Лучше успешного разрешения несостоявшегося Армагеддона может быть лишь пение соловьев под смену лучших поваров в «Ритц», и жаль, что Кроули не оценил по достоинству финальный десерт. Если честно, мы до него не доходили многие и многие годы. Возможно, дело в том, что у меня более серьезные аппетиты, как у человекоподобной оболочки, а, может, в том, что чревоугодием мой не_враг занимался на пару тысяч лет дольше. Но Богом клянусь! Если он наконец-то попробует это особое тирамису - пути назад не будет. Но я не демон, я не умею соблазнять людей, не говоря о тружениках преисподнии, а потому просто мягко улыбаюсь и надеюсь, что в следующий раз в «Ритц» мой не_друг все же согласится на что-нибудь сладенькое. Но Кроули - демон, и причем очень хитрый. Он любил алкоголь, причем разбирался в нем, пожалуй, лучше (иногда), чем я в собственной букинистической лавке. И несколько тысяч лет назад ему не составило труда убедить меня в том, что эти человеческие наслаждения вовсе не примитивная трата времени и вовсе не страшный грех, ведь я, поведясь на его уговоры и отведав этот запрет, все еще тут. И вот мы сидим двое радостных пьяниц, один счастливое другого, потому что у меня на губах остатки сладкого крема и корицы, и тоже самое вперемешку с игристым щекочет недры желудка. Ох, где же мои манеры, ловлю чужой взгляд и указательный палец, чтобы промокнуть салфеткой губы, и, в общем, мы уже намерены покинуть наше любимое заведение в угоду нашему общему укромному местечку в моей книжной лавке, и Кроули успевает выудить пару бутылок красного напоследок. Я только было приоткрыл рот, чтобы предостеречь, что хватит нам на сегодня, но слова так и не обрели воли на звучание, оставшись глубоко внутри. Наверное, сегодня было можно. По крайне мере, мой милый демон заслужил немного веселья после всего, чего мы успели достигнуть благодаря нему. Подумать только, ведь если бы не его уговоры, к которым я отношусь всегда скептически и настороженно, неизвестно, чтобы мы имели в итоге. Возможно, выжженные земли, если таковые остались, и китовую уху. Возможно, мы бы с ним даже никогда не увиделись, даже на Альфа-Центавре, а это было бы слишком грустно.
Да, без него, пожалуй, все слишком одиноко.
Я не уверен, помнит ли он начало времен. Нет, не наших, как ангелов, но людей, которых мы ждали тогда, совершенно не понимая, что же это за проект такой несуразный, но весьма любопытный. Если честно, я сам плохо помню, поймите правильно, прошла не одна тысяча лет, и ангелы физически не могут удержать в голове каждое слово или каждого встречного, пускай наш разум более резиновый, нежели человеческий. У Кроули был тогда совершенно иной статус, вид, крылья и даже имя. Как его там…
- Нам несказанно повезло! - я взмахнул руками, прибавляя шагу по улице магазинчиков. - До закрытия еще целых пятнадцать минут. Ну что ты там? Давай быстрее! Если мы хотим продолжать праздник, я бы хотел новых фактурных звучаний для… лучшей атмосферы, - я веду его прямо к лавке музыкальных пластинок, где я был арендодателем для милой девушки Мэгги с потомственным семейным бизнесом. Дела у нее исторически шли не слишком гладко, иногда мне казалось, что я вообще был единственным клиентом и ценителем искусства под правильным ракурсом звучания. Возможно, в скором времени она сможет платить мне за аренду пластинками, будет весело, мне ведь, как ангелу, ни к чему излишние материальные блага, но винил, мммм… это то, ради чего стоит встать наперекор концу света.
Не вдаваясь в скучные детали и подробности наших покупок, я все же отмечу удивительным то, что при всей непопулярности пластинок моего арендатора, Мэгги все равно работает положенные часы, и это мне в ней так нравилось, что заставляло просиять от ее потенциала к святости, ведь это такая редкость в наши дни. Люди не то, чтобы стали хуже, они просто все больше становятся самими собой, и в наше время так просто не определить, куда очередной душе дорога - к нашим или к Кроули. Да что говорить, даже сам Антихрист стал просто мальчиком по имени Адам, и выбрал усредненный путь между добром и злом, свой собственный. Признаться, это несколько настораживало, ведь зачем этому миру нужны такие, как я, если этот мир выбирает барахтаться в перемешанных красках. Зачем ему такие, как Кроули, я знал наверняка: чтобы мне жилось не скучно.
Когда он упал, было так сложно перестроиться. И когда он вернулся в мою жизнь, пришлось делать это снова. А я ведь так не люблю перемены.
Я поворачиваюсь, чтобы показать ему выбранную пластинку, не замечая, что он стоял прямо за мой спиной, и мы едва сталкиваемся в неловкости носом к носу, и мне приходится делать мелкий шаг назад, плотнее сжав зубы и моргая на него, переходя на улыбку, сообщающую, что «все в порядке, ничего страшного». Смотрю на него слишком долгие секунды, пытаясь понять, зачем так ходить по пятам, а после замечаю у него в руках будущую покупку.
- Оу, тебе что-то приглянулось? Как замечательно, - и мне почему-то больше интересен сам факт его участия, нежели какой он сделал выбор. А потому взгляд в его темные очки, а не на руки, наверное, именно из-за них мне и приходится все время так метаться, ведь я не могу разглядеть праведных оттенков за этой темнотой, что он напускает, а они там явно присутствуют. И я ведь знаю, что это так напыщенно и не натурально, но вот такой он, Кроули. И вот мы стоим друг напротив друга с пластинками в руках, и я такой хмельной, что не могу перестать улыбаться ему просто потому что он существует здесь в этом едином со мной пространстве. - Две пластинки не так много для ночи музыки, пожалуй, это час музыки, - а он уже захватил сразу пять, заставляя мои губы приплющиться в полнейшем удовлетворении. Демоны понимают толк в развлечениях, а этот был способен разделять одни и те же увлечения. Не все, конечно, но и демоны не могут быть идеальными, на то они те, кем являются.
Мы продолжили выпивать в моей лавке, запертые под табличкой «очень закрыты», и я уже не чувствую берегов в нашем диалоге, в том самом смысле, что иногда говорю невпопад, иногда забываю, что у слов бывают окончания, а иногда - что собеседнику нужно и вовсе отвечать что-либо на его философские рассуждения «если бы да кабы». Ох, будем честны, не все наши словесные перепалки сулили результат в виде спасения мира или схемы по улучшению карьерного статуса. Иногда нам удавалось говорить просто ради самого процесса, будто слова становились особой материей и создавали новые миры в нашем воображении. И мне нравилось, что в них больше не было никого, и что нас никто не беспокоил. Знаю, что ничто не вечно, возможно, именно поэтому ангелы так и хотели вновь слиться с пустотой, чтобы все было предопределено вовеки веков, и я их не осуждаю. Мне самому хотелось бы конкретики по множеству вопросов, да так, чтобы навсегда, чтобы без перемен. Но Кроули был прав в одном: пока про нас забыли, пока мы никому не нужны, надо наслаждаться временным затишьем, раз мы просто можем быть нами.
- Кстати, чем бы ты хотел заняться в наш отпуск? - спрашиваю, пригубив вина, раз сегодня он отказался от одного и того же сладкого, что я пытаюсь всучить ему не первый год. Я знаю, что он также не любил перемены, всегда цеплялся за приемлемый порядок вещей, иначе мы бы здесь не сидели. И пускай он мог остановить время, чтобы без гула машин, а лишь пение соловьев, эти моменты также пройдут. Так, может, стоило попробовать тот десерт? Раз мы оба без понятия, что нас ждет в обозримом будущем.
— Нет, спасибо, я не голодный. — Вежливо выставляю кисть руки перед собой, отказываясь от предложенного в который раз за столетия десерта, и вру.
Голоден. Рядом с ним я всегда голоден.
Может, все эти годы я отказывался от десерта не потому, что не хотел его, а потому, что хотел, чтобы Азирафель покормил меня им. Прямо с ложечки, и чтобы совсем инфантильно, с такой заботой, которую я сам не могу объяснить себе как потребность, просто мне мой ангел почему-то кажется таким надёжным, что рядом с ним хочется перестать быть змием, а превратиться в маленькую ящерицу, залезть в его нагрудный карман и поселиться там, если уж он, такой упёртый и не любящий перемены, не желает съезжаться. Не в том смысле, что мы как… ну, как… не знаю как кто! Но я хотел бы, чтобы как соседи, чтобы всегда под присмотром друг у друга, раз уж мы и так постоянно встречаемся на этой бренной земле при разных обстоятельствах и чаще всего - в Сент-Джеймс-Парке. Ни у него, ни у меня нет семьи, нет никого — кроме друг друга. В небесной канцелярии мы на дрянном счету, как бы ангел ни пытался исправить свое/наше положение.
А я… я давно нагулялся, мне этот мир уже стал абсолютно понятен, и все, чего я хочу сейчас — это получать удовольствие от жизни бок о бок с лучшим другом. Если и соблазниться на тирамису, то только для того, чтобы быть частью его мира — сладкого, несбалансированного, не до конца изведанного (о, сколько я хочу ему показать! чему желаю научить!..), чтобы не урывками, а, например: сесть в мой шикарный автомобиль, включить музыку, и поехать колесить вместе по свету, ну или по ресторанам ближайшей округе, но нет, гррр, Азирафель домосед-интроверт и твердолобо не понимает намёков (я уже почти уверен, что он издевается).
— Забавную статью тут вычитал в журнале, — пока сидел в парикмахерской и листал Cosmopolitan, готовясь к нашему не_свиданию, думаю я, но не произношу вслух, пускай думает, что меня осознанно потянуло к Просвещению. Значится, я продолжаю, перекидывая руку через спинку его стула и легонько касаясь плеча: — Что люди, предающиеся чревоугодию, чаще всего налегают на углеводы с целью заглушить сильные эмоции.
Что у тебя за дистресс, Азирафель? Почему ты никак не впустишь меня в свою светлую голову, чтобы я понимал чуть больше/лучше? Я же так стараюсь быть хорошим — для тебя; я так хочу быть тебе другом, но это сложно сделать, когда я для тебя то слишком быстрый, то слишком эмоциональный, то вообще не нравлюсь, и я ни черта уже не понимаю, моя логика расшибается о твою чувствительность, словно я снова упал с небес (теперь я не знаю, что больнее) и переломал крылья, кости и душу. Мы на этой планете уже шесть тысяч лет, а я все ещё пытаюсь пробиться в самую защищённую крепость Рая.
Может, хоть сегодня…
— Na-ah, это просто статья. Ешь свой десерт и сваливаем пить винишко.
…Я оберну все в шутку, потому что он не ожидает от меня большего.
Медленно убираю руку, что так ни к месту и ни ко времени (очень даже ДА, вообще-то), тянусь к чашке и допиваю свой чёрный кофе по-восточному. Сегодня мы спасли человечество и друг друга, что уже больше, чем ничего, и наш столик в «Ритц» обслуживают по высшему разряду, пока живая и невредимая любовь моей жизни слизывает сливки с чертовой серебряной ложки, я думаю, что хоть я и не выиграл ничего такого, но кто-то проиграл, даже не начав, и на том благодарю все божественно-демонические силы, что им на нас так глубоко наплевать, как на двух неудачников. Я искренне радуюсь, что у нас есть «сегодня» и мы — это мы, без лишней ангельской пыли. Не думал, что скажу это, но, кажется, мне действительно нравится быть человекоподобным.
Я сдерживаю довольное рычание, когда встаю из-за стола поспешнее приличного, потому что хочу скорее уйти, по пути прихватив пару бутылок красного (это уже ближе к моему миру, но статью про алкоголизм я в Cosmo не нашёл), и нам определенно нужно проветриться, потому что пузырьки от его игристого пару раз все-таки долетели и до меня, и, видимо, поэтому я так опьянен, что не могу оторвать от него свой взгляд целый вечер. Спасибо тёмным очкам, что это не так заметно, хотя я не думаю, что Азирафель был бы против. Но за ним забавно наблюдать, и я своим профессиональным взглядом все пытаюсь найти брешь в его ментальности, чтобы пустить туда яд, искусить на что-то новое, не знаю что, но я разобрался бы, если бы знал. Потому что наблюдать за тем, как мой Ангел открывает в себе новые грани возможностей и интересов, интереснее любого человеческого греха.
Мой самый сложный пациент, но я при этом не хочу, чтобы искушение сказалось на его карьере слишком сильно. Шесть тысяч лет сдерживаю себя, а никто даже не выдал медальку за примерное поведение. Думаю, поэтому я заслужил выбрать музыку для нашего вечера, раз ангел решил, что у нас будет особенный тет-а-тетик, не по обычному формату.
Вырастаю у него за спиной, выглядывая из-за плеча, оцениваю выбор пластинок, пока держу, прижимая к груди, выбранные мною пластинки, и выпячиваю нижнюю губу. Просто поразительно, как Азирафель находит меня сквозь тысячелетия в самых неожиданных местах и событиях, но никогда не замечает как я подхожу сзади. В этот раз даже не подпрыгнул от испуга, но врезался кончиком носа в мой нос, смешно отступил на мизерный шаг и сделал вот эту свою незаконно милую моську, от которой я поплыл бы, но сейчас сдержался и только вскинул брови, провоцируя на смущение.
Приподнял пластинки по телу выше, чтобы ангел заметил, и кивнул:
— Угу. Платиновые хиты. Сегодня же легендарная ночь, мой ангел. — Я подмигнул ему. Час музыки… сейчас будет два — и я беру ещё пластинок, раз у Азирафеля разгрызались музыкальные аппетиты. Довольно забавно, что он склонен к излишествам и в теории - к пресыщению, но до первобытного греха так и не добрался. Хотя я могу многого о нем не знать.
В его лавке я тут же нахожу бокалы, безошибочно определяя их местонахождение в полутемном пространстве, я бы сказал захламлённым, но Азирафель называет это книжным магазином, а значит, это все витрина, а не бардак. Честно говоря, мне нравится запах книг. Но я искренне боюсь сообщать моему другу о существовании электронных читалок, ведь он ужасно расстроится! Мы выпиваем бокал, ставим музыку. Я считаю так: одна пластинка — одна бутылка. Да я почти рифмоплёт. интересно, Азирафель поставил бы мой сборник эпиграмм на книжную полку? Я бы с радостью простебал в стишках Гавриила и всю эту шайку-лейку пассивно-агрессивных архангелов…
Вопрос Ангела меня на мгновение выбивает из невинного русла раздумий. Он же знает, что мне нельзя задавать провокационные вопросы! И вот мы снова здесь, и я держусь от того, чтобы не сарказмировать в ответ, рисуя самые смелые и дерзкие картинки нашего отпуска, типа водные лыжи или аэротруба. Если честно, мой настоящий ответ оказывается очень тривиальным:
— Хотел бы лежать с тобой на кровати весь отпуск и смотреть ситкомы про пиратов и супергероев. — Улыбаюсь, и улыбка врезается в ямочки на щеках, поджимаю плечами. И тут же спохватываюсь, рассекая кистью воздух, чур меня: — Но не про суперзлодеев, не хочу испытывать конкуренцию. Скажи, — я понижаю голос, отставляю допитый бокал на стол и подхожу к нему вальяжной игривой походкой, упираясь ладонями в стол позади него, и вот ангел уже в ловушке, и я играю бровями из-под очков: — Я же лучший злодей на твоей памяти, а? Ну давай, ангел, потешь немного мое демонское эго. — Иронично, но мягко протягиваю я, покачивая ягодицами, как какой-нибудь королевский корги, и капризно надуваю губы.
— Вообще-то, есть одна идея, — резко переключаюсь и отталкиваюсь от стола, увеличивая расстояние, и ухожу к патефону, меняя одну пластинку на другую. Дергаю ручку, прокручивая до нужной песни. Остаётся где-то полминуты до конца предыдущей, и я в стиле рок-н-ролл подкатываю к моему ангелу, перехватывая его руки в свои: — Потанцевать. Ты умеешь? Я научу. Ew, да ну брось! Ты сточил огромный десерт после ужина из нескольких блюд, а переживаешь из-за ангельской этики? Если ты ангел, то можешь спасать Землю, но не танцевать с лучшим демоном на свете! Пффф! Тебе понравится песня. — Меня почти расстраивает, что у нас такие проблемы с доверием, но я думаю, что Азирафель просто тревожный, хлебом не корми дай потревожиться, хе-хе. Впрочем, не даю ему принять волевое решение, тяну за собой, но очень плавно притягиваю в объятье. Прикосновение к его ладони отдаётся теплом, что остужает мой пыл и делает спокойнее обыкновенного. Жаль, не предложить ему довезти до дома, мы вроде как уже тут. А все остальные способы побороть неловкую паузу я растерял по дороге к центру паркета. Нежная мелодия Элвиса разливается по помещению, и до того, как его голос оближет наши перепонки, я тихо предупрежу ангела: — Я думаю, тебе она очень понравится…
Я оставляю бокал у губ, приподнимая брови, потому что мне действительно интересно, что он собирался делать дальше. Мы оба не в выигрышной позиции, и если тревоги я не испытывал от слова совсем, то какая-то пустота присутствовала. Если честно, я попросту не знал, как быть дальше. Конечно, я всегда находил весьма затейливые способы коротания моих бесконечных лет жизни, но всегда оглядывался наверх: вдруг, кто-то заметит, или, вдруг, я забыл отчитаться по очередному пунктику. А сейчас… кажется, что сейчас можно делать только то, что нравится. Без бумажной волокиты, без сверхурочных приказов и совещаний, с которых не надо мечтательно загадывать попытку на исчезновение во французский ресторанчик с лучшими блинчиками или лавку фокусника. А еще я волновался, что если нас обоих уволили (а раз казнить не вышло, то именно на это больше всего походило наше отлучение), то нам с Кроули теперь не за чем находить друг друга.
И это было бы хорошо для меня. От части. Потому что я бы избавился от греха в своей голове, ведь я запутан во множестве противоречий между истинными прописными законами и тем, что построила сама природа на этой Земле. Я ведь попросту хотел, чтобы этот вечер продолжался, чтобы никому из нас не нужно было принимать строгого решения, озвучивать «ну все, пока, будет какая-то информация - сообщи». Мне бы понравилось, если он остался здесь. И грех мой заключался в том, что я не мог этого желать, это слишком личное, слишком эгоистичное, слишком… я не мог дружить с демоном, правда, как бы не хотел этого всем сердцем.
Менял ли что-то тот факт, что я был отлучен? Я не знаю. Мне кажется, Кроули мог придумать план и на этот случай, но мой бокал застывает у рта, потому что он все шутит свои безмятежные и обыденные вещи, такой, очеловеченный ехидный змий, придумал тоже. И я улыбаюсь, ведя ладонью по краю столешницы, пока он приближается, и я не спешу поднять взгляд. Если честно, я боюсь, что он может прочитать все мои мысли. Если честно, он единственный, чьего вторжения в мое личное пространство я не боюсь, а потому я медленно убираю бокал в сторону, поднимая голову и неловко улыбаясь. Как идиот.
- Ох, Кроули, я бы не назвал тебя злодеем, дорогой, - я легко покачал головой в разные стороны, сведя брови в самом искреннем своем намерении оценить его личность по достоинству. И тут же осекся, легко попершив горло. Он же просил меня не называть его хорошим, и хоть технически я не преступил никакой черты, я не хотел, чтобы он разорался, а потому… - Но, пожалуй, ты лучший демон из всех, кого я знаю, - и я смотрю в его черные очки, под которыми бледнеет тусклое очертание его вертикальных зрачков. Его лицо слишком близко ко мне, и я несколько замер в неком ожидании ответа. Мне бы хотелось, чтобы он посмотрел на себя моими глазами, ведь им открывалась его неоднозначная душа, и местами она была такой прекрасной, с таким большим потенциалом на добро. После недавних событий я не сомневался в том, что душа у него все еще где-то внутри, прячется под тонким черным галстуком, завязанным на бегу или это мода такая? Но мой любопытный взгляд, уставленный в ключицы, наблюдает за их отдалением. А далее - этот шаловливый голос, качающиеся бедра в развалку, будто его тело не из человеческих деталей, а древесины, но я испытываю исходящий шарм и этот запах, такой знакомый… Кажется, когда мы сбили Анафему, я чувствовал что-то схожее, что-то, что тогда перепутал с любовью. Нет, сейчас я понимаю, как ошибся, но был прав в том, что чувство светлое. Любовь? Я не знал, на что способны демоны. Думаю, для них это слишком сложная концепция, иначе они не были бы узниками Ада. По крайней мере, на своем веку я не встречал ни одного влюбленного падшего.
- Танцы? Перестань. Мы не танцуем, - напоминаю ему на его шалость, и вообще-то это не то, что я хотел изначально узнать. Но так уж мы привыкли не озвучивать истинные мысли вслух, ведь это так опасно для обоих. Но обвинять меня в неумении так лихо - это за гранью границ! - Между прочим, я мастерски владею искусством гавота, - и вот, мы опять говорим прямо в лица, перебивая реплики друг друга, а его руки такие теплые, а во мне все еще слишком много вина, чтобы я совсем распустился, особенно в его компании. В его такой опасной для меня компании. - Или… стоп, - мои хитрые прищуренные глаза резко сменились округленным страхом, потому что я кое-что выцепил из его бесконечных уговоров. - По-твоему, я ем слишком много? - протрепетал я на одном дыхании, потому что я ведь даже не думал об этом. Со временем у моей оболочки образовалось некоторое «пузико», но я наблюдал это нормальным для людей аналогичного внешнего возраста, поэтому не придал никакого значения. А Кроули пфыкает и ведет за собой за руки, и у меня нет сил сопротивляться, потому что мои ноги, если честно, слегка плетутся просто под его змеиный манер, и я слышу первые ноты, и понимаю, что… - Не хочу тебя расстраивать, но я боюсь, что гавот не подойдет для этой композиции… - и я льну в его объятие, где он сжимает мою ладонь, а вторая рука оказывается на его плече, и я стараюсь держать приемлемую дистанцию на столько, на сколько это возможно и кажется нормальным для такого танца. Я неоднократно наблюдал такое в театрах и кино, и это меня почему-то так позабавило, ведь я видел столько романтичных пар в этом слиянии, но среди них не было ни одной, состоящей из таких, как мы. Ангел и демон? Рано или поздно мы точно взорвемся. - Ох… - мы начинаем какое-то плавное покачивание, и я боюсь наступить ему на ногу, а потому смотрю то в пол, то на его лицо, в котором не вижу ни черта, кроме самого черта и смены формы его губ. И в какой-то момент этот танец становится не таким сложным. Он ласково напирает, а я осторожно отстраняюсь. Мы делали так уже тысячу раз, просто сегодня - впервые под музыку.
But I can't help falling in love with you. Shall I stay would it be a sin?
Я смотрю на него со всем своим вниманием, не получая никакого ответа, и внутри все трепещет от алкоголя и наивных мотивов шестидесятых годов, в которых любовь была столь простой и понятной, воспевалась в естественных формах и была так идеальна, как скульптуры Микеланджело, каждая строчка - штрих мастера по камню и по моей памяти, что носят кудряшки его огненных волос. Они ведь всегда были такими, он был создан таким красивым, идейным и благодетельным. И я ловлю себя на мысли, что смотрю на него с приоткрытым ртом, как шесть тысяч лет назад, когда мы были совсем юными и не понимали многих вещей. Когда он еще не соблазнил меня на чревоугодие и легкий обман высшему начальству, когда я еще не беспокоился за то, что мои крылья смогут почернеть.
- Кроули… - я осторожно убираю очки с его глаз, задевая ушком узел на галстуке, который мне так хотелось однажды перевязать, и моя ладонь остается на его груди. - Ты мне… Ты меня… Ты хороший. Учитель. Особенно для падшего, - я кротко улыбнулся, моргая в его каменные змеиные. - Нам рассказывали, что демоны не умеют танцевать изящно. Признаться, я и сам ни разу не видел… ох, прости, слишком пьяными получаются мои попытки сделать тебе комплимент, - и я несколько смеюсь, чувствуя, как мои щеки наполняются этим облачным теплом, что пытается вырваться наружу и поскорее поделиться со всем миром. Я застрял в его глазах, как в ловушке, он словно пытается меня загипнотизировать, и в тандеме с Элвисом у него превосходно получается выбить мне землю из-под ног, что я держусь лишь за одну веру в собственную адекватность и его плечо. Мне кажется, между нашими телами куда-то делось былое расстояние, а я стал дышать намного медленнее. - Это же… не очередная твоя попытка искусить меня?
Какой нахрен гавот, Ангел. Нет слов, нет слов, мой ты нежный. Аргх, почему мне так мило с этого?! Я же демон, я должен в плохие дела и провокации, а сам ведусь на эти все его штучки, которые извечно работают, и я не удивлюсь, если мы оба об этом знаем и по-своему, мазохистски, тащимся от этого. Бесят эти длинные ресницы и взгляд оленёнка Бэмби. Бесит Азирафель, не понимающий намёков. Даже если я сам их порой не понимаю, его это не оправдывает! Снимает с меня очки, отчего мое дыхание — всё. Возобновляется значительно позже, и с его запахом в ноздри, когда кончик носа в светлую макушку.
— Не мог удержаться, чтобы не посмотреть на танцующего ангела. — Мягко отвечаю, ведя за собой лёгкими покачивающимся движениями, что в разы проще вальса и тем более этого его гавота. Провожу кончиками пальцев по его ладони, а затем сжимаю ее крепче, и наши пальцы переплетаются. — For I can’t help falling in love with you… А знаешь, Элвис продал душу дьяволу.
Король рок-н-ролла не может просто умереть. Такая музыка живёт вечно, как и ее авторы. Но если дьявол помог сочинять песни, и вот конкретно эту, то почему соблазн — это плохо? Кто видел счастливую жизнь, которую направил Бог? Распятые да сожжённые. За Бога люди умирают. За Дьявола — продают души. И если дело не в ценнике, то в том, чтобы просто быть счастливыми быть собой и жить своей мечтой. Я не ошибся, я не сделал хреновый выбор — я просто сделал такой выбор, после которого у меня не было бы времени на сожаления и осторожность. Мне было тесно в Раю, но в этом книжном магазине — я чувствую себя частью Вселенной. И что теперь, все мерить искушением? Да почему бы нет. Я так хочу, чтобы мой ангел увидел, что между нами нет большой разницы. Мы оба любим жизнь, оба не любим ее слишком сильно менять, но в глазах Азирафеля я безусловно демон, и все же в них скрыто больше, чем прощение.
— За кого ты меня принимаешь, друг мой… — Шиплю я у его уха так, словно оскорбился подозрением. В каких змеиных инсинуациях он меня подозревает! — Да что бы я… Когда такое было вообще? Пф. — Я вскидываю брови, чуть отстраняя лицо от его волос, чтобы взглянуть в глаза и признаться: — Конечно же, это она. — Расплываюсь в улыбке, из-за которой чуть выглядывают неровные клыки, и мы с Азирафелем такие разные, на контрасте идеальный/ещё идеальнее (это я про себя), но такие придурки, что мне кажется, этот танец будет длиться ещё шесть тысяч лет прежде чем один из нас поверит глазам другого — и своим собственным заодно, ведь у нас они светятся при взгляде друг на друга. Прямо сейчас мне кажется, что я читаю текст песни по его зрачкам, расплывающимся в космос. И ничего не могу сделать с тем, чтобы не влюбляться в него — снова. Каждый раз одно и то же, и я устал от этого болеть. Я — искуситель, но искусить самого себя совсем другое дело, чем кого-то ещё, с этим всегда было сложнее. Я считал себя решительным, безбашенным, но в руках Азирафеля я скоре уж, а не страшная анаконда.
Я перепробовал практически все методы покорения через ухаживания и поступки, как учили страницы женских журналов, но Азирафель все не поддавался. Крепкий орешек. Видит Бог, я не хотел использовать запрещённые приемы, и хоть я и был демоном, был очень хорошим демоном, но даже для адских созданий использовать Элвиса Пресли — бесчеловечно. Он абсолютное романтическое оружие. Зачем оно мне надо? Забавно, что за все шесть тысяч лет я так и не смог сформулировать это так, как сформулировал Элвис.
— Странно, что ты одного в моей работе так и не понял, мой дорогой ангел, — я вздыхаю, да, все могло звучать проще, но я люблю позёрствовать и выдерживать эти драматические паузы, любуясь спектром эмоций, что испытывает Азирафель. Пускай гоняет своё, ему не будет лишним. Чем больше он надумает, тем лучше и проще, может, мы уже сдвинемся с этой мертвой точки, а может, проясним здесь и сейчас, но я на волне нашего успеха совсем не готов ждать пришествия нового Всадника Апокалипсиса и самого Иисуса ради этого. Моя рука прижимает его за талию крепче, проскальзывая под полы плаща, натыкается на чертов жилет, под которым рубашка, и так до бесконечности, а я уже и не помню, как он ощущается, когда мы оба были в Раю и носили одни тоги, ходили босыми, и физиология казалась неважной, а мы того не ценили. Человеческая оболочка сыграла с нами злую шутку, и вот, я сгибаюсь ещё сильнее, чтобы быть ближе, и впрямь похожий на свернувшуюся кольцами змею, была бы моя воля, я бы обвил его всего, такого съедобного до жути. Большой белый десерт, как там, Жорж Бизе? А нет, это что-то из оперы. Точно! Павлова. Вот такой Азирафель, если я хоть что-то понимаю в десертах. Ради такого можно и перестать блюсти фигуру. — Нельзя искусить того, кто этого не хочет. — Шепчу на ухо, потому что боюсь взглянуть на это очаровательное детское лицо у мужчины внешне средних лет. Жду ещё немного, напрягая слух, чтобы подслушать его сердцебиение или хотя бы сбившееся или перехваченное дыхание. И только потом выпрямляюсь, уводя внимание ангела за собой, и с этого ракурса все совсем уж запущенно. Или распущенно. Мои мысли так точно. Эта бутылка вина была явно лишней, надо было послушаться Азирафеля.
Я сломаю его, точно уверен, и потому медлю. Но если я не сломаю его, то продолжу ломать себя. Я запутался и больше не могу играть в его этические игры.
Пластинка трещит секунду, сменяя песню, и я ухмыляюсь, но не выпускаю из объятий, только дёргаю на себя сильнее, покачивая бёдрами в ритм: щелчок, щелчок, щелчок, щелчок. Never know how much I love you. Never know how much I care. When you put your arms around me I get a fever that's so hard to bear. Завожу его руки себе за шею, притаптываем на месте, а я не свожу змеиных глаз, будто пытаюсь загипнотизировать.
— Ты хочешь быть искушённым? — спрашиваю его честно.
Как же приятно так гореть*.
* “what a lovely way to burn” (elvis presley— fever)
В моих перепонках мелкий танец его шипящих звуков, змеиное стрекотание, больше напоминающее стаю бабочек, нежели прямую угрозу. Если бы я был распорядителем, то выделил ему иного животного покровителя или, пожалуй, сделал бы так, что змеи имели совершенно иной идеологический окрас, такой, как я подумал при нашей первой встрече, когда он полз по Эдемскому саду, а я и не знал об этих способностях перевоплощения в ползучее. Помню эту мелкую змейку черно-огненного окраса, что свернулась кольцами на большом камне, и я заговорил с ней также ласково, как с лошадью - «кто это у нас такой красивый», и змея ответила мужским голосом, напугав меня до чертиков. Надеюсь, он не помнит эту мою оплошность, когда я не признал с первого взгляда существо сознательное, когда задумался, на кой змеи были созданы говорящими и такими грациозными, пробирающимися вглубь кустов с распустившимися цветами в самые темные и редкие уголки нашего ангельского мира, куда не доходил свет. Он за один миг привлек мое внимание всем своим ядовитым внешним видом, такой контрастирующий со всем, чем был наполнен Рай, а потому я не мог не изучить.
- Не делай вид, что такого не было, - его искушение было нацелено на меня залпом тысячи орудий из года в год, останавливаемые лишь моей волей, но раз в тысячелетие оборона сдавалась всего лишь каким-то простым словам. Я смотрел на него с замиранием сердца, пытаясь прикинуть, сколько лет прошло с его последней уловки или на сколько он пьянее меня, будто это что-то меняло, пока я таял в этом танце и его чистосердечных. - Тогда… тогда мне понятно, ох… - мне понятно, почему мне вскружило голову, почему слегка ведет, почему его легкое поглаживание пальцами моей руки такое необходимое и ненасытное, что хочется еще. Хочется не вспоминать о необходимости одергивать руку. - Знаешь, мы пытались переманить Бетховена на нашу сторону, - вспомнил я об одном не законченном проекте, который принес большое количество бумажной волокиты. На столько, что, кажется, это дело до сих пор не было отправлено в архив. - Но он также выбрал вечность для своей музыки, а не для души, и потому Она решила, что стоит преподать урок музыкантам. Ты ведь был прав, на нашей стороне одни глюкофоны да и только. Однако его потеря слуха никак не помогла нашим, даже, скорее, сделала рекламу вашим. А потому я не удивлен каждому музыканту «после», кто продал свою душу Дьяволу, но это все равно очень и очень печально. Зато у нас лучшие хореографы!
Печально то, что мое восхищение носит такой запретный характер. И все, что я любил, было связано с обратной стороной медали. «Ее» пути действительно неисповедимы.
- И что же я не понял? - я поднимаю на него свои глаза, пока он обдумывает каждый шаг нашего танца. Пока его лицо напротив, а не так близко к моей голове, что я ощущаю это напряжение и поднимающуюся температуру буквально корнями волос на макушке. Я не мог так сильно очеловечиться, чтобы заболеть, но у меня на лицо все симптомы, и его движения - повод для холодного пота, его движения - грация магнетизма, связывающая мои жилы в оковы таких чуждых убеждений. Демон молвит:
- Нельзя искусить того, кто этого не хочет.
Прямо на ухо своим ласковым шипением, и внутри меня разворачивается параллельный танец из маленьких молчаливых молний, озаряющих этот запах, которого попросту не может быть в Лондоне. Запах любви к этому месту, к этой жизни, возможно, даже к Элвису, пусть он и продал душу и никогда не познает, как мог быть счастлив, выбери он другой, правильный путь. Кроули тянет мои руки выше, плавно и нежно, притворно-искусно, и моим ладоням так удобно на его шее, а мои плечи чуть вздрагивают от того, что наши тела уничтожили расстояния между, создавая единое объятие. Если нас увидят, я никогда не смогу объяснить, что здесь происходит, не найду никакой правдивой концепции, чтобы отвести чужое мнение в сторону, чтобы на нас не смотрели. Потому что сам понимаю не больше. Мой милый демон пытается вывести меня на асоциальную игру, не подсказывая никаких правил. Кажется, я чувствую жар его тела буквально за тканью, его руки, что минуют пиджак, и я попросту пытаюсь объяснить себе: наверное, ему так просто удобнее вести этот танец. Да, дело же в этом.
Fever till you sizzle. What a lovely way to burn. Ты хочешь быть искушённым?
- Вовсе нет! - выпаливаю я на сбитом дыхании. - В смысле… ты искусил меня на множество вещей, неужели тебе этого мало? - прошу, не заставляй меня терять себя, потому что я не готов к грандиозным переменам из вереницы чудотворных знамений, что происходят с нами последние годы. И я знаю, что если что-то произойдет, он никому не расскажет, ведь он обещал. Его лицо так близко, а его глаза смотрят под толщ моей земной оболочки, будто мы не на Земле, а в райском саду, общаемся лишь волнами обоюдных энергий, и с каждым моим вздохом мне кажется, что он все ближе, и мои пальцы в нервном веерообразном движении на его открытой шее - слишком высока концентрация интимных всплесков, таких, которые не могут происходить между друзьями, между ангелом и демоном. - Кроули… - ask me if I wanted to caress you and I'd confess. Между нашими губами почти нет никакого воздуха, кроме обжигающего дыхания, что касается кончика носа, и я могу быть здесь бесконечно, пока ничего не случилось, пока мы в этой константе мирового порядка без покушения на агрессию в адрес всем правилам. - Мы слишком много выпили… - я перехожу на шепот, будто в этом доме есть еще кто-то, кроме нас двоих. И мой пьяный взгляд во всей своей симпатии блуждает от его губ к желтым глазам. Я скольжу рукой от его шеи к груди, создавая единственную преграду между, чтобы остановиться при малейшей угрозе. Проблема в том, что с ним мне слишком спокойно и безопасно, что мой инстинкт самосохранения сломан под градусом Элвиса и его полуоткрытого рта. - А если за нами наблюдают? - почему он не отстраняется? Почему ни один из нас не делает этот важный шаг назад? Почему мои ноги интуитивно желают подняться на носочки словно в полете, чтобы вокруг не было видно ничего, кроме его лица? - Правда, мы слишком много выпили, дорогой. У нас будут проблемы… у тебя будут проблемы, мы не можем…
Очередная смена песни, или мы вот уже восемь минут топчемся вокруг да около темы, что сегодня стоит ребром, и не можем перейти к чертовому десерту — правде.
Соблазняя Азирафеля на ложь, я вовсе не думал, что он настолько увлечётся, что это по итогу срезонирует в мою сторону. Справедливо, если подумать, но нечестно. Мой дорогой ангел азартен, и я всегда это знал, а потому не спешил. Меньше всего хотелось разрушать его личность, допускать почернение крыльев, а потом и грязи на кремовом костюме. Ну уж нет, этот идеальный, честный джентльмен должен таким оставаться, ведь я не хочу его другого, я люблю именно этого Азирафеля — как друга, как ангела, как бывшего коллегу и даже напарника по спасению мира, — и мне не нужен никто другой, у этого ангела просто нет аналогов. И едва ли будет. Скорее, новый Антихрист родится, чем кто-либо переплюнет Азирафеля в порядочности и добродушии, в этом обаянии, сражающем наповал всех вокруг и вызывающем зависть у некоторых. Никто никогда не был и не будет моим лучшим другом. Пускай я и бывал тем еще мудаком, но я же всегда все исправляю!
Ask me if I'm longing to possess you, I'll answer yes.
Строки делятся поочерёдно на каждую полярность, нам свойственную, и у каждого во взгляде — что-то потустороннее и глубокое, направленное вовнутрь (друг друга), и под этим рентгеном мне не по себе, ведь в моих глазах пролетают одна за другой очень неприличные мысли под стать словам из песни, которые я накладываю на светлый образ Ангела. Все так, все так… И мы так близко, что я чувствую его дыхание на своих губах, но даже это мизерное расстояние кажется огромным. Мы такие молодцы, так как насчёт заслуженной награды?
Азирафель редко отстраняется или сопротивляется, если я нарушаю его границы. Он может сколько угодно нравоучать по пути куда-либо, но стоит мне взять его за грудки или преградить собой путь, он тут же теряется и делает вот это лицо, которое меня разоружает от любого оружия, которое я хотел было применить, а в итоге умеряю свой пыл, оказываюсь самым несдержанным грубияном из нас двоих и иду за ним, куда велено. Знал бы Сатана, что я такой послушный перед Ангелом — явно выпер бы меня из Ада. Но он ничего не знает, а нашему ведомству наплевать. Потому что там где один грех, там и все остальные. Я давно уже искушён чем-то большим, чем страсть. Мне кажется, все дело в жажде контакта, которую я ни с кем не могу утолить. Даже с ним. И с ним меня ломает особенно. Азирафель так замечательно устроился в материальном мире, что мне немного завидно, я так не умею. Могу только сеять хаос и устраивать бардак, не умею привязываться, не умею наслаждаться вещами, в общем-то, я всегда где-то не здесь, не в этом и не в другом мире — я как будто между мирами, и мне слишком одиноко.
Я ни на йоту столь не хорош в этом взаимодействии с миром вещей, как Азирафель. А с ним всегда спокойно и уютно. Я постоянно хочу трогать его, такого… Ммм, черт возьми, я даже не могу подобрать подходящего слова. Просто даже сейчас я уже почти обернулся вокруг него своей змеиной привычкой, и от него пахнет книгами, десертом и вином, и прямо сейчас я эгоистично хочу, чтобы он пропах мной. Азирафелю очень идёт мой evil smell, и никто меня не переубедит в этом. Иногда я специально протираюсь боками о его мебель, чтобы оставить побольше знаков для наших любопытных небесных коллекторов. Или для того, чтобы он подсознательно помнил о моем существовании.
— Не можем что? — Подначиваю, и я порядком устал от его внутренних конфликтов, которые решаются очень просто. Я бы решил их очень просто, если бы они перешли на уровень реальной угрозы. — Я понимаю, что могу спешить и казаться тебе очень быстрым, но… — Мои руки гуляют по его спине и талии, ощутимо поглаживая сквозь мягкий костюм, и чуть наклоняю голову для удобства, скользя носом по его складочке между щекой и пазухой носа. — Шесть тысяч лет — нормальная такая полоса разгона, — вскидываю ресницы, стреляя жёлтыми стрелами из глаз в надежде попасть в цель: если ты все ещё не понял, Ази, я говорю именно о том, о чем ты подумал! Да-да, что слышал. Эти невинные глазки снова хлопают мне, моему клоунизму и безнадежности положения.
«Just ask me», подсказывает Элвис.
Я жду совсем немного, но эта пауза опять так ни к месту — и мы уже потекли, как мороженое (пломбир и эскимо, буквально), под этими взглядами и около_поцелуями, так сколько ещё тебе нужно попыток?! Я моментально вспыхиваю почти на ровном месте, и отпускаю руки с его талии, прихватываю за грудки и в пару быстрых движений оттесняю нас к ближайшей вертикальной поверхности, врезая обоих в шкаф и друг в друга.
— Ты невыносим, Ангел! — рычу я ему в лицо, скользя по мягким чертам почти что презрительным взглядом (бесит!), вжимаю в книжный шкаф сильнее, проталкивая колено между его ног, и, отсчитывая до трёх, на втором счете накрываю его губы своими, вжимаясь в этот рот (черт, все ещё сладкий и хмельной) поцелуем на долгие, долгие секунды, чувствуя, как бешено заходится сердце. Армагеддон не был так страшен, как я сейчас зажмуриваюсь, боясь, что его руки, все ещё упирающиеся мне в грудь, оттолкнут от себя. Говорят, что демоны ничего не боятся. Ложь. Я боюсь оторваться от губ Азирафеля.
Госпожа милостивая.
Он ведет носом по моему лицу, пока я пытаюсь оправдаться за нас обоих. Мои глаза прикрыты словно в боли, и отчасти это правда, в моей груди так щемит под его напором, ведь шесть тысяч лет действительно слишком долгий срок. За такой ангелы давно превращаются в пепел, а я все продолжаю гореть, и молитвы, на самом деле, лишь лечат симптомы. Но Кроули - слишком серьезный вирус, его демонические пальцы давно схватили мои мысли и чувства, натянули на кулак в тугой хватке, и в каждой перепалке слов мне приходится искать лазейку в законодательстве между всей моей любовью к его очарованию и тем, чему не положено быть между нами. Ах, мой милый демон, я так устал, что действительно неоднократно думал о том, что нам пора расстаться. Буду честен, ты мой праведный огонь в груди, который убивает медленным демоническим ядом, и я ни один раз пытался, правда пытался, чтобы никто из нас не был рядом.
И как апостолу Искариоту, мне везет прятаться в анналах истории. Так что можно поспорить, отворачивался ли я от Кроули хоть раз при моей бесконечной вере в него. Вот только авторы истории (не писатели и пророки, а те, кто является главными лицами) всегда знают, как было на самом деле, и я был грешен не меньше этих пристальных глаз напротив, я был змеей, что прячется от суда и праведного гнева намного искуснее, я зарывался вглубь, топил в молчании все проступки, так сильно, как если бы вы боялись, что ваше начальство умеет читать мысли. Мое, конечно, не умело, но даже ангелы боятся иррациональных вещей. А под моими была почва из шести тысячелетнего прошлого, в котором я отвернулся от самой прекрасной падающей звезды, хотя мог быть тем единственным, кто подал руку и помог оправиться от удара. Но я предпочел не смотреть. В конечном итоге, его грех не имел ко мне никакого отношения, к тому же, он ведь совсем меня не послушал, увлеченный ночным небом бескрайнего космоса, грандиозным проектом по созданию жизни, первый в мире безумный ученый и частичка таланта Создателя. И я решил, что пока он смотрит лишь в сияние Млечного пути, не оборачиваясь на тихий шорох поступающих крыльев, я имею право хотя бы представить жизнь без его огненно рыжей макушки, в которую был бесконечно уставлен. В будущем люди догадались об этом свойстве Вселенной - будьте осторожны с мыслями, иначе вас услышат. Но тогда, шесть тысяч лет назад, я лишь пытался понять, как все устроено.
Стоп. А почему он выбрал длительность моего помешательства за собственную точку отсчета? И я резко открыл глаза, посмотрев с искреннем недоумением.
- Что? Ты это серьезно? - я надеюсь, что это фигура речи, потому что если нет - то ты конченный идиот, Азирафель. Нет такого ругательства, которое подходило бы к этой ситуации, и Кроули вспыхивает чуть ли не во взрыве сверхновой, задвигая мои пьяные ножки дальше, пусть себе пятятся к шкафу, и мы сталкиваемся, роняя «Доктора Живаго» с самой верхней полки, впрочем, так ему и надо. Мой взгляд моментально возвращается в его рычание и острые брови, сведенные к переносице, я пытаюсь сказать, что… но успеваю лишь закрыть свой рот, как Кроули запечатывает его своим, останавливая попытки дышать как люди. Лишь краткое «мхм», проскользнувшее между, и Пресли все еще просит задать правильные вопросы, и если б я мог их сформулировать, о, Элвис! Король отдает слишком лихие приказы, опрометчиво надеясь, что ангел поведется на проданную душу перед заклинателем с таким большим стажем, в грудь которого моя рука сжимается все крепче, сминая черную ткань рубашки. Я чувствую дрожь между нами, и мое интуитивное желание вспорхнуть на носочки осуществляется (помним, что Вселенная все слышит, даже то, что еще не было озвучено), словно я боюсь коснуться его колена, боюсь упасть, цепляясь за шкаф второй рукой и опрокидывая еще пару мелких книжек. Мне кажется, Кроули остановил время, потому что я не слышу ничего, кроме собственного сердца, застрявшего в моих ушах. Мы вжимаемся в друг друга с такой силой, что наши рты могут посинеть, я чувствую его нервное дыхание, как у разозленного животного, и сам я сейчас ничем не лучше. Что мы делаем, Боже?! В моей груди нарастающая паника космических масштабов, и я вот-вот сквозь землю провалюсь! - Ах… - в мои губы влетает резкий вдох, когда я/или он/или мы оба отстраняемся друг от друга. Это проверка связи, испуганные взгляды друг в друга, чтобы понять, все ли в порядке, ничего ли не сломалось? Но мои руки все там же, и мое лицо не то, чтобы сильно поодаль. Я все еще касаюсь края его тонких губ своими, такие влажные и горячие, такие приятные и живые, и это плохой знак, ведь с этого все начинается: с мысли, что в этом же, черт возьми, нет ничего плохого. - Кроули, - я зову его шепотом, поднимая вверх ресницы. - Я раньше… Если честно, я раньше никогда, - и мы сталкиваемся снова в этом импровизированном полете придыханий, уже не так каменно, а легко приоткрывая губы навстречу друг другу, и это новый танец созвездий, которому он меня учит. Потому что я целуюсь с кем-то так впервые, так, как делают люди, и я их всецело понимаю. Это новая игла, на душке которой из всех ангелов пляшу лишь я один, и мне хочется пробовать еще и больше, как когда-то я впервые ощутил вкус яств, но здесь дело скорее в том, что происходило глубоко под тканями моей многослойной одежды. Дикое волнение вперемешку с нарастающей температурой. Я спускаюсь на пятки, соприкасаясь с его коленом, и снова едва не подпрыгиваю выше в смущении, пока он не переставляет ногу дальше, ликвидируя попытки отстраниться, и я чувствую, что мое лицо полыхает самыми рдяными оттенками эдемских яблок. Это всего лишь тело и мой возлюбленный друг, так почему я так сильно смущен, что боюсь открыть глаза и узнать, что все это время сквозь соприкосновения он смотрит прямо на меня? Мне бы передышку, но чтоб не останавливаться, и моя рука соскальзывает со шкафа, чтобы сжать плечо этого безумца. Его страсть так похожа на чистую агрессию, она полыхает, она могла бы сжечь этот мир вместе со мной, не оставив ни перышка, и самое страшное в том, что я чувствую тоже самое. - Стой, - я шепчу так неуверенно, что сам бы не обратил внимания на эту просьбу, и мы продолжаем зацеловывать друг друга. - Кроули, подожди… - или не жди, я ведь сам понимаю намного меньше, чем пытаюсь показать, я задыхаюсь в его поспешных губах, мне так это нравится, что это просто… - Это не правильно, мой милый… - но мои руки сжимают черные ткани, не собираясь отстранять или отстраняться. Внизу моего живота так тяжело и наполнено, так твердо, и я жмурюсь в надежде, что он просто не обратит на это внимания. Господи, я надеюсь, ты спишь и не видишь, как мне сейчас стыдно.
Я не вижу реальность, черт, кажется, я ослеп. Это позже я вспоминаю о том, что зажмурился, как ботаник-подросток, которого я науськивал поцеловать девочку своей мечты, а сейчас сам оказался на его месте с одной лишь верой в успех. Ох, и он не отталкивает меня! Я чувствую его горячие пальцы, что сжимают мою рубашку туда-сюда, но не спешат отбросить на дистанцию (а я уверен, нет, я знаю, что у Азирафеля хватит на это силы), а будто ищут дополнительную точку опоры, и я клянусь, я не дам нам упасть, и моя феноменальная дерзость сейчас играет только на руку, потому что мне нельзя бояться и нельзя показывать неуверенность, я демон, и мне положено быть профи во всем интимно-сенсорном, но я напираю бульдозером — и это выстреливает; я действую на инстинкте и драйве — и это внушает уверенность; я вжимаю его спиною в шкаф, а сам проезжаюсь по телу выше, вслед за его бёдрами, что пытаются ускользнуть от колена (нечестно использовать преимущество полёта, Ангел!), что я заботливо подставил в качестве опоры, если вдруг он не знал, куда девать свои ангельские ноги. Но мы оба слишком много думаем, поэтому нам всегда есть о чем поговорить, и прямо сейчас, если честно, меня распирает от желания обсудить с ним то, что я, наконец, поцеловался со своим лучшим возлюбленным другом!
Возможно, по нам плачет Чистилище, потому что для Рая и Ада мы слишком бракованные. Но для меня Азирафель — идеален. И я бы слушал беззвучие с ним, если бы у нас не оставалось шансов; держа в голове вероятность неудачи, я надеялся лишь на то, что после смерти мы оба окажемся в одном месте. Потому что если Земля будет уничтожена, мне не нужен будет Ад — без него мне будет одиноко в любом из миров, и даже если мы виделись раз в столетие, мне этого было достаточно. Моего терпения хватало на тысячелетия, и теперь, когда я почувствовал взаимность, когда мы отстранились друг от друга на короткое мгновение, чтобы просто открыть глаза и взглянуть в глаза правде, с которой мы так долго сражались, я могу ждать ещё сколько потребуется, и пусть Азирафель знает об этом, я обязательно скажу ему это, просто сейчас… Ах, сейчас я не в силах остановиться, и в моей голове ни одной грязной мысли, словно его ангельский поцелуй разрушил проклятье демона и пробудил все дремавшее светлое во мне.
Я беру его лицо в ладони и не отвечаю ни на один довод, ни на одно сомнение, потому что если тебе не нравится, мой дорогой, ты можешь просто сказать «нет» и мы спишем это на алкоголь; но жар в его груди и быстрое сердцебиение такие, что я понимаю — этого не случится. И то, что я ощущаю бедром, когда ангел все же опускается с невинных мысочков, входя во вкус грехопадения, меня возносит на седьмое, мать его, небо. Мне интересна его реакция, но я не могу не думать о том, какой он терпкий, и как глубоко может войти в его рот мой длинный язык, я могу вылизать его изнутри, и мне приходится сдерживаться, потому что это может быть слишком быстро для него, и я боюсь передавить. Вообще-то, именно Азирафель — единственный, кто может меня остановить от ошибки. Возможно, потому, что я знаю, если ошибусь — он не примет ее, как никогда не принимал, хоть и не демонстрировал это явственно. Я давно простил его за это, потому что любовь — это не про обиды, и я сам виноват во всем, что случилось со мной, и ожидать от кого-то принятия все равно, что перекладывать ответственность. А я учу человечество именно этому. Откусил яблоко — будь готов к последствиям. Поцеловал Ангела — будь готов расплатиться за грехи. Честно, меня могут сжечь заживо и окунуть в святую воду, но я никому не позволю навредить ему. Даже самому себе. И в особенности — самому себе. Поэтому я нахожу в себе силы отстраниться, мягко выпустив его нижнюю губу из своих губ, и перестать хмуриться (от страданий по сбывшейся мечте), отодвинуться от него, но продолжить гладить его щёчки большими пальцами. Чувствую, что ему страшно, но и мои подрагивающие руки вполне могут сказать ему о том же. Я молчу ещё несколько секунд, глубоко дыша, и не свожу взгляда с его влажных губ, такого же страдальческого выражения лица и вздымающейся от тяжёлого дыхания груди, я сглатываю, мои губы дёргает нервической дрожью, слабо напоминающей улыбку.
Мой милый… В голове все ещё его голос на придыхании. Мне нужно срочно обратиться в змею или надеть очки. Я в панике, но делаю вид, что все супер, и пластинка останавливается, как и музыка. И это отличный повод, чтобы ненадолго — убежать.
— О, ангел… — Я подмигиваю ему как искуситель и отступаю на шаг назад, разрывая прикосновение. Вот, что случилось с Адамом и Евой, когда ты недосмотрел за Эдемским садом. Если бы пришлось отдать волшебный меч себе —в изгнании, — отдал бы? Ответь: стоила ли игра свеч? Или нет, не отвечай. Я хочу догадываться ещё тысячу лет. Это все занимательно, это не надоедает. Ты — единственная загадка, которую я не могу разгадать столь долго, и я не знаю, что буду делать, если разгадаю.
Я всегда ошибался — для всех и всюду, я был неправильный, неподходящий, лишний. Я был неудачником, и Азирафель такой же, ему просто повезло не быть изгнанным. Ему повезло иметь способность держать язык за зубами, ну что ж, сегодня я его развязал и попробовал на вкус.
Ставлю новую пластинку, скрывая змеиные глаза, что, кажется, слегка увлажнялись, тихо кашляю, проглатывая волнение. И на новой пластинке что-то более динамичное, это уже не платиновые романтические хиты, а диско, и да, если диско между нами, то инферно, впрочем, это не альбом 50 Cent, хотя он тоже продал свою душу.
— Это неправильно. — Резюмирую вслед за Азирафелем, медленно меняя пластинки. — О да, — расплываюсь в хищной улыбке, хоть он и не увидит. — Если я для тебя быстр, знаешь, теперь я могу подождать ещё тысячу лет. Ask me, мой милый… — напоминаю слова последней песни, и включаю первый же трек. — А сейчас моя любимая…
Я разворачиваюсь к нему лицом, упираясь пальцами в тумбу, на которой патефон, и веду шеей в ритме диско.
First I was afraid, I was petrified! Kept thinkin' I could never live without you by my side.
Он проглотил язык что ли? Боже, он точно обезумел. Я видел, как это бывает с людьми от затяжного пьянства, и я ведь предупреждал его, что добром все это не кончится! А он мне «да брось, ангел» - и осушает мое тело, отправляя алкоголь обратно в древний глиняный сосуд - «и никакого похмелья». Но вот мы здесь, и, кажется, не собираемся останавливаться. И я не такой глупый и наивный, безусловно, я чту целибат, потому что не пристало ангелу задумываться о соитии в целом, ненужное это занятие для нас, а в контексте мировых систем - весьма зловредное. Я понимал, что происходит, я прекрасно знал, как люди занимаются «этим» (не спрашивайте, откуда, я интересовался сугубо в научных целях), в отличии от той же тройки верховных ангелов, которые на Землю то спускались считанные разы, не говоря уже о «глубоких» познаниях (кстати, интересно, остались ли они на том же уровне, на котором были мне известны). Но я всегда был больше ученым-теоретиком, нежели практиком, за это Кроули отвечал, и я так боялся оплошать хоть в чем-то. Господи, я что, всерьез размышляю над этим?! Прямо в то время, как он отстраняется от моего лица, нервно поглаживая щеку большим пальцем, и я осторожно кладу свою ладонь на его, создавая мнимый контроль ситуации. Если длань на месте, значит, в нужный момент сможет сделать свое дело - притянуть или отторгнуть, это уже дело ситуации. Правда в том, что я не собирался ему мешать. Правда в том, что это я теперь законченный пьяница, который так легко идет на сию минутные душевные порывы, что весь мир позади наших спин становится таким невесомым и мелким, что его можно раздавить, как букашку. В смысле, пренебречь. Давить я, конечно же, никого бы не хотел.
Возможно, стоит сотворить чудо, мааааленькое такое, совсем пустячок. Просто чтобы все забыли наши имена на сутки и не знали, что существует эта лавка, в которой ангел и демон коротают свою вечность, упиваясь компанией друг друга. Конечно, пришлось бы иметь дело с начальством, ведь неясно, как его зарегистрировать, раз мой рабочий статус «в отставке, в отпуске или в увольнении» (нужное они так и не подчеркнули), но Кроули бы что-то придумал. О! Какую-нибудь легенду, что злой демон противостоял моим попыткам творить добро в виде бесплатной раздачи утренних пончиков, вот только, походу, мы давно спалились, и в это уже никто не поверит. Впрочем, я мог бы начудить пару штучек с шоколадной посыпкой, чтобы история была отчасти правдивой. Боже, я так нервничаю, что опять думаю о еде!
И демон отползает назад, одаривая меня кривоватой улыбкой, и я совсем потерял счет собственным мыслям, что пудрили мою же голову! Если ты, демон, туда проник, то изыди! Сейчас же! И я смотрю на него с непониманием, пока он отходит к патефону, и в тот момент резко хватаюсь за края пиджака, отворачиваясь лицом к шкафу и поджимая губы в немом скулеже от всей этой ситуации. Смотрю резко вниз под ремень своих брюк и запахиваю пиджак посильнее, нервно оборачиваясь на отвернувшегося Кроули. Конечно, перебирай пластинки, это намного важнее того, что только что произошло. Черт, черт, черт… Пытаюсь придумать, как сделать так, чтобы скрыть все это недоразумение телесной оболочки меж ногами. Он ведь видел? Хуже. Он ведь чувствовал. А еще он ведь издевается! И мой страх со сметением сменяются праведным возмущением. Фу-фу-фу, пытаюсь выдохнуть воздух, словно дую на обожженный палец, элегантно разворачиваюсь и скрепляю руки в замок прямо на том самом месте, чтобы встать в совсем непринужденную джентльменскую позу, которая должна была скрыть все симптомы этой «неправильности».
- Если я для тебя быстр, знаешь, теперь я могу подождать ещё тысячу лет. Ask me, мой милый…
У меня челюсть отвисает в этой эмоциональной феерии всенеприемлемости (хоть он и не видит)! Я успеваю лишь быстро проморгаться, чтобы вернуть собственное лицо в статус кво и подойти чуть ближе. Он… он действительно думает, что со мной так можно!? И речь не о вставшем органе… Боже, вот я и подумал об этом вслух самому себе. Так, кажется, внизу все поутихло, зато вот голову взвинтило - и я делаю пару гневных шагов навстречу его ритмичным дерганьям в такт более веселой музыки - First I was afraid, I was petrified! Kept thinkin' I could never live without you by my side - и легко убираю иглу с пластинки, останавливая проигрывание техническим хрипением.
- Если это была какая-то демоническая шутка… - я указываю на Кроули пальцем, будто угрожая, да только дальше нервных покачиваний бы не дошло, и мы оба это знаем, и я отхожу на шаг назад, опуская руку и всеми силами стараясь больше понять его, чем осудить. - То я не поверю, - смотрю на него внимательно, легко поднимая брови, и этот молчаливый диалог «кто кого» - наша любимая игра, в которой силы Света, конечно, победили бы, если я только мог стоять на месте. А потому руки сами суетятся поправить бабочку и одернуть пиджак ниже, стряхнуть с плеч несуществующие пылинки в ритуале «привести себя в порядок». - Тебе нельзя так набрасываться на людей, - отчитываю его я. - На меня. На меня тоже нельзя так набрасываться, Кроули, - я все еще дышу слишком неровно. От злости, которую ненавижу, и по нему, кто заставляет ее испытывать. - Ты мог бы спросить, - меня словно озарила гениальная мысль, как это могло быть более… хотя бы более вежливо, боже, это с любой стороны такой грех, как не поступись. - Безусловно, я бы не разрешил! - заметался я, понимая, что только что сказал. И, возможно, послушать веселую музыку было правильной идеей, и зря я все прервал, но по правде я бы не смог притворяться, что ничего не было. Не сегодня. - Боже… - я касаюсь пальцами щек, а мое лицо полыхает адским пламенем. Кажется, я уже превращаюсь в демона, как в своих самых страшных кошмарах. Вот-вот полезут клыки и рога, вряд ли же мне оставят чувство стиля и подарят хитрые глазки, их уже распределили для моего друга, который оказался наиподлейшим из коварнейших, и ведь я знал об этом, но сам желал смотреть в другую сторону. - И что нам теперь делать?!
Ты же придумал план на этот случай? Или уползешь в свою нору еще лет на сто мстительного игнорирования? Я не поверю, что таков был твой демонический замысел. Но и иная интерпретация ютится на душе так неуверенно…
- Это же невозможно? - случайно шепчу я вслух свои пьяные бредни. Не стоило ангелу вкушать эти запретные бычьи ребрышки.
