Место: одна из центральных библиотек Москвы.
Время: 11 апреля 2015.
Погода: +11°, хотя для помещения это не важно.
Илья впервые увидел зубрящего уроки Кирилла и необычайно удивился. Еще более в шок его повергла просьба молодого человека отвезти его в библиотеку и оставить одного. Илья чувствует неладное и остается в библиотеке, пока Кирилл думает обратное. И не зря.
К таким, как он, не привыкают. Таких просто терпят, пытаются переварить, пытаются усвоить, как какой-нибудь микроб в своем теле, но уж точно не привыкают. Да, я все это время терпел все его выходки, стоически переваривая каждую его шуточку, отпущенную в мой адрес. Работа такая. Если не по душе, то по силам. В конце концов, я человек, которого дважды вытаскивали с того света, который был в плену и который просто убивал духов. Поэтому я был уверен в том, что избалованного мальчишку я вытерплю.
Так я думал несколько месяцев назад, когда сжимал кулаки и терпел все его выходки. Сейчас, думается мне, без всех этих выходок мне было бы скучно жить. Проблемы на то и проблемы, чтобы разбавлять леность серых будней. Я привык к его идиотским кличкам, я привык к его капризному тону, когда он встает не с той ноги, я привык караулить его в клубах, словно цепной пес. Он уже не надоедал мне, я уже адаптировался, а вот слова пропускать мимо ушей так и не научился.
Собственно, так мы и жили его самостоятельной и независимой жизнью. Я, как бы играл роль мебели в его квартире, которая, в случае чего, могла и кадык вырвать и колено прострелить. В общем, я был самой полезной, огнестрельной мебелью в его хоромине. Но я не жаловался. Мне неплохо платили, а потому грех было жаловаться, ведь я мог участвовать не только в жизни этого мальчика, но и в жизни своей семьи, что осталась в Челябинске. Забавно, но мама отказывалась пользоваться интернетом, папа ее в этом активно поддерживал, так что, общаться я мог только с Артемом или Лерой.
Иногда я скучал по дому, но не по жизни в пролетарском городе. Артем очень любил показывать в камеру мою собаку Арфу, пытаясь поставить над животным эксперимент. Арфа ничего не понимала, но радостно лаяла, когда слышала мой голос. Я скучал по ней больше всего, ведь порой Кирилл раздражал так сильно, что мне особо хотелось обменять его на собаку.
Но время шло, я продолжал нянчить богатенького сыночка. Я не мог сказать, что у нас с ним сложились хорошие отношения, хотя, спустя некоторое время, мы перешли на "ты", что уже говорило о некой оттепели между нами. Но сегодня было суждено случиться чему-то невероятному.
Кирилл, проснувшись неестественно рано, отправил меня в магазин. На предложение свозить его позавтракать в кафе, он отказался, что уже вызвало у меня подозрения. Но спорить не стал, признаться, я был рад, что у меня появится возможность прогуляться. И, да, я не беспокоился, что мальчишка сбежит, у меня было все под контролем. Вернувшись через час с продуктами, я молча разулся и прошел на кухню. А вот на кухне меня ждал сюрприз.
Кирилл сидел за столом и первое, что бросалось в глаза - это книги. Множество книг, разложенных перед ним. Эдакий советский способ обучения, я был уверен, что он пользуется интернетом и то, только для того, чтобы заказать готовую работу. Как говориться, с деньгами возможно все. Сейчас мне казалось, что я и вовсе ошибся квартирой, но нет, передо мной сидел Кирилл Грановский, повеса, тусовщик, мажор, говоря челябинским сленгом - распиздяй. Я готов был увидеть здесь что угодно, но только не ботаника.
-А ты умеешь читать? - это не была шутка, я действительно был уверен, что максимум, что он читал, так это чеховскую "Каштанку", не более того. Я поставил пакеты возле раковины и осторожно сел напротив него, приподнимая книги и смотря на обложки, читая названия книг. И это были далеко не простые книжонки, которые можно почитать на ночь. Я поднял взгляд, чтобы посмотреть на своего подопечного. Признаться, мне было непривычно видеть его в очках, для меня это было как-то неестественно. Я привык его видеть совершенно другим. Обычно он ходит в них перед сном. Мне иногда казалось, что это был какой-то особенный ритуал, он нарочно выползал из своей комнаты, нацепив на нос очки, и вертелся на кухне, пока я ужинал. Да, я питался всегда отдельно от него, я считал это правильной субординацией, и я особо ценил эти минуты покоя. А он в своих очках меня всегда нервировал, мне хотелось и смеяться и кинуть в него ложкой, лишь бы он перестал светиться своими диоптриями.
Сейчас же его очки казались мне уместны, потому что вокруг были книги. Но очки и книги были просто несовместимыми вещами с самим Кириллом Михайловичом.
-Что происходит? - я смотрю на него вполне серьезно, возможно, я даже задаю серьезные вопросы, но мне, как ни странно, хотелось посмеяться, или хотя бы ухмыльнуться, ибо это действительно выглядело все очень забавно. В какую-то секунду мне даже показалось, что мы поменялись местами: он стал серьезным и взрослым, а мне просто было смешно.
Просто суббота, просто выходной, в который нормальные люди предпочитают высыпаться и до последнего валяться в постели, а кто-то я. Кто-то встает ни свет ни заря, потому что на носу экзамены, благо, не сессия, но все же экзамены. Если я хочу по-прежнему оставаться в списках лучших студентов, то придется сосредоточиться на том, что действительно важно, а не откладывать до последнего. В выходные - отдыхают. В выходные я зубрю уроки, как проклятый ботан, потому что мне это нравится. Хоть и происходит это не каждые выходные, и ни каждый месяц - так, чтобы по полной программе, обложившись учебниками и справочными материалами - но тогда, когда нужно. Не люблю терять время, не люблю спешить и делать все в последний момент. Может, где-то я и был безалаберным, но выполнять задания и то, что необходимо, я всегда привык тогда, когда вопрос этот непосредственно поднимается. Кадетская подготовка не прошла даром, и здесь я безмерно благодарен наставникам, которые выбили из меня всю лень за четыре года в школе-интернате военной направленности.
Так вот, не высыпающийся студент - это про меня. Не высыпаться в будние дни вошло для меня в привычку, но субботу и воскресенье я обычно досыпал до тех пор, пока меня сам не поднимал мой организм. Обычно мне нечем было заниматься, и я убивал время как мог, но не сегодня. Сегодня я был настроен решительно, я планировал еще раз проштудировать учебники и переписать конспекты, что-то подучить и подготовить перед зачетом, а потому завел будильник и специально вчера лег пораньше. Быстрее сделаешь - быстрее освободишься. Так я думал, убеждая себя в том, что эти выходные идеально подходят для подготовки. Все-таки, высшая математика сама себя не сделает и уравнения не дифференцирует.
Почистив зубы и приняв душ, я вышел на кухню в надежде встретить там своего телохранителя. В это время он уже обычно просыпается и спокойно завтракает, а я никогда не понимал, входил ли этот ранний подъем в его должностные обязанности или просто военная закалка не позволяла Илье спать дольше восьми утра. Я вполне доброжелательно пожелал ему доброго утра, чем, несомненно, удивил его. В такое время я если не агрессивен, то саркастичен и несносен, а Илья то и дело попадался под горячую руку. За все время, что я живу с ним [не подумайте ничего пошлого], я заметил, что большую часть времени великан проводил в ванной или на кухне, а ведь именно туда лежали мои первые маршруты после пробуждения. Так что, Илья сам напрашивался на мои саркастичные высказывания каждое гребанное утро, и вот именно сегодня я решил сразить его наповал своим хорошим настроением. Я даже отказался завтракать в кафе, упорно настаивая на том, чтобы он сходил с магазин и купил продуктов. На самом деле, мне просто нужно было выпроводить гиганта из дома хотя бы на час, чтобы захватить кухню и огромный стол для своей макулатуры. Не могу я спокойно учить уроки и заниматься чем-то серьезным, когда кто-то мельтешит перед глазами. Даже если это мой личный охранник. Когда я занят, для меня никого не существует, и я не существую ни для кого. Сплошная изоляция. И нет, я ни разу не интроверт, просто гений со своеобразными привычками. Работать в одиночку и в одиночестве - одна из них.
Илья недолго сопротивляется, удивляется и все же уходит, подчиняясь моей просьбе. Я заметил, что конфликтных ситуаций у нас возникает меньше, если я о чем-то прошу его, а не приказываю и не строю из себя большого босса, на которого он работает. Пусть работает он фактически на моего отца, но подчиняется, непосредственно, мне. Так что, когда входная дверь захлопывается и ключ входит в замочную скважину с обратной стороны, я переношу из комнаты все нужные учебники и тетради, достаю из футляра свои очки и присаживаюсь, беря в левую руку шариковую ручку.
Гулливер возвращается через час или полтора, но за это время я успеваю сделать достаточно много, но все же недостаточно. Мне нужно еще немного времени в тишине и одиночестве, черт, Илюша, ты мог бы еще немножко по улицам побродить, это же Москва. Прогулялся бы по Тверской или Арбату, все равно же делать нечего. А, ладно, будем надеяться, ты будешь менее навязчивым - дома контроль мне ни к чему.
-Представь себе, я умею читать, - ровным голосом произношу я, поднимая взгляд на вошедшего в дверной проем мужчину. Он такой, блин, большой, что затылком упирается в дверной проем, а я просто смотрю на него, напрочь забывая о книгах. Его много. Если меня много потому, что я энергичен, то Ильи много потому, что он большой и передвигается при этом как ниндзя, появляясь в разных местах, будто у него сапоги-скороходы, а не ботинки. Я наблюдал за тем, как мой охранник проходит мимо, водружая пакеты возле раковины и возвращаясь ко мне, вернее, ко столу, куда садится и начинает разглядывать лежащие там книги. Он сидит напротив, а я пялюсь на него, заглядывая прямо в глаза и не разрывая зрительный контакт, хотя при этом он почти не обращает на меня внимание. Но я продолжаю просверливать в нем дыру, но мой взгляд не агрессивный, а, скорее, удивленный и немного проницательный. Я хочу узнать, что у Ильи в голове, о чем он думает и почему так странно ведет себя. Мне кажется, что он весел - у него на губах полуулыбка, а вопросы до жути глупы и очевидны, что хочется встряхнуть его хорошенько и привести в себя. Нет, ну правда, он что, никогда не видел меня читающего?
-Илья, не тупи. Я готовлюсь к зачётам, - абсолютно серьезно говорю я, разделяя паузами предложения, смотря на него из-под бровей, будто бы Илья только что сморозил несусветную глупость. Я, конечно, всегда знал, что охранники глуповаты, но Илья еще ни разу не показывался мне безмозглой грудой мяса, умеющей только драться да стрелять, и вот сегодня этот день настал. Практически час Икс. -У меня экзамены скоро, я не хочу их завалить. К тому же, я не планирую уступать свою строчку в рейтинге лучших студентов Морозовой, - уже более расслабленно говорю я, закрывая тетрадь и учебники. Почему-то очки мне сейчас не мешают, а импонируют. Я люблю ходить в очках, когда рядом со мной мой верный Полкан, ведь тогда его взгляд удивительно теплеет и где-то в мире взрывается один мимиметр. Добрый и расслабленный Полкан - практически вымирающий вид, и я всеми силами пытался сохранить его от вымирания, хотя бы таким путем. И тут я, собственно, вспоминаю, зачем ждал возвращения Ильи из магазина.
-Мне нужно в библиотеку, не хватает нескольких пособий. Хочу побыть в тишине и закончить работу. - Киваю головой в сторону учебников и снова заглядываю ему в глаза, позволяя губам застыть в ухмылке, -Ты отвези меня и сходи куда-нибудь погуляй пару часиков, ладно? - приподнимаю одну бровь и подмигиваю Илье в своей любимой нахальной манере.
Сказать, что я был удивлен, не сказать ничего. Если раньше удивление было чем-то абстрактным, было эмоцией, которую прочувствовать можно было лишь мысленно, то сейчас мне казалось, что я чувствовал ее всем телом. Я был удивлен от макушки до пяток.
И не было ничего странного в том, что мы вдруг поменялись ролями. Кирилл неожиданно резко поумнел и стал серьезным, а я предстал в роли недалекого охранника с непонятной полу ухмылкой на физиономии. Даже вспомнился мне персонаж Дмитрия Дюжева из Жмурок, наверное, сейчас я был невероятно похож именно на него. Эдакий парень из 90х, для которого книга была чем-то сказочным и заграничным.
А Кирилл продолжал удивлять дальше. Нет, сейчас он был Кириллом Михайловичем, слишком серьезный, слишком спокойный и уравновешенный, очки подчеркивали весь его образ до омерзения умного человека. Он не сводил меня взгляд, и я ощущал себя под прицелом. Никогда не мог подумать, что мне вдруг станет настолько не комфортно от пристального взгляда какого-то мальчика.
-Я бы не тупил, будь подобное состояние чем-то обыденным, - парирую я, пытаясь оправдаться. Ведь я не тупой, отнюдь нет, но вот такие нетипичные картины меня, увы, но обескураживают, - я был уверен, что ты свои оценки, ну.. покупаешь? - не стоит меня ругать в моих же умозаключениях. Он вел себя всегда, абсолютно всегда, как золотой ребенок, игрался со мной, как с ручным псом. Разве что, не кидал мне куски мяса на веревке, как это было в той же чеховской "Каштанке", о которой я упоминал ранее. Он просто никогда не производил впечатление серьезного человека. Никогда не производил впечатление именно наследника отцовских дел, я был уверен, что как только Михаил Алексеевич сыграет в ящик, его сынок удачно проворонит компанию, директора примут решение его пустить по миру, и он пуститься во все тяжкие, соря деньгами, пока они не закончатся. Я был уверен именно в этом, а вот сейчас, надо отдать должное, я был восхищен юным Грановским, он показал мне себя с другой стороны.
-Что же, похвально, - одобрительно хмыкаю и позволяю себе улыбку, будто я был его отцом. Я не знаю, откуда взялось это чувство, но я в какой-то момент действительно гордился Кириллом, будто его образование было прямиком моей заслугой и моим вкладом. А тем временем, этот, признаться, незнакомый для меня человек, продолжил удивлять, заявляя, что хочет поехать в библиотеку. Я замираю и, кажется, даже совсем не дышу. А в голове лишь одна мысль - Грановский, ты меня без ножа режешь!. В какую-то секунду мне даже казалось, что я ослышался, но озвучивать это не стал, я итак выглядел сейчас непростительно глупо.
-В библиотеку, - повторяю за ним. Не переспрашиваю, а повторяю, будто пытаюсь осознать происходящее. Собственно, так оно и происходило, я отчаянно пытался поверить в то, что сейчас было передо мной, я готов был незаметно щипать себя под столом, но это выглядело бы чересчур глупо, - хорошо, в библиотеку, так в библиотеку, надеюсь, по дороге нас не унесет восточный ветер в какую-нибудь страну Оз.
Здесь я уже говорю почти невнятно, как бы сам себе, как бы подчеркивая, что сегодня тот день, когда свиньям положено летать. Я никогда не видел Кирилла таким, он действительно меня поражал, в приятном смысле. Будь он таким с самого начала, нам было бы проще, мы бы поладили намного быстрее. И в эту секунду, я начал жалеть, что познакомился с Кириллом совершенно другим и строил о нем впечатление совершенно другое. Это было неприятное ощущение досады, будто бы могло быть лучше, но не стало. Смешно, правда, но сейчас я был рад, что Кирилл сидел передо мной в очках и что-то писал в тетради. Я даже не знал, что у него есть тетради. Я даже не знал, что у него такой ровный и точный почерк, уверенный, острый.
Я послушно ждал его в коридоре, держа несколько его книг у себя подмышкой. Он одевался, я ждал. Спустившись, мы сели в машину, он забрал учебники и расположился на заднем сиденье, не обращая на меня никакого внимания, снова вчитываясь в свои тетради. Я даже не позволил себе включить радио, я был очарован всем этим до предела. Я спокойно вел машину по московским улицам. Я смотрю на него в зеркало заднего вида и не сразу решаюсь заговорить.
-В какую библиотеку едем? - я не был уверен, что его пособия есть в каждой библиотеке, а потому я хотел услышать четкие указания, которым я мог бы следовать. Он оторвался от чтения, подумал несколько секунд и попросил отвезти его в библиотеку им. Льва Толстого. Я кивнул и тронулся, через некоторое время мы уже были на месте. Помог ему донести его книги, положил на стол и ощутил себя студентом, которым никогда не был и не хотел им быть. Было в этом что-то особенное, именно в прилежном студенте, который пользуется книгами и посещает подобные заведения.
-Значит, ты хочешь, чтобы я оставил тебя здесь на пару часов, - я осматриваю посетителей библиотеки, по инструкции, мне нельзя оставлять Кирилл одного надолго, тем более в общественном месте. А он просил оставить его на два часа, я ощущал тревогу, а потому сомневался, стоит ли мне нарушать правила. Я снова делал выбор, хотя должен был просто слушать то, что мне приказывают. В конце концов, у меня работа такая, делать то, что велено. Да и библиотека не была тем местом, где могут причинить вред. Я этим, наверное, лишь утешал себя. Я поднимаю руку и смотрю на часы, время было почти 12. Другой Кирилл в это время только проснулся бы, сегодняшний Кирилл уже готов был рваться в бой и грызть гранит науки.
-Значит, я вернусь за тобой к двум часам, ты уложишься? - я говорю, а сам понимаю, я не уйду, не положено. Нет, не хочу. Мне нечего делать, сейчас я не хотел прогуливаться по Москве, сейчас мне был особо интересен нормальный Кирилл, я хотел запомнить его именно таким, чтобы пытаться вытащить такого Кирилла снова, мне надоели его игры, которые я терпел день ото дня. Я не знал, что ему еще сказать, а потому просто пожелал ему удачи и ушел. Нет, я сделал вид, что ушел. Через несколько минут я вернулся, Кирилл, уже искал книги, которые ему были нужны. Я аккуратно сел за дальний стол, взял свежую газету и начал читать ее. Я читал и не понимал, что читаю, поскольку после каждой строчки, я отводил чтиво в сторону и смотрел на него. Михаил Алексеевич видел его когда-нибудь таким? Или он тоже знает своего сына, как законченного распиздяя? Тут я заметил нового посетителя. Он не похож был на студента, он вообще не вызывал у меня доверия. Он протянул читательский абонемент, попросил у библиотекаря какую-то книгу, начал смотреть на Кирилла, а я начал следить за ним. Он получил свою книгу и уселся недалеко от Киры, я же напрягся всем телом, продолжая как бы прятаться за газетой. Слишком банально, если честно, а потому я отложил ее в сторону, просто посматривая на посетителей. Кирилл был слишком увлечен своей работой, он встал и двинулся вглубь библиотеки, держа в руках свою тетрадь. Вероятнее всего, там было указано название интересующего его пособия. Меня отвлек новый посетитель, я осмотрел и его, я подозревал сейчас каждого, а когда повернулся к своему объекту, понял, что его нет.
Я резко встал, негромко перемещаясь между столами и пытаясь найти Кирилла. Может быть я просто мнительный, может быть я заработался, но я должен был убедиться, что он просто стоит и выбирает книгу, а таинственный посетитель библиотеки просто пошел менять книгу или просто ушел. Я заглядывал в каждый проход и потянулся рукой к кобуре, а потом резко отдернул руку. В библиотеке, все-таки, шуметь нельзя, как бы иронично это не звучало.
-Нет, ну иногда бывает, покупаю. Физ-ру, например. Я в этом году всего один раз на нее сходил, - честно отвечаю я, не желая приукрашивать и выставлять себя в благородном свете. Не такой уж я и святой, все когда-то покупали ответы или оценки, и я не исключение. Вот только я старался делать так как можно реже, потому что закрыть сессию или сдать зачеты я могу и без финансовой поддержки. Надеюсь, Илья понял, что образование для меня играет важную роль, а не друзья и вечеринки. В конце концов, я родился с серебряной ложкой в зубах и, признаться, всю жизнь хотел доказать, что чего-то стою и без нее. -Но в целом, я и сам прекрасно справляюсь с программой. - Обрубаю тему разговора, снова устремляя взгляд в учебник, но понимаю, что не могу сосредоточиться - теперь Илья просверливает во мне дыру. Остается только ехать в библиотеку, потому что хоть там меня мало что отвлечет. Если телохранитель откажется уходить, то можно просто вручить ему книгу и заставить читать. Идеально.
Когда он говорит про страну Оз, и губы растягиваются в улыбке. Не знаю почему, но когда Илья начинает говорить о сказках, мой мозг рисует мне картинку, где он, большой суровый дяденька, защищающий меня от несуществующих врагов - русский богатырь, лежащий на печи, и это так чертовски мило. Я вообще уже не понимаю, почему он перестал раздражать меня, как это было еще полгода назад, когда мы только притирались друг к другу и совершенно не могли найти что-то общее, чтобы сработаться, а потому постоянно конфликтовали, и я огрызался. Сейчас мне было за это немного стыдно, но я все же не смог избавиться от привычки подшутить над Ильей и отпустить в его адрес безобидную колкость. Ну, для меня безобидную.
-Поехали, Тотошка, - ухмыляюсь, закидывая на плечо "найковский" рюкзак, и выхожу из квартиры. Мы спускаемся до машины, и я падаю на заднее сиденье, принимая свои учебники из рук моего охранника, и снова пропадаю для внешнего мира. Мне как-то сказали, что ботанить вот так усердно - это плохо, надо хотя бы брать паузы, но мне... мне было норм. Вдохновение на учебу обычно накатывало так, что я не мог оторвать себя от книг и учебников, внимательно вчитываясь в каждую строчку, пока не начинало тошнить от букв и черно-белого текста, и тогда я еще на месяц забывал о подобном рвении к учебе. В библиотеку имени Льва Толстого я поехал неслучайно. Она располагалась на Каширском шоссе, что довольно далеко от нашего дома, если в дополнение ко всему учесть пробки на дороге в центре Москвы. Мне нравилось кататься с Ильей и иногда сталкиваться с ним взглядом в зеркале заднего вида. Я понятия не имел, почему мы делали это так часто, особенно попадая в пробку, но факт остается фактом - мне нравилось наблюдать за тем, как меняется выражение лица телохранителя и какие эмоции на нем отражаются. И еще я не мог понять, почему его глаза небесно-голубого цвета смотрят на меня с таким... беспокойством или участием. Почему он не бросил эту работу, почему продолжает терпеть меня, а иногда учить жизни, ведь я на самом деле был трудным ребенком. Это его отношение ко мне вовсю говорило, что я чего-то значу, а подобного я даже от отца не чувствовал. Однажды я задумался, почему у Ильи нет жены и детей, он смог бы стать прекрасным отцом как для сына, так и для дочери. Даже моя сестричка без ума от этого гиганта и от того, насколько он покровительственный. Но я не пришел ровно ни к какому выводу, потому что Полкан представлял из себя один нерешаемый ребус, который сложно разгадать. Кажется, я придумал ему новую кличку - крепкий орешек.
Мы паркуемся во дворе у библиотеки, красная вывеска которой слишком ярко бросается в глаза, и я засовываю тетради в рюкзак, выбираясь из машины. Читательские билеты из различных библиотек лежат в обложке моего паспорта, поэтому я облокачиваюсь спиной об автомобиль, перебирая в руках формуляры в поисках нужного, а когда, наконец, нахожу, аккуратно засовываю оставшиеся в паспорт. Билетов пять осталось точно, и я снова словил ничего не понимающий взгляд охранника. Я поджал губы и повел плечами, мол, а что поделать, и направился в здание. Уже внутри Илья напоминает мне, что по моей же просьбе оставит меня на два часа, но мне и этого достаточно, потому что я знаю, что компромисс, на который он пошел, является нарушением его контракта с Михаилом Алексеевичем Грановским. Он вообще не должен покидать меня в общественных местах, но сегодня был особенный случай, и я рад, что мы полюбовно все решили, без споров и долгих уговоров.
-Да, двух часов будет более, чем достаточно. Спасибо, - вежливо отвечаю ему и улыбаюсь, а затем мы расходимся - я к столу, Илья к выходу. Раскладываю вещи, раскрываю тетрадь на той странице, на которой остановился, и продолжаю писать. Через какое-то время я поднимаюсь с места с тетрадью в руках и иду к стеллажам в поисках нужного справочного пособия. Раздел психологии, последний стеллаж у стены, секция книг на "Ю". Мне приходится присесть, чтобы достать с нижней полки "Тэвистокские лекции" Карла Юнга [здравствуй, психология на кафедре мировой политики], и я совершенно не замечаю ничего подозрительного, ведь это библиотека. Я даже подумать не мог об опасности, хотя как можно доверять бабушке-библиотекарю, сидящей на своем посту, что она спасет твою тушу в случае опасности? Ее скорее саму инфаркт ударит от страха прежде, чем она дотянется до телефона.
Я присаживаюсь, не обращая внимания на человека, выбирающего книги за моей спиной у соседнего стеллажа, и через мгновение ощущаю, как вокруг моей шеи обматывается веревка. Я даже среагировать не успеваю, чтобы позвать на помощь или попытаться вырваться, я просто хватаюсь руками за веревку, пытаясь не дать ей удушить меня, а затем резко брыкаюсь назад, отлетая вместе с нападающим в стеллаж, вжимая его в стену. Хриплю, отчаянно пытаясь позвать на помощь Илью, которого сам же выпроводил погулять. Идиот, просто идиот ты, Кирилл. Я сопротивляюсь какое-то время, какие-то секунды, но когда первая судорога прошибает мое тело и воздух перестает поступать в легкие, я окончательно перестаю соображать, мир вокруг меня начинает расплываться и все, о чем я думаю в этот момент - что мой охранник спасет меня, он должен спасти, иначе и быть не может, мне больше не на кого надеяться в этом чертовом мире. Жаль, мы понимаем слишком поздно, кто на самом деле твой настоящий друг.
Гребанная классическая музыка, которая фоном играет в этой библиотеке, Симфония №40, отлично скрывает хрипы и попытки сопротивления. Преступник, мать его, выбрал идеальное время и место, чтобы убить богатенького сыночка влиятельного Грановского старшего. И прежде чем отключиться, ослабнуть в руках убийцы, хотя бы сделав вид, что он закончил свою грязную работу, я использую последние силы, чтобы пнуть ногой стеллаж, не окруженный стенами, сшибая с полок книги и привлекая внимание. Прошу, найди меня, с п а с и меня.
Да, я оставался под сильным, неизгладимым впечатлением, мне все еще казалось, что это происходило не со мной. Но я старался держаться как прежде. Мне не положено давать волю эмоциям, даже если это простое удивление. Еще в машине, неизвестно по какой причине, до меня дошла фраза Кирилла. Хотя нет, не дошла, а просочилась через меня. Тотошка. Смешно, но почему-то не обидно. Мне казалось, что именно в этот момент осознания его "подлой шутейки" мы оба достигли понимания друг друга. Наверное, это все было глупой мелочью, но мне почему-то было приятно. Я надеялся, что наконец-то начнутся спокойные будни, когда я мог бы отдыхать и работать одновременно.
В библиотеке я не выполнил просьбу Кирилла и, похоже, не напрасно. Вообще, если задумать, то это до какой степени нужно друг друга обворовывать, что приходиться сдарить вояк, типа меня, своим бедным детям, невольно становящимся жертвами родительских амбиций. Что сделал Михаил Алексеевич, что его чаду понадобился цепной пес. Мне сейчас казалось, что Кирилл на самом деле родился, чтобы жить в неволе. Просто потому, что у его отца слишком много денег. В этот момент я осознавал свое счастье. Я был свободным от рождения, я был волен делать все, что мне вздумается и от этого я стал тем, кем являюсь сейчас. Я не считаю себя хорошим, я абсолютно не хороший человек, я убивал, пытал, делал все то, за что в рай не попадают. Но я верил, что я оставался человеком и в этом было все мое богатство. У меня не было клубов, не было дорогих машин, не было ресторанов и новомодных гаджетов. Я был лишен этого и в этом было мое счастье. Мог ли я сказать, что Кирилл был несчастен? Возможно, да, хоть он и не выглядел таковым. Но сейчас, мне почему-то казалось, что я знаю его лучше самого себя, будто этот мальчик давно мне знаком, намного дольше нашего с ним полугода.
Я напряжен до предела, я слишком мнителен? Я не исключаю такого, но моя интуиция меня еще ни разу не подводила. Возможно, это все издержки моей военной карьеры, слишком много навыков, которые в реальной жизни делают меня немного безумным. Эти навыки заставляют меня прислушиваться к каждому шороху и держать пистолет под кроватью, а нож под подушкой. Это слишком странно, но я утешался тем, что все это моя работа, а работаю я для того, чтобы защищать этого мальчика. Мне за него платят.
Сейчас я понимал, почему не любил библиотеки. Лабиринты стеллажей, которые путают тебя и заставляют нервничать. После того, как меня пытали в плену водой, я очень боялся замкнутых пространств. Я боялся узкие и угнетающие коридоры, запах пыли и старости. Я заметно нервничал, потому что никак не мог найти ни Кирилла, ни того мужчину, что казался мне до боли подозрительным. Я чувствую себя потерянным, мне не комфортно, и все, о чем я только могу мечтать, это просто случайно столкнуться с Кирой где-нибудь мимо стеллажей и ощутить облегчение, а потом соврать, что я решил почитать. Я чуть ли не молился на это, пытаясь вспомнить "отче наш", и тут послышался шум, на который я сорвался, как цепной пес.
Я вижу Кирилла, я почти столкнулся с ним, как и мечтал, но глаза его чуть прикрыты, а в руках почти нет силы. Я отдергиваю мужчину, толкая в сторону. Кирилл падает на пол, я закрываю его собой, не позволяя подойти к нему. Преступник решается напасть и на меня, словно крыса, загнанная в угол. Он пропускает несколько ударов, я даю ему под дых, пытаясь запомнить его лицо. Он харкается кровью и материт меня. В руке его появляется нож, я делаю шаг назад и боюсь наступить на Кирилла, нарываюсь на него, напарываясь на нож плечом. Я стискиваю губы, он пытается убежать, проскользнув в коридорчик мимо стеллажей. Я толкаюсь всем телом в стеллаж, не обращая внимания на тупую, ноющую боль в плече, и падающий стеллаж придавливает преступника. На него падают книги, он теряет сознание, ударившись о край стеллажа головой.
Я падаю к Кириллу на коленях. Прижимаю пальцы к его артерии, чувствую пульс, а вместе с ним и облегчение. Быстро достаю телефон, набираю скорую и ставлю на громкую связь, кладя телефон рядом с собой на пол. Слышу голос и резко отвечаю ему, сообщая о произошедшем, но не верю, что скорая быстро приедет. Я падаю к Кириллу и прижимаюсь к его губам своими с силой вдыхая в него горячий воздух из своих легких. Один раз, второй, я боюсь, что я не успел.
Почему я боялся? Я не боялся расправы его папаши, здесь он сам виноват в смерти сына. Я чувствовал гнетущую тревогу внутри, я готов был скулить и просить его не умирай, но я не мог объяснить почему. Я готов был терпеть его издевки снова и снова, но я не хотел, чтобы он умер вот так. Он должен еще пожить. В конце концов, он умный парень, как сегодня оказалось, так что, ему нельзя умирать так рано и так бессмысленно. Мне хотелось, чтобы он влюбился, женился и родил детей. Может даже продолжил бизнес отца, а может открыл и свой. Скорая так и не приезжала, а вот Кира сделал свой первый самостоятельный вздох и у меня отлегло.
Я сел на полу библиотеки, тяжело дыша, мне было все равно, что к нам прискакала старушка-библиотекарь, возмущаясь тем, что вызовет полицию. Я положил руку себе на плечо, понимая, что истекаю кровью. Мне больно и рука онемела, но я покорно жду, когда Кир очухается.
-Кирилл, давай, вставай, - тихо говорю ему, пытаясь поднять его здоровой рукой на ноги, - посмотри на меня, Кира, посмотри.. - я слегка бью его по щекам, пытаясь сфокусировать его взгляд на себе. Я поднимаю с пола его очки и тетради, пока он стоит и держится за стеллаж рукой, я снова подхватываю его, чтобы он не упал, - ты как?
Наитупейший вопрос, но я надеюсь, что он просто скажет мне "все хорошо" или "не беспокойся", а еще лучше, если он скажет какую-нибудь гадость, тогда я буду уверен, с ним точно все в порядке.
Игры с асфиксией - это уж слишком на любителя. Мне как-то говорили друзья, что в постели это достаточно интересно и экстремально, но то были слова, а практиковать я не решался, мне казалось это странным. Впрочем, шанс испытать это на собственной шкуре мне предоставился, правда не в постели, что было еще хуже - здесь я мог и не выжить, потому что цель была другая. Меня хотели убить, и у кого-то это почти_получилось. Я не знаю, как так вышло, почему небеса соблаговолили мне и послали мне такого супергероя, как Илья, но я готов молиться всем богам за этот подарок судьбы. Если бы не он, я уже несколько минут как был на том свете, и никто не мог бы мне помочь. Ни бабулька-библиотекарша, ни посетители, которые в типично человеческом духе молча собрали книжки и вышли из помещения, не желая становиться свидетелями убийства или потасовки. Мы умираем в одиночестве - вот уж действительно суровая правда жизни. Ни одна сволочь не спасет тебя и не позовет на помощь, зато с удовольствием покинет место происшествия и сделает вид, что ничего не видела. Мерзко, отвратительно, бесчестно. После такого окончательно теряешь веру в добро и людей, способных на бескорыстные и честные поступки. И все же, найдется один, который не пройдет мимо. Благородство вечно, хотя в нашем мире, реальности, это настоящая редкость. Благородных людей, которые попадаются на вашем пути, лучше никогда от себя не отпускать и беречь, как зеницу ока, потому что только они не бросят тебя в беде. Когда предадут все, кому ты доверял или на кого надеялся, в самый неожиданный момент придет на помощь именно тот, кого ты недооценил. Да придет спаситель.
Терминатор чисто русского производства.
И еще он любит нарушать приказы.
И просто гениально умеет делать искусственное дыхание.Я судорожно хватаю ртом воздух прежде, чем испуганно распахнуть глаза, полные сумасшествия и паники. Я был в отключке, практически мертв, потому что, готов присягнуть, я видел белый свет и уже шел на него, как в мои легкие неожиданно просочился горячий воздух, наполняя их и выдергивая меня из бессознательного состояния. Свой первый выдох я делаю в губы моему спасителю, я даже знаю, кто это - глубины разума не дают мне ошибиться. Но я прихожу в себя не сразу, лежу еще какое-то время с закрытыми глазами, пытаясь выровнять дыхание. Я совершенно лишен сил и хотя сейчас в состоянии самостоятельно дышать, но двигательные рефлексы пока еще не активированы. Система перезагружается, но внешние факторы решают. Чьи-то сильные руки помогают мне подняться на ноги, и я облокачиваюсь о стеллаж, предварительно нащупывая его рукой. Я дрожу всем телом, но уже менее заметно, потому что прихожу в сознание и начинаю осознавать происходящее. Низкий мужской голос говорит мне вставать, затем посмотреть вперед. У меня все еще не получается различать ничего, но это нормально с моим минусовым зрением, а очки неизвестно где.
Стоит мне подумать об очках, как они чудесным образом оказываются на мне. Терминатор и их смог уберечь. По телу пробегает приятная волна мурашек и тепла, мои эмоции максимально честны и откровенны, я вообще весь сейчас действую инстинктами, а не здравым рассудком. Прикосновения к щекам, затем снова к телу, поддерживая, не давая упасть - я нутром чувствую эту заботу, исходящую от рук спасителя - моего охранника, Ильи, Тотошки, великана.. как там еще я его называл? А, впрочем, это не важно. Теперь он Бонд. Джеймс Бонд. И я в вечном его долгу, несмотря на то, что за спасение моей туши ему платят большие деньги. Я просто знаю, что он сделал это не ради моего отца и не из-за своего долга, а просто потому, что ему так велело сердце. Он считал меня ребенком, я итак знал это, хоть он и не говорил, так что сейчас просто не мог не броситься ему на помощь.
Я смотрю на Илью, как он и просит, в очках сфокусироваться на объекте гораздо проще, и я смотрю на него взглядом потерявшейся Каштанки, которая нашла своего хозяина после долгих скитаний по холодным улицам и жестокому миру. Я хочу произнести слова благодарности, но они с болью застревают в горле, на секунду мне кажется, что я потерял голос, и это пугает меня, я снова бледнею и хватаюсь за шею, передавая ей хоть какое-то тепло, исходящее от ладони. Даже не обращаю внимание на жжение на коже, не придавая этому никакого значения, ибо рецепторы мозга пока что этого не воспринимают. Я с трудом различил силуэт Ильи, царапины уж точно почувствую не сразу.
"Как ты?" Вопрос, на который мне сразу же хочется ответить с глубочайшим сарказмом и иронией, даже находясь в полуживом состоянии. Я только что чуть не умер, чувак, как я должен себя чувствовать? Но последнее, что я помню - это Симфонию номер 40, которая играла в колонках и раздавалась по всей библиотеке на ненавязчиво тихой громкости. -Всегда мечтал сдохнуть под Моцарта, - ухмыляюсь я, сфокусировав взгляд на своем спасителе. Илья улыбается в ответ, и это вселяет в меня уверенность, что все обойдется, что все будет хорошо, что опасность миновала. Илья редко улыбается, но когда улыбается, то вселяет в людей абсолютное чувство спокойствия и защищенности. Я понимаю, что окончательно пришел в себя, когда в голове проскальзывает мысль, что мы как-то затянули трогательный момент, как во вшивых мелодрамах, где один герой спасает другого и оба радуются счастливому финалу. Вот только все это не тянуло ни на мелодраму, ни на хэппи-энд, поэтому я на автомате выдаю первую ассоциацию, что приходит мне в голову: -Я только что побывал в роли девушки Бонда? - заливаюсь хриплым смехом и убираю руку от шеи, а затем вижу, что она запачкана в крови.
-Fuck, - тихо ругаюсь я, прикладывая другую руку и снова смотря на нее. Крови меньше, но подушечками пальцем я чувствовал содранную кожу и кровоподтеки и ссадины, нанесенные веревкой. И еще сильно болит кадык, но это блекнет на фоне того, что я вижу, всмотревшись, наконец, в Илью. У него на плече огромное такое красное пятно, а за его спиной лежит книжный шкаф и придавленный шкафом человек, в нескольких десятках сантиметров от которого лежит нож. Я приоткрываю рот в удивлении и с неподдельным беспокойством смотрю на Троекурова: -Куда он тебя ранил? Ты в порядке?
Как так произошло, что Кирилла Грановского пытались убить в библиотеке? Как так случилось, что я именно сегодня ослушался его приказа? Судьба? Связь на невидимом уровне? Я не психолог, я вряд ли пойму, что это было, но я был рад, что успел вовремя. Я не думаю ни о чем, кроме как о его спасении. Я не думаю о его отце, я не думаю о себе, я не думаю об этой чертовой библиотеке. Просто пытаюсь его вернуть. Кому он нужен? Наверное мне. И дело даже не в работе. В Москве сотни сосунков, которым нужны огнестрельные няньки, я не пропаду. Но мне отчего-то хотелось быть нянькой именно этого золотого мальчика.
Я вдыхаю в него воздух машинально, как меня учили, как я делал не раз. Но впервые во мне что-то екнуло, когда я губами ощутил его дыхание. Это неизведанное чувство какого-то облегчения и радости напугало меня, а потому я отстранился и попытался поднять его на ноги.
Я привел его в чувства и расслабился, но не надолго. Стоило мне успокоиться, я ощутил ту самую боль в плече, которую все это время игнорировал по одной простой причине: мне было не до нее. Сейчас же я понимал, что с трудом держу руку на весу и чувствую неприятную слабость не только в плече и руке, но и в теле. Для меня эта слабость фикция, я знаю свои силы и возможности, а потому не ведусь на этот обман, крепко поддерживая Кирилла. Я искренне полагал, что поддержать его сейчас намного важнее моей руки. Намного важнее меня самого. Так было всегда. Так было предписано мне моим же контактом, заключенным с его отцом. Но сейчас я делал это вопреки этого контракта. Я не понимал этого, но делал. Просто потому что считал это правильным. Даже если бы я не был его охранником, я бы ему помог. Мне чуждо безразличие.
Я пытаюсь выбить из него голос. Зачем я это делаю? Я должен убедиться, что его горло не сильно пострадало, и он еще способен говорить. И он говорит, говорит какую-то чушь, а я улыбаюсь, чем выдаю себя с потрохами. Я редко улыбаюсь, на самом деле моя улыбка - это очень личный, очень особенный жест. И сейчас я не мог точно сказать, уместна ли она. Я вообще сейчас толком не думал, просто делал то, что делал, просто на каких-то неведомых мне инстинктах, нависая над Кириллом, одной рукой упираясь в стеллаж у него за спиной, а второй сжимая его плечо. Кирилл уже вовсю шутит, и я могу выдохнуть с облегчением. Похоже, скорая не понадобиться, я зря их вызвал.
А может и не зря. Кирилл снова обращает мое внимание на мою рану, о которой я по какой-то непонятной причине и думать забыл. Я смотрю на свое плечо, чуть надавливаю и морщусь.
-Царапина, - говорю я, пытаясь успокоить Кирилла, - дай мне свой ремень.
Да, весьма необычная просьба, но Кирилл ее выполняет. Я перетягиваю руку, таким образом зажимая артерию. Врачи, похоже, нужны будут не ему. Я затягиваю ремень потуже, вижу, как к нам подходит полицейский, собираюсь с силами, чтобы все объяснить. Я достаю свои документы, представляюсь, все рассказываю. Я закрываю Кирилла своим телом, снова, я словно пытаюсь его спрятать абсолютно ото всех, от всего, чтобы никто не смог обидеть его или сделать больно снова. Я чувствовал свою вину, что допустил подобное, и мне становилось не по себе. Я чувствовал щемящую сердце досаду, я не должен был оставлять. Все что угодно, только не оставлять его одного. У его отца слишком много врагов, чтобы его сын спокойно гулял по Москве. Я должен был остаться рядом, тихонько читать газету или книгу, но делать это молча и рядом. Тогда, может быть, все было бы совсем иначе. Сейчас же я изъясняюсь перед полицией, спокойно и холодно, выговаривая каждая слово, словно рапортую о случившемся. Делаю какой-то непонятный полушаг назад, чтобы чувствовать спиной Кирилла, и от этого мне становится легче. Я вижу врачей, которые подоспели не сказать, что вовремя. Скорой их никак не назвать.
-Его, осматривайте его, - чуть ли не рычу я им, снова забывая о себе. В первую очередь они должны осмотреть его и сказать мне, что все в порядке, что ничего серьезного. Они осматривают и меня, прося проехать вместе с ними, чтобы мне зашили рану. Я утверждаю, что поеду на своей служебной машине, мне пытаются возразить и я срываюсь, крепко сжимая кулаки и в последний раз более или менее сдержанно говорю им о том, что я поеду сам.
-Пошли, - строго говорю Кириллу, усаживаю его в машину и снова сажусь за руль. Я могу вести машину одной рукой, здесь нет ничего сложного, особенно когда машина с автоматической коробкой передач. Я посматриваю на Кирилла. Мне спокойно, когда мы вдвоем. Я не знаю, почему мне стало приятно его общество. Самое смешное, что я не могу сказать, что вчера мне он был неприятен. Я не заметил, как привязался к нему, поэтому я рьяно его защищаю ото всех?
Мы приехали в больницу, сидеть в машине Кира отказался, я уже не стал возражать, рука болела невыносимо, что я ее почти не чувствовал. Меня осмотрели, сказали, что кость и нервы не задеты, так что, я был прав. Это была всего лишь царапина. Глубокая, но все же царапина. Кирилл напросился вместе со мной в процедурный кабинет. Собственно, я бы и сам его туда затащил. Я даже рад, что он пошел со мной, я бы не был спокоен, останься он один в машине.
-Вот видишь, это царапина, я тебе говорил, - усмехаюсь, снова надевая на себя рубашку, заляпанную в крови. Медсестра вышла, мы снова остались вдвоем, - ты как? - я сейчас спрашивал действительно обо всем. И я готов был услышать правдивый ответ. Я готов был услышать "плохо" и отвезти его домой, - ты извини меня, что не уследил..
В этот момент мне хотелось забыть, что мы перешли с ним на "ты". Мне хотелось его снова назвать Кириллом Михайловичем, как в первый месяц моей службы, и выслушать негодование своего начальника. Но вряд ли он сейчас стал бы на меня выступать сейчас. Скорее он мог бы сделать это дома.
Вернувшаяся медсестра возвращается и заявляет, что внизу нас, а точнее Кирилла, ждут репортеры. И меня опять срывает
-Только их еще не хватало, - снова холодно отзываюсь я, но не шевелюсь. Сейчас я снова ждал, что скажет Кирилл, что он решит и какой приказ мне даст.
Илья просит дать ему ремень, и я как школьник улыбаюсь глуповатой улыбкой, понимая, как со стороны смотрится эта ситуация. Я оттягиваю кожаный ремень, высвобождая его из пряжки, и вынимаю из джинс одним медленным движением, передаю Илье и наблюдаю за тем, как он перетягивает рану. Морщусь, представляя, до чего же это, должно быть, больно, и в памяти против воли всплывают воспоминания о собственной боли и пережитом страхе смерти в момент удушения, и от этих мыслей у меня снова начинает кружиться голова, и я отхожу в сторону, поворачиваясь лицом к стеллажу и упираясь в него одной рукой. Я не знаю, каким образом держу себя в руках, не позволяя панике взять над собой верх, но я прикладываю все возможные усилия, чтобы остановить отчаянный вопль, подступающий к горлу. Во-первых, если я сорвусь, мне снова будет больно; во-вторых, я должен радоваться, что остался в живых; и в-третьих, я не должен расстраивать Илью еще больше и показывать ему свою беспомощность и панику.
Когда приезжает полиция, я также молча стою в сторонке, думая лишь о том, что безумно хочу курить. Илья решает все вопросы с полицией, а затем и со скорой помощи, а я при этом продолжаю молчать, хотя молчание - последнее, что от меня, говорящего без умолку, можно ожидать. Я молчал, когда меня осматривал врач, я молчал, когда полиция спросила, знакомо ли мне лицо убийцы, я молчал, когда увидел его труп, заваленный стеллажом и книгами и пробитый "Войной и миром" висок, из которого тонкой струйкой вытекла кровь. Собаке собачья смерть. Илья говорит мне идти за ним, и я послушно плетусь следом, замечая удивленные взгляды медработников скорой помощи и недовольство полиции, что я так и не сказал им ничего. Но они ничего не сказали на это, потому что все, все до единого - и скорая помощь, и менты - боялись произнести хоть одно лишнее слово в моем присутствии.Способность говорить с окружающими, а не с человеком, спасшим мне жизнь, возвращается ко мне уже в больнице, когда медсестра обрабатывает раны на моей шее и между делом я успеваю пофлиртовать с ней. Это моя порода, да, я не могу жить без флирта и шуточек, я же нравлюсь всем без исключения, я умею нравиться, я привык к этому. Ей лет двадцать пять или двадцать шесть, если дать навскидку, совсем еще молоденькая и вряд ли особо опытная. Хотя, какой опыт должен быть у медсестры? Выносить утки, колоть уколы и обрабатывать раны?
-Не волнуйтесь, Виктория, - очаровательно улыбаясь, произношу я, когда она спрашивает, больно ли мне. Такая услужливость, мнимая забота, как будто, будь на моем месте какой-нибудь бомж или рабочий с завода, она спрашивала бы его, болит ли царапина от перекиси водорода и йода. Я ненадолго задерживаю взгляд на ее фигуре в белом халате и также быстро перевожу его обратно, вверх, заглядывая в ее глаза и добавляя: -У вас волшебные ручки. - Наблюдаю за тем, как на ее щеках появляется румянец и как она пытается не расплыться в улыбке, и непроизвольно бросаю взгляд на Илью, сидящем на соседней кушетке чуть поодаль от моей. На секунду я ощущаю укол в области сердца, будто я только что сделал что-то обидное и неправильное, а не просто заигрывал с медсестрой. Это чувство заставляет улыбку ползти с лица, уступая место неловкости и даже меланхолии. Я подумал, что, должно быть, неприятно вот так рассыпаться в комплиментах перед первой попавшейся юбкой, которая всего лишь обрабатывает рану и накладывает повязки и пластыри на шею, когда напротив сидит человек, спасший тебе жизнь в не располагающих к стерильным условиям месте, а ты ему даже спасибо не сказал. Какой же ты все-таки кретин, Кира. Задерживаю взгляд на Илье больше обычного, наблюдая, как ему обматывают плечо бинтом. Это был финальный штрих, и доктор вместе с медсестрой поспешили выйти, а Илья - натянуть рубашку. Я увидел на нем еще несколько шрамом перед тем, как обнаженный торс телохранителя не оказался скрытым рубашкой, но решил не заводить эту тему сейчас. Нужно было исправить ситуацию и момент, где мы остались одни в процедурном кабинете, подходит лучше всего. Илья, тем временем, сбивает меня с мысли, снова переводя тему на мое состояние, и я в очередной раз отвечаю, что все в порядке. Я жив, и это, несомненно, не может не радовать.
-Царапина у меня на шее, а у тебя открытая ножевая рана, и все же ты продолжаешь строить из себя супергероя, - слабо улыбаюсь я, пытаясь поддержать великана. Он чувствует себя гораздо хуже меня в физическом плане, но в моральном - куда выносливее. Рядом с ним я тоже чувствую себя крутым и бесстрашным, это чувство, похоже, передается воздушно-капельным путем. И когда я набираюсь смелости извиниться перед ним и поблагодарить за свое спасение, в дверях снова появляются медсестра с врачом, на этот раз с крайне неприятной новостью.
-Гребаные репортеры, - шиплю я сквозь стиснутые зубы. Я чертовски зол и раздражен, вспылил за долю секунды, только услышав слово "репортеры". Действительно, только их здесь и не хватало. Если раньше я мог контролировать свои чувства и нервы, то сейчас все вытянулось в тонкую струну, готовую оборваться при одном неловком прикосновении. Я всю жизнь окружен этими долбанными фотографами и журналистами, а после того, как папа стал светиться в телевизоре и новостях, мне вообще продохнуть не дают. Илья знаком с этим не понаслышке, ведь это он, по большей части, скрывает меня на выходе из клубов или ресторанов и других общественных мест. И если раньше ничего страшного этого не было, к публичности было не привыкать, и я даже был готов отвечать на мимолетные вопросы журналистов, то сейчас же вмешательство в частную жизнь просто выбило меня из равновесия. Ладно, если бы фотографировали и поджидали на выходе из борделей, где я отродясь не был, не считая только Голландии, но окружить больницу - это уже перебор. У меня, мать вашу, посттравматический стресс и шок, с которым я более-менее справлялся. До этого момента. Я не заметил, как мои руки сжались в кулаки до белеющих костяшек пальцев, а скулы непроизвольно напряглись. Я понял это, когда поймал растерянный взгляд Полкана, не знающего, как реагировать на мою резкую перемену настроения. Я говорил, что в порядке? Я соврал.
-Немедленно выясните, от кого в этой больнице поступил звонок, пока я лично не подключил к этому делу спецслужбы. И, поверьте, лучше сказать мне правду и найти звонившего в кратчайшие сроки, пока не закончится терпение у меня и моего отца. - Без раздражения, ледяным голосом отчеканиваю слова, пытаясь донести до врача и медсестры серьезность своих слов и намерений. От движений кадыка становится больно, но голос при этом не дрожит и не выдает слабину. Отец бы мной гордился. -Едем домой, Илья. - Также резко бросаю я, надменно поворачиваясь спиной к доктору и направляясь к выходу из кабинета. На телохранителя при этом я вообще не смотрю - он не заслужил попасться под испепеляющий взгляд Кирилла Грановского в гневе.
-Но кто же в таком признается, Кирилл Михайлович? - лепечет побледневшая медсестра, и я, разворачиваясь к ней вполоборота, с самой наигранной дружелюбной улыбкой отвечаю:
-А если не признается, тогда дежурные этого отделения, врачи, медерсонал, все, кто знал о том, что на сына Михаила Грановского было совершено покушение, вылетят с работы по статье 137 Уголовного Кодекса Российской Федерации. Надеюсь, мне не следует объяснять вам, что это значит. - На этой ноте я выхожу из кабинета, не прощаясь и не говоря ничего и без того разочаровавшим меня сотрудникам больницы, жду Илью и следую рядом с ним до выхода из больницы. Там уже ждут репортеры, я слышу гам на улице и останавливаюсь у закрытой двери. Я резко касаюсь руки Троекурова, взявшуюся за ручку двери, останавливая его.
-Я не могу, - шепотом говорю я, переводя взгляд на лицо Полкана. -А если там еще один убийца? В толпе и среди вспышек выстрелить проще простого, - наверное, я выгляжу сейчас очень испуганным. Вся храбрость и уверенность в себе, которые прослеживались в каждом моем слове в кабинете, улетучились, когда я оказался один на один со своими страхами и мнительностью. И ведь Илья ничем не мне поможет, если начнут стрелять. Сейчас я беззащитен больше обычного, и таким Илья точно меня никогда не видел. Как много для него открытий чудных.
Он слишком мил, он воркует, как породистый голубь в руках молодожен. Черт побери, он ведет себя, как малолетний бабник. Почему я злюсь, посматривая на него через плечо врача, который только что зашивал мне рану? Это всего лишь медсестра, это всего лишь Кирилл, который волен делать все, что ему вздумается. Мое дело проще не бывает, просто бросаться под пули и напарываться на ножи. Вот и все. Мне нечего просто сказать, я просто сижу и слушаю, как его немного хриплый от удушья голос присаживается на уши этой дурочки.
Внутри себя у меня уже началась гражданская война со всеми вытекающими. Одна часть меня воевала против моих непонятных чувств, возникших так неожиданно и спонтанно, вторая часть отвечала здравому рассудку вполне себе красноречиво. Но все это было внутри, на деле я был таким же, как и всегда. А именно никаким. Пожалуй, это лучшее определение меня же. Человек без эмоций, камень, который смотрит только вперед, не опуская и не поднимая взгляд, как лошадь, у которой надеты шоры.
Мы остались одни и внутри я почувствовал какое-то облегчение. Мои солдаты объявили перемирие, а потому лицо у меня немного расслабилось. Я словно становился самим собой, когда все вокруг исчезали и оставался только Кирилл. Наверное, мне уже нечего было стесняться перед ним, мы видели друг друга каждый день, каждую час и каждую минуту. Уже давно привыкли, что мы просто есть. И когда появлялся еще кто-то, я начинал чувствовать дискомфорт, чего не скажешь о Кирилле. Он относился и будет относиться ко мне, как к охраннику. То, что я сегодня сделал не требует похвалы. Я выполнил свою работу и я понимал это. И почему мне так хочется услышать от него "спасибо"? Смешно, очень смешно, я чувствую себя идиотом, и мне неимоверно хочется вновь оказаться в какой-нибудь горячей точке. На самом деле, там намного проще, чем охранять богатенького мальчика. Намного.
-Я не строю из себя героя, - чуть напрягшись говорю я. Я не любил это слово, оно слишком многого стоит, на самом деле. Герои убивают по приказу, так в чем геройство то? Да, сегодня на мой счет записана еще одна смерть, а в аду уготовлен котел, персональный, с гравировкой... - мне есть, с чем сравнивать, а потому это- я киваю на свою плечо, - действительно просто царапина.
Минута спокойствия закончилась, когда в процедурную зашла та же медсестра и сообщила о репортерах. И тут я снова познакомился с Кириллом. Сегодня был день открытий для меня. Какой был для меня Кирилл до сегодняшнего дня? Капризный, чрезмерно веселый и, наверное, даже немного глупый. Представитель русской, золотой молодежи, любитель вечеринок и клубов, любитель выпить и затащить к себе в постель какую-нибудь девицу, или же просто урвать поцелуй незнакомки в коридоре одного из московских клубов. Я никогда его не видел за книгой, и уж тем более, я никогда не видел его в гневе. В настоящем гневе, а не поддельном, который он обрушивал на меня скорее в шутку, нежели наоборот. Я молчал и просто наблюдал за ним, чувствуя, что передо мной не мальчик, а мужчина. Да, как оказалось, он мог быть сильным духом, мог припугнуть и мог показать свой авторитет. Конечно, ему еще предстоит многому научиться. Например, запугивать людей исключительно своим именем, не прибегая к отцовским инициалам. Но я молчал, сердце мое сжималось, будто подсказывало мне, что мне нужно его остановить или успокоить, но я все равно оставался смеренным, словно пес, ожидая приказа.
Кирилл не стал долго сидеть в процедурной. Слез с кушетки и уверенно пошел к выходу, мне оставалось только проследовать за ним. Мне не хотелось ему ничего отвечать, я просто был послушным и делал то, что он говорил. Как и прописано было в контракте.
Я наблюдаю за тем, как он продолжает проявлять себя и свою силу. Его знания - его козырь, не каждый может похвастаться знанием УК РФ, хотя статью о распространении информации о жизни частного лица Кирилл Михайлович должен знать с пеленок. Нет в этом ничего удивительного, пожалуй. Но я не совру, если скажу, что сегодня по-доброму восхищен им, без всякой задней мысли. Наконец-то я увидел в нем человека.
Я веду его к выходу, сердце мое колотиться, я всегда так себя чувствовал, когда врывался в толпу журналистов, пытаясь расчистить проход для Кирилла. Это неприятно, я слишком скромный человек, чтобы попадаться под фотокамеры, я и в обычной жизни никогда не любил позировать на фото, а здесь, когда тебя фотографируют насильно, чувствуешь себя омерзительно, даже если фотографируют не тебя. Я кладу руку на ручку двери и чувствую прикосновение руки Киры, и меня словно прошибает насквозь. Слишком много потрясений за день от одного мальчика. Я напрягаюсь и смотрю на него. Я отвожу его в сторону, словно пытаюсь спрятать от всех, смотрю на него, на его лицо и понимаю, что он боится. Действительно напуган и нуждается в моей поддержке. Я кладу руку ему на плечо, я почему-то сейчас чувствую себя его другом, но никак не охраной.
-Послушай, тебе нечего бояться. Сегодня уже никто покушаться не будет, я обещаю.. - я понимаю, что должен привести аргументы, и они у меня есть, и они, возможно, способны успокоить Грановского младшего, - убийца не был профи, ведь ты еще жив. Значит заплатили ему не так много, как следовало бы, а это значит, что это точно не конкуренты отца, а кто-то другой. Если хочешь, я лично займусь этим и все узнаю... - я смотрю на него и непроизвольно улыбаюсь. Я корю себя за эту улыбку, воины из лагеря здравого смысла проворонили решительные действия их оппозиции, а потому я сейчас был чрезмерно добр к Кириллу. Что еще сказать, чтобы вытащить его к машине?
-Если будут стрелять, то в меня, тебе нечего бояться, - я говорю тихо и чуть сжимаю свою ладонь у него на плече, - услышишь выстрел, беги в больницу и звони отцу, понял? А теперь пошли, нам пора домой, - я мягко хлопаю его по плечу несколько раз и отхожу от него к двери. Я иду первым. Одну руку я отвожу назад, чтобы чувствовать присутствие Кирилла, вторая рука спрятана под пиджаком, сжимая пистолет. Я не раздумывая всажу пулу в лоб, если увижу опасность со стороны. Кириллу действительно нечего бояться.
Я толкаюсь больным плечом в репортеров, кричу на них и прошу дать пройти. Я почти не чувствую боль, мне важно уберечь Кирилла. И я сдерживаю слово. Я открываю перед ним дверь и пропускаю в машину. Закрываю дверь и обхожу машину, пытаясь разогнать надоедливых журналистов. Сажусь и чуть жмурю глаза, чувствуя, что разошелся шов на ране. Но Кире ничего не говорю, просто завожу мотор и давлю на газ, пытаясь как можно быстрее убраться от этой чертовой больнице.
Через час мы уже были дома, я предложил Кириллу пойти и умыться. Мне нужно было его спровадить, чтобы зашить рану до того, как он вернется. Спровадив его в ванную, я уселся на кухне, снимая с себя рубашку и принимаясь за дело. Это была не первая рана, которую мне приходилось самостоятельно зашивать на своем теле. Но отсутствие возможности использовать обе руки заметно замедлило процесс.
[/float]
