось, что ты сказал, что любишь меня? Это ведь не только для того, чтобы успокоить? - Спрашивает игриво, поглаживая пяткой поясницу Анубиса. Ох, эти моменты, когда ребенок спит, самые томные...

И все бы ничего, да стук в дверь настойчивый и частый. Странно только, что не будит ребенка, что спит крепким сном.

- Войдите... - недовольно бурчит Гермес, размыкая объятья, и в комнату вбегает, обращаясь в человека прямо из вихра воздуха, хаотичный Эвр.

- Тут эт самое... Зевс просил передать, что устраивает вечеринку в честь рождения бэйбика и знакомства с... прошу прощения, сир, вас как величать? - Восточному ветру так похер на формальности и приличия. Борзый юноша с вихрами как у девки. А может, Гермес особо не был в курсе. Они с Гекатой когда-то приручили мелкого, дав ему форму, пока он пытался снести своими ураганами все живое. А оказалось, просто потерялся. В итоге ретируется сразу как доносит информацию, что собираться надо вот уже сейчас, к вечеру их ждут на приёме. Вот вообще невовремя зашел и обломал постродовой секс.

- Это Эвр, он немного паникёр. - Пожимает плечами, перекатываясь к краю кровати, Гермес. - И, кстати, он египтянин по происхождению. Мы до сих пор не знаем, чей он, но кто-то его точно бросил... - Поднимается с кровати, идет к своему шкафу, за дверцами которого бесчисленное количество шмотья и сияющих доспехов, и он выбирает свою фирменную робу до колен, надевает на себя и подпоясывает. Подзывает Анубиса к себе и указывает на шкаф, который, по сути, ведет в гардеробную: - Тебе надо бы что-то подходящее подобрать. А то ты слишком секси для этого мероприятия. - Целует его в щеку, а сам идет вглубь обычной комнаты, на самом деле, охрененно волнуясь перед встречей с семьей.

Он забирает сверток с дитя, что пытается осознать себя в этом мире, но для таких серьезных философских вопросов еще так рано. Гладит длинным пальцем его маленькие скрюченные ручки, понимает, что пора бы состричь все свои когти, чтобы не ранить любимых и выглядеть хотя бы чуть менее чудовищным, нежели он себя запустил. А сын не боялся, сын еще вообще ничегошеньки не понимал, но ничего, совсем скоро он подрастет, быстро, как умели боги, посмотрит на своего второго папочку и ахуеет в край. Поэтому ты пока сиди тут, на ручках, радуйся, что не понимаешь людской речи, а только вибрации, а они сейчас лишь про любовь и надежду, будто ты попал в самый, что ни на есть, идеальный мир. Анубис тихо хохочет с того, что Гермес не получил обезболивающий наркотик по своей же оплошности, причем он не удивлен такому раскладу. Смеется добродушно, несмотря на то, что его любимый настрадался, но так этому торопыге и надо, чтобы думал прежде, чем на широкие жесты распаляться. Сейчас они все живы и, похоже, даже примерно в безопасности, а, значит, можно веселиться по любому поводу, а самый основной - зевает в его руках в надежде на покой, и они все спешат покинуть эту операционную.

Гермес вырубился очень сильно, но Анубис знал, что с ним все хорошо, видел внешне его глубокий и здоровый сон да и сам замуровался в этих четырех уютных стенах, где кроме троих важных - никого лишнего. Разве что пришлось вырваться за дверь посреди ночи, когда Германубис (ну и дебильное же имя, ну уж нет, он пока не будет к нему привыкать) расплакался и потребовал чего-то явно материнского, что ни один из отцов дать ему не мог. Проснувшаяся Эпиона помогла укачать младенца и отнесла его к кормилицам, заверив шакала, что все в порядке. Греки не вызывали ни доверия, ни симпатии, но все это шло от Гермеса, и лишь из уважения к нему, Анубис поддавался на распоряжения, что ему впихивали сторонние, и очень трепетно и скоро забрал сына обратно в их спальню, будто боялся, что его украдут. Если бы мог - его бы никто не касался, но ситуации кормежки и ухода будут требовать определенных жертв еще продолжительное время.

Бессонные родительские ночи, но для Анубиса, который не привык спать в принципе, они были привычными, хоть и добавляли особого трепета и волнения, будто это впервые. Он принял от греков сменную одежду, попросив для себя лично самую длинную тунику, что у них имелась. И даже если она будет волочиться по полу, и он будет спотыкаться, это подойдет. Можно даже просто бесконечно длинный кусок ткани, чтобы завернуться в него наверняка, потому что шерсть все еще осыпалась клочьями, открывая не самые приятные для взгляда участки кожи и вздутые вены, и это беспокоило. Он хотел было спросить у Асклепия совета, вдруг греческий врач видел нечто подобного, но не смог себя заставить. Время лечит, а если и не так, то даст новой информации. А на утро он заметил, что кожа стала приходить в норму, и волчьи сосуды уже не были так сильно видны. И когда Анубис почувствовал шевеления Гермеса, то поспешил скрыть свои ноги за тканью, чтобы поскорее осадить его громкий голос.

- Тшшш… - он приставил палец к его губам, внимательно смотря в напуганные и заспанные. Не хватало еще, чтобы он поставил весь этот дом на уши. Если есть кормилицы, значит, тут даже не один младенец мог быть. - Не буди лихо, - улыбается мягко, чуть сощуриваясь. Активный, значит, здоровый, он был очень рад этому, зацеловывает его, утягивая на кровать и заваливая свои ноги, и Анубис лишь поправляет ткань и ерзает, чтобы не оказаться рассекреченным в такой странный момент. Хотелось бы, чтобы разговоры в это утро были не за его метаморфозы, о которых он сам еще ничего не понимает. И его поспешный грек уточняет за чувства, и улыбка у шакала становится еще шире. Портит всю романтику. Все он прекрасно слышал и понял. Зачем дважды уточнять? Роди второго, еще раз скажет.

Но в дверь стучат, и Анубис не успевает что-либо ответить, лишь отстраняется от Гермеса на социально приемлемое расстояние прежде, чем в комнату заходят с объявлением о предстоящем пире, и радость шакала постепенно сходит с лица. Вечеринка - это много людей и алкоголя, а еще это родственники Гермеса, а еще это значит, что ребенок будет непонятно с кем, а еще это, наверняка, какое-то неизвестное открытое пространство, да и вообще все слишком быстро, им бы недельку понежится в постели, обсудить планы на будущее, где они и как, а его сразу на поле боя будто вызывают, нет-нет-нет, мы же никуда не пойдем? Анубис лишь успевает представиться, несколько расстроенно, что Гермес его не представил должным образом, хотя здесь и ошибки перевода могли быть, ветряные компаньоны не выглядели богами ума и разума. И шакал смотрит внимательно на Гермеса, мол, скажи уже, что мы не пойдем никуда, да только вестник исчезает без получения какого-либо ответа, а по законам царственного приличия это значило лишь одно: они не имеют права не прийти. Твою ж мать.

И далее все как по нотам, Гермес подскакивает, примеряя одежды, и Анубис поджимает губы с надеждой, что ему не придется вставать и преодолевать неизведанное. Он так-то уже дофига подвигов совершил, ему срочно нужен был какой выходной. Присаживается на край кровати, придерживая самую длинную греческую тунику, так хочет, чтобы его поняли без слов, да разве это когда-либо работало. Поцелуй в щеку, и грек летучей походкой движется куда-то вглубь комнаты, будто не рожал никогда, а Анубис медленно вздыхает, поднимаясь и ногой пряча ошметки шерсти под кровать. Блять. Он вообще сейчас не в форме, чтобы идти на светские мероприятия. Надо все же сказать об этом, и он идет за греком, который своими мыслями уже наверняка пьет вино и рассказывает подробности о своих приключениях.

- Нам обязательно идти? - спрашивает он, облокачиваясь на стену, пока Гермес перебирает одежды. Ну, конечно, блять, обязательно. Это же вечеринка верховного бога, а ты на вражеской земле с новорожденным ребенком, надеешься остаться живым, целым и забрать еще в качестве артефакта эту сексуальную греческую жопу, которой на месте не сидится. Мельтешит, к слову, слишком, и Анубис осторожно подходит к нему сзади, опуская подбородок на плечо, пока чужие руки перебирают ткани разного цвета, рассуждая, что Анубису подошло бы лучше. - Нет, это слишком короткая… - ворчит и прижимается губами к плечу, что из-под него так выскальзывает умело, совершенно не обращая внимания на нежность и близость, вещая что-то за предстоящее, и Анубис расстроенно вздыхает. Нужны ему эти Зевсы и Геры и как там с кем там общаться нужно, и он берет ласково Гермеса за руку, останавливая очередное мельтешение и прижимает его задницу к своим бедрам, носом ныряя под мочку уха. - Или. Мы все еще можем никуда не идти, - и медленно целует его белую кожу, спускаясь ниже по изгибу. - Можно остаться здесь, - ведет руками в разрез его туники на груди, проводит по обнаженной, зарываясь чуть глубже и прижимая к себе в объятиях. - Обсудить всякое. Помнится, ты что-то спрашивал у меня перед всем этим… - касается его соска подушечками пальцев, нежно проводя по кругу и шумно выдыхая прямо возле уха. - Или тебе уже не любопытно?

Обязательно ли идти? Он это серьезно? Если бы Гермес не был занят гардеробом, он бы, конечно, обернулся, выгнув бровь до самых вихров волос, но он немножечко занят, а значит, ханжество подождет до следующего такого вопроса (богу хватит ума не добавить ему характеристику, ведь, в самом деле, кто не волновался перед встречей с Зевсом?). Что ж, вот вводные данные для начала, что-то вроде этикета:

- Инструкции я тебе дам. Главная - пей меньше, чем папа. Зевс накидается и будет приглашать тебя к шлюхам, но ты не ведись, а то Гера с тебя семь шкур спустит. - Призадумавшись на мгновение, сощурил взгляд и пригрозил: - И я тоже. - Чтоб неповадно было. Если по шлюхам, то только вместе. Теперь вообще все - только вместе. И в огонь, и в воду, и на приемы к небожителям. Гермесу ведь тоже немного страшно. А, может, и не "немного"... Но так боится показать эту слабость Анубису, словно, если тот посчитает его трусом, то разлюбит или осудит, а этого так не хочется, ведь сейчас все мысли только о понимании и поддержке, о том, что не хочется отпускать этой горячей руки весь вечер, что незаметно перейдет в ночь, и на вершине Олимпа не будет холодно, потому что они вместе, и это будет самый прекрасный рассвет, который Анубис увидит в своей жизни, лежа на обнаженной груди Гермеса под одеялами из самого нежного пуха, и они будут так безмятежно счастливы, как никогда прежде. Это будет так прекрасно...

Гермес мельтешит от волнения, но не решается все эти мысли озвучить, ведь куда проще реализовать их, чем пообещать и не выполнить (вполне в его духе). Хочется подарить своему возлюбленному богу не только ребенка, но и новую жизнь, где ему всегда рады и найдется место, потому что Олимп такой большой, что вмещает всех страждущих и ищущих дома - богов и чудовищ, своих и чужих, - Рим экспансирует новые земли_ресурсы, но всегда оставляет выбор. Меркурий сделал свой. Кажется, Анубис - тоже, ведь его руки останавливают траекторию метания бледного тела, прижимая к себе, клеймят и когтят бедра, и Меркурий вовсе не против, но жеманное:

- Ой! - Все же слетает с губ и падает вниз вместе с жаром, разлившимся по животу и обрушившимся ниже, к паху. Тело страдало, все еще помнило острие скальпеля и развороченное брюхо, и он не понимал, как это теперь можно хотеть, и потому попытался выйти из смущающего, до покрасневших щек, захвата. - Анубис... - Просит Гермес, но каждое виляющее движение только критично теснее скользит по твердости члена, упершегося в ягодицы. И чего только египтянина так возбудило? Что-то про эмоции - так ощущается телом от кончиков его пальцев и легонько скребущих кожу когтей. Анубис ласкает его грудь, массируя соски, и рваное: - О боже! - Грек не в силах себя контролировать, ведь тело такое чувствительное, после родов еще сильнее обострившее все тактильное. Он давит чуть сильнее - и из сосков будто что-то течет. Меркурий роняет подбородок к ключицам, наблюдая за небольшими выделениями... черт возьми, молока. Это точно молоко! - Я теперь от тебя теку даже здесь... - шепчет похабно, но при этом донельзя тонко, все, чтобы этот рационально-мрачный мозг нарисовал себе правильную картину своего нового мира. Мир его теперь - это Меркурий и Германубис, но больше, конечно, Меркурий - за эту роль он еще поборется, потому что так нужнее. Потому что у малыша - два отца, а у Гермеса - только один мужчина, и он хочет его, как никого никогда, это какая-то потусторонняя магия, извращение и сладкая пытка - взаимодействовать на уровне инстинктов и понимать друг друга лучше с каждым новым шагом к выходу из зоны комфорта.

Гермес тяжело дышит, ведется заячьей проворной гибкостью на каждое властное прикосновение, и тихо скулит, сдерживая стоны. Не хватало еще тут... а чего, собственно? Сдался в плен этих карих, уяснил, что с Анубисом можно только на его правилах физики: сопротивляйся и смущайся, он возьмет свое.

И да, почти по праву это тело - теперь его.

- Я не помню. Но помню, что безумно хотел тебя в той пещере, когда я был в женском платье, и я был такой нежный, такой твой и особенный. - Ретроспектива, по меньшей мере, должна возбудить только сильнее, как единственное оружие, что доступно Гермесу в войне против собственных демонов ("..сейчас я снова обычный крылатый вестник и даже крылья не в ресурсе", хочет продолжить он), и сглатывает, ударяется затылком о широкое надежное плечо и пытается взглянуть вверх, снова найти эти бездонные карие_почти черные, как бездна, где он нашел его. Все для того, чтобы узнать: - Ты видел мое нутро, черт... И ты все еще хочешь меня? - Это ведь нелогично, это страшно, и он так боится остаться один. Анубис же не бросит его здесь одного, забрав с собой наследника? Здесь, на Олимпе - безопасно, ведь никто не позволит случиться страшному; но Меркурия страшит далеко не это. Хочет быть семьей только с ним, и чтобы остальные - стучались в их двери. Льнет к хозяйским рукам, прижимается к горячей груди спиной, и уже ненавидит свою одежду, что так мешает, но, вместе с тем, скрывает уродливый шрам на его идеальном теле. Вечное напоминание о том, что случилось в Аменти, о последствиях выбора и об обретенной любви, что не измеряется даже преодолёнными налегке километрами.

Вечное напоминание о принадлежности: Меркурий берет его руку и ведет ниже, расстягивая тогу, чтобы лапа залезла глубже и дотронулась до шрама. Он прижимает крепко, чувствуя, как невыносимо сильно возбуждение слишком живого бога мертвых. Меркурий ведет его рукой по шраму, накрыв своею ладонью, и жарко шепчет вбок и ввысь, почти опаляя дыханием черное ухо:

- Ты меня клеймил, Анубис. Единственное, что не получилось залечить - это твой варварский почерк. Тебе нравится? - Гермес мягко рычит, ведя кончиком острого (любопытного) носа по коже шее, что все еще пахла Египтом. - Я все выдержал, скажи? Чтобы ты любил меня, сколько еще боли я должен пройти? - Он знает, что любовь Анубиса - больная, израненная, извращенная и садистская. Он может стыдиться это, пытаться скрывать за маской нормальности, но не получится обмануть того, кто выдумал пиздеж до того, как люди научились это монетизировать. И Гермес держит его руку неотрывно от своего тела, и, наконец, опускает ниже, к своему небольшому (да даже десять сантиметров в плюс не сделали бы погоды на фоне хера Анубиса), но крепко стоящему члену, мокрому и пульсирующему, чтобы отбросить все сомнения о подоплеке этих каверзных вопросов. - Да сорви уже с меня эту гребанную одежду, Анубис! - Громко приказывает царский сын, капризно вынимая свою руку и заводя ее вверх, нащупывая кудри своего бога. Трахни меня, наконец, сколько можно ждать.

Ох черт. Как он реагирует и дышит, все эти мелкие покалывания тела и вздрагивания в области плеч, что Анубис ловит своими губами практически не моргая, будто крокодил, выслеживающий свою добычу и усыпляя бдительность. Тшшш. Не мельтеши. Не надо спешки. Здесь прекрасная комната, под стать этому атлетическому телу, и секс при свете дня - это же особое извращение, которое не могло присниться даже в кошмаре, а потому его стоит попробовать. Анубис сжимает его сосок, чувствуя влагу и липкость на пальцах. Возможно, он поспешил с кормилицами, раз физиология греческих богов была столь причудливой, с другой стороны, Гермеса не хотелось отпускать из своих рук еще несколько дней подряд, и шакал размашисто дышит, ведя носом по его коже, прижимаясь бедрами сильнее до ощутимого напора. Усмехается с его комментариев на полу вздохе, такой горячий и терпкий, но пытается в бдительность и язык фактов, хотя тут просится перевод на язык тела, а его попытки озвучить «нет» сейчас всеми соками стекались в протянутое «да» на самых соглашающихся гласных. И шакал отстраняет руку от соска, заводя ее назад, чуть сжимая шею грека в своем локте, но лишь бы слизать эти капли с пальцев с легким причмокивающем.

- Сладко течешь, - и назад в разрез туники, более смело и размашисто, уводя руку ниже, вздрагивая от прикосновения к шраму в страхе причинить ненужную боль, но все в порядке. Шепчет своим греческим возбужденным язычком, что ничего не помнит, и Анубис тайно улыбается. Все ты помнишь, но мы поиграем, раз такой расклад и настроение, и раз так сложно сдерживаться, чтоб осторожно не тереться пахом об эту тонкую тунику. И вторая рука сжимает бедро, захватывая часть ягодицы, сильно и властно, прижимая к себе ближе, пока происходит это томно-нежное ощущение его волевых принципов. Знает, что ему предложить вместо вечеринки, самое уникальное мероприятие на своем огромном члене, который он так любит брать полностью, испытывая все свои пределы и возможности. Эта шакалья улыбка хотела бы испытать снова, с уважением и деликатностью, отдавая себе отчет о том, что роды были совсем недавно, хоть это тугое тело восстанавливается с потрясающей скоростью, хоть почему-то и не летает. Давай перезапустим этих пернатых? Есть одна теория.

- Ты так много болтаешь, боже… - очерчивает его шрам осторожно по контуру, не заходя за швы. - Я не собираюсь трахать тебя в нутро, - кусает легонько за мочку уха, подсасывая и ведя губами по краю. - Максимум залезу в твою хрустальную душу, как ты любишь, - здесь стирается грань между его возбуждением и нервозностью, кажется, у Гермеса это было буквально одним и тем же, а потому Анубису так нравилось говорить размеренно и томно, как на гипнотическом сеансе, от которого он так растекается (действительно, из всех возможных мест). Чувствует его кадык, осторожно прикасаясь пальцами, горло сглатывает, а шакал ведет выше, запрокидывая его голову и целуя каждый сантиметр этого идеального запаха с молочным привкусом, пока Гермес не направляет его ладонь к шраму, отчитывая за варварский почерк. В другой ситуации это был бы прецедент для спора, но сейчас требовалось отвечать четко и метко. - Безумно, - второй рукой он задирает его тунику, чтобы касаться этой белой открытой кожи, сжимать по ногам и ягодицам, чуть подталкивая наклониться вперед - рукой на стол, о, столы они очень любили, ведь так? - К тому же, тебя зашили ювелирно, на твоем теле - просто искусство, а не хирургическая работа, бесконечно прекрасная, - и его вопрос навстречу летит так ранимо и горячо, что шакал берет легкую паузу, пока касается его возбужденного члена и размазывает влагу, выступившую с кончика. Черт. Он чувствует это. Как внутри воет дикое животное, что хотело бы растерзать его прямо здесь и сейчас, но которое разум так пытается приструнить сидеть смирно и не срываться без должной команды. Наверное, хорошо быть Гермесом. Ему не приходилось контролировать себя, он - чистая буря безумия, от которой в одежде стоит колом, просто наживка для любого охотника - бери, вали, еби, а он будет пытаться лишь пиздеть, пока не задохнется от собственных стонов, блять.

Анубис разворачивает его тело к себе, хватая за бедра и опуская на стол. Любил этот ракурс, зафиксировался их личной уникальной историей, ведь одно движение, такое эстетичное - и он разводит руками его ноги в стороны по своему телу, приподнимая тунику выше колен, чтобы скользить глазами по всем площадям его золотистого оттенка мускулистых ног. Ведет головой по-змеиному, чтобы возле его лица, чтобы брать пальцами за подбородок, тянуть чуть выше и на себя, потому что его изгибы в руках патологоанатома - это отдельный вид возбуждающей херни, которую не описать словами. Его взгляд не описать словами, эти бесовские зеленые, отчего-то нерешительные, и это чистый накал. Сколько боли тебе еще сожрать? Глупый. Анубис приносил лишь персики, но никак не страдания, на которые Гермес шел практически добровольно, с мазохическим извращением, доставая все снова и снова, и вот наконец-то добившись своей цели, связав так туго, что никакие узлы Аменти не смогли задержать. Он уже влюблен, игра окончена. Начинается вторая часть, но она совершенно про другое.

- Только ту, что ты сам захочешь, - и он целует его губы размашисто и по-хамски, наплевав на всю ту эстетику, что испытывал до этого, вознося это тело до уровня храма, и сейчас его так хотелось очернить, чтобы вновь обезвредить в своих бесконечных мотивах, путанных, под стать его любимым сексуальным удовольствиям. Он дергает эту задницу чуть на себя, на самый край стола, чтобы стояк о стояк, и рот о рот, и Гермес хватает его за волосы, требует избавиться от одежды, вызывает оскалы и усмешки, вызывает лютое желание согласиться, но так будет неинтересно. Поверь, тут выдержка на волоске, но пока есть надежда, мы еще поиграем. - Она нам не помешает, - и задирает ткань выше, оголяя его член и часть шрама, ныряя вниз губами о все его несовершенства, что через какое-то время сотрутся, оставив лишь приятные воспоминания о создание чуда на земле. Отталкивает его за грудь, чтобы хотя бы в полу лежачее, а сам скользит языком по внутренней стороне бедра, в самые странные линии, где редко касаются, но которые сейчас так притягательны, будто существует тысяча вторых дыханий на повторное изучение его суетливости. Смотрит на него снизу, и… - Закинь свои ноги мне на плечи, - ведет кончиком носа по его члену вверх, чтобы поймать губами и облизать по кругу, предупреждая о надвигающемся. Он такой возбужденный, что здесь предвидится не длительный марафон, но Анубис не против, если Гермес кончит ему в рот, правда… он вряд ли остановится на этом. Заглатывает глубже, сжимая его яйца, шумно выдыхая носом, потому что все это слишком горячо и спустя длительное время. Две тысячи лет держался без секса, но прилетела птица и вскрыла ящик Пандоры, а потому никто не знает, что теперь будет. На сегодня - план известен. Пожалуй, Анубис постарается сделать так, чтобы его возлюбленный не смог дойти не до какой вечеринки, пускай это и не было самоцелью. Его стоны - да. Его дрожащие ноги, когда он берет ртом резче и глубже. Его вздымающаяся грудь на поворотах смены тактики и ритма, и Анубис губами мажет по ребру члена, спускаясь к мошонке и ниже, руками запрокидывая его согнутые ноги выше, чтобы прижал к своей груди, облизывая свой палец и вставляя в него поспешно, и знает, что это все необязательно, но боже… еще этих звуков, превращающихся в настоящие комплименты, еще немного твоей выдержки, мой милый мальчик, так хочется посмотреть. - Прости, но я не могу оторваться от тебя, чтобы донести до кровати, - чуть прикусывает за ягодицу, ускоряя движения кисти и поглаживая мошонку, второй рукой надрачивая его сочащийся член. - Черт… ты действительно везде течешь, - усмехается, размашистым языком ведя по головке. - Зачем мне идти с твоим отцом по шлюхам, - выпрямляется, заглядывая в его туманно-зеленые на пунцовом личике. - Я и тебя то вывожу с трудом, - с максимальной нежностью извращенного комплимента, освобождая свой член из разреза туники, чтобы вместо пальцев, но не так спешно, проводить по его промежности, слегка надавливая, обещая вставить, но не притворяя угрозы в жизнь. - Но ты, конечно, не шлюха, дорогой, - входит в него одним выверенным на окончании фразы, чтобы его рот шире в выдохе, чтобы эти глаза прямо искрами навстречу в карие, и как здесь не сойти с ума. - Скажи, если будет больно, - нежный шепот, и он проникает глубже, выпрямляя его ноги навстречу своему телу, чтобы губами скользить по икрам и костяшкам возле основания перьев, задевая их носом, и кажется, что они не так уж сильно спали, как Гермес показывал или попросту решил. - Ох черт… - легко прикусывает его ногу, входя резче и сильнее, касаясь свободной его члена, чтобы обеспечить нежное скольжение и проходку на вершину удовольствия. Сходит по нему с ума, и, может, не стекал, но внутри трепетало все неистово - сексуальная агрессия, скованная преданной нежностью, и никак не в другом порядке. Отпускает его ногу, чтобы дернуть за бедро к себе, переходя на высокие скорости, смотря на него с пристальной холодностью, будто не трахается и не занимается любовью, а застыл сквозь время, но, детка, там внутри просто пиздец происходит, если честно, поэтому смотри прямо в глаза, там по искрам все понятно, что я правда серьезно спрашивал, обязательно ли нам куда-то идти.