Я

Тридцать минут.

Преподобный Кастер ушёл отлить тридцать минут назад и всё ещё не вернулся. Еще полчаса и можно выламывать дверь, пожалуй, чтобы убедиться, что с лучшим другом всё в порядке, что его не убил Генезис и не вырвался на волю, что не прорвало сливной бочок и пастору не пришлось убирать всемирный, в рамках зассанного туалета не первосортного бара, потоп за собой. Кэссиди уже продумал десяток и более идей, больше похожих на оправдания, как и почему Джесси задерживается и не возвращается, но почему-то встать и подойти к двери, постучать и спросить "как дела?" у Кэссиди не хватало духу. Он бесконечно любил бесцеремонно вторгаться в чужое пространство, занимать собою и своей непоседливостью все мысли собеседника, маячить где-то в поле зрения, убивая свою скуку, а заодно и скуку друзей, кому (не)посчастливилось стать жертвой общительного ирландского вампирюги, но в некоторых вопросах был удивительно тактичен. В совсем некоторых, если не очень-очень редких — и вот отойти в сортир было как раз-таки той ситуацией, в которой никто не должен тебя беспокоить. И Кэссиди не беспокоил. В конце концов, всем нужно личное пространство и уж сделать дела спокойно, без отвлекающих обстоятельств. Но, блядь, не пропадать на грёбанных тридцать минут, никак не сообщая о своих изменившихся деталях в плане. Просто, чтобы Кэсс, оставленный в одиночестве у бара перед телевизором, не начал беспокоиться и строить в своей голове сценарии, что же там, мать твою за ногу, стряслось, и не отвести ли Джесси на приём ко врачу. Всё же Кастер — человек, а у людей могут возникнуть проблемы со здоровьем. Им недостаточно выпить чьей-то крови, чтобы вылечить абсолютно всё, как это мог сделать вампир.

Ладно, бля, просто представим на секундочку, что все твои чувства усилены в несколько раз, а рецепторы мозга воспринимают информацию совершенно в ином цвете, как, допустим, у собаки, и где преобладают, в основном, красные и тёмные цвета, а уж потом — все остальные. Ты обладаешь сверхвозбудимостью, вспыльчивостью и безудержным оптимизмом, или же полнейшим пессимизмом, в зависимости от склада характера, и чувства гипертрофируются ещё больше; агрессия зачастую перерастает в ярость, а умиление в сентиментальность. Добро пожаловать в жизнь среднестатистического вампира или девчонки во время ПМС, а в целом, всё в порядке, да. Поэтому когда тебя оставляют одного на столь долгое время, и ты не знаешь, чем себя занять, вынужден сидеть и ждать, не имея возможности уйти без предупреждения, то беспокойство само по себе оправдывается. Ну, а если коротко: добро пожаловать в мир Проншиаса Кэссиди, самый непредсказуемый из миров.

Когда парень из "Либерти" в очередной раз попадает в кольцо и бар взрывается гулом голосов, Кэссиди закатывает глаза, залпом допивает из горла свою бутылку пива и, отправляя ее по барной стойке прямиком в руки барменши, поднимается с места и неровной походкой направляется к уборной. Он не пьян, или, вернее, лёгкий градус выветрится из его организма через каких-то минут пять-семь, а у стойки кто-то не очень удачно поцарапал руку. Для Кэссиди, и без того порядком заскучавшему и приунывшему, это стало сигналом, что пора что-то менять и уже проверить состояние дел у своего лучшего друга. Ну, не тех самых дел, конечно, а образно. Кэссиди ещё пару мгновений мнётся у самой двери, всё же сомневаясь в своём решении и чувствуя неловкость от возможной с его стороны навязчивости (хотя когда это его волновало вообще). 

—Джесси, ебать тебя за ногу, Кастер, ты там не сдох? — Кричит через дверь Кэсс, постучав пару раз, и отходит к стене рядом, когда не получает ответа. —Угашенный ты там, что ли... — додумывает следом и скрещивает руки на груди, принимаясь наблюдать за мотыльком, что настойчиво бился головой о плафон настенного светильника, желая коснуться источника света. Кажется, самое время для размышлений о смысле жизни, несмотря на закрытую изнутри кабинку мужского туалета, где обычно и приходят подобные мысли, но и в "предбанничке" тоже неплохо. Кэссиди больше ничего и не остаётся, кроме как преданным псом стоять под дверью и ждать, когда дружище соблаговолит выйти оттуда. И хотя Джесси Кастер не был его хозяином, но зависимость от него Кэссиди чувствовал немалую. Не хотелось думать о причинах и уж тем более придавать им внимания, если всё давно решено и оговорено, забыто (ну как, забыто, просто игнорируется), списано на что угодно, но не на истину, лежащую на, мать её, поверхности, но упорно не замечаемую.

Всё, на самом деле, было пиздец, как сложно даже по меркам похуизма простого ирландского парня, но избегание проблемы не означало её решение. Вот только решать никто ничего не собирался. Ничего необычного, просто Джесси Кастер ему нравился, и Кэссиди не мог понять, в какую сторону всё-таки больше. Но так как дружба для Кэссиди всегда значила гораздо больше, чем чувства, то и выбор, конечно же, пал в сторону дружбы. Ему в этом плане всегда было легко, он умел переключаться, потому что отношения для него всегда заключались во взаимных подъёбах, пьянках и душевных разговоров; а если это и было сложно (а это было сложным в случае с преподобным Кастером), ему отлично удавалось отодвигать мешающие нормальному восприятию факторы на задний план, сосредоточиваясь на каких-либо целях. В мире так много интересного — всегда есть, о чём подумать.

Например о том, как открывается дверь и навстречу Кэссиди выходит целый и невредимый Джесси Кастер, слегка побитый и сонный [определённо, что-то принял]. Выходит из женского туалета. Брови Кэссиди ползут вверх в полнейшем непонимании происходящего, и он пару раз быстро бросает взгляд до на запертую дверь мужской комнаты и переводит его на замерзшего, подобное статуе, побелевшего в несколько раз, Джесси. Окей, допустим, не дотерпел и зашёл в первую дверь, потому что она самая ближайшая к коридору, или, например, мужской был занят. Кэссиди мог понять всё, ему повторять никогда не приходилось, ровно как и рассыпаться в объяснениях, что да почему, потому что у каждого, по его нескромному мнению, свои предпочтения. О вкусах не спорят. До этого момента вампир не особо присматривался, в какую дверь заходит Кастер, чтобы поссать, но теперь он точно будет повнимательнее.

Кэсс уже хочет возмутиться, какого хуя как долго и почему тот всё ещё медлит, стоя перед ним где-то, ну, в шагах пяти — коридор не такой уж большой, как и бар в целом; но не успевает сказать что-то очень остроумное, как оказывается перехваченным в неожиданные объятья проповедника. Кэссиди так и замирает с полуоткрытым ртом, только и успевая вскинуть брови, стремительно меняя возмущенно-радостную эмоцию на удивление. Вот это тёплый приём.

—Чё, бля? — Выдыхает Кэссиди, смотря на проповедника недоверчиво, в душе не понимая, что происходит и какого чёрта Кастер задаёт какие-то абсолютно бессмысленные вопросы. В смысле, где был Кэсс? Бегал, блядь, что ж ещё. До соседнего штата и обратно. —Ты о чём? Вообще-то я тебя уже полчаса жду у грёбанного сральника, — он всё ещё не понимает, какого зелёного гоблина тут происходит, но додумать что-то своё Джесси ему не позволяет. Обхватывает недоумевающее лицо друга руками и смачно целует в губы один раз: Кэссиди не успевает даже охуеть по-человечески, вздохнуть и раскрыть глаза, как за первым следует ещё два поцелуя, не менее суровые в своём проявлении мужского дружелюбия. Так целуются с людьми, которых не видел дохрена времени, но о встрече с которыми думал чертовски много; так просто проявляешь тоску по человеку, но не спустя же тридцать минут, Кастер, что за нахуй?!

Кэссиди не моргая смотрит на друга, слишком изменившегося, а, может, даже слегка постаревшего, или ему только так кажется, но, впрочем, сути это не меняет. Он молча, без лишних комментариев, облизывает губы со сдержанным охуеванием и медленно растягивает губы в улыбке. Ладно, разберутся с этим всем, а пока — Джесси вернулся, наконец-таки, он здесь и его не сожрал динозавр из Юрского периода, снеся крышу над сортиром. —Ты прямо будто переродился, падре, обновлённым человеком вышел! — Ржёт, как засранец, и на этот раз сам притягивает Кастера к себе, похлопывая дружески по плечу, потому что на самом деле чертовски рад его видеть. Полчаса сидеть без дела, почти нарваться на неприятности в лице болельщиков "Чикаго Буллс" (в нью-йоркском пабе-то, блядь), в абсолютном одиночестве для Кэссиди было сродни пытки, и в такие моменты каждая минута без Джесси казалась ему каким-то кругом Ада, хрен знает какого по счёту, и кровопийца элементарно начинал унывать. Ровно до тех пор, покуда кудрявая голова техасского священника вновь не появлялась на горизонте — хотя порой, когда становилось невыносимо тоскливо, Кэссиди позволял себе определить появление лучшего друга раньше, чем тот появлялся в поле зрения, неизменно ощущая лёгкий шлейф запаха свеч и лампадного масла, с резко перебивающим въедливым дымом от "Marlboro". Полчаса назад примерно такой же запах ещё исходил от его пасторской одежды, а сейчас же масла явно стало меньше, как и сигарет... Зато добавился порох или что-то вроде того.

—Ты вообще как там оказался, Буффало Билл хренов?— ухмыляется Кэсс, отчего-то вспомнив трансвестита из "Молчания ягнят", и указывает рукой на дверь, хотя проповедник и сам в это время обернулся. Рука Кэссиди замирает на мгновение в воздухе, а затем медленно опускается, когда в этом коридоре становится на одного больше. Ещё один человек, незнакомый вампиру мужчина, выходит всё из того же туалета с потерянным и ничего не понимающим видом. Ладно, кажется, теперь всё стало ещё более непонятно, и Кэссиди даже разбираться не хочет в этом дерьме, чтобы ненароком не сломать себе мозг. Пусть позже объяснят вот это вот всё, потому как оба понимают, что необходимо следовать за Кастором, если хочешь узнать ответы. Почему он? Ну, может, потому, что это у него в животе неебическая небесная хреновина, с помощью которой можно захватить мир, по знаниям опережающая Бога и при правильном подходе даже помогающая своему сосуду некоторыми воспоминаниями. Однако законов вежливости никто не отменял, и Кэссиди, широко улыбаясь, приветствует незнакомца кивком головы.

—Кстати, я Кэссиди, — представляется ирландец с небритой рыжеватой щетиной и протягивает руку мужчине в тренчкоте, который смотрит на развернувшуюся картину не менее подозрительно. Похоже, они оба не понимают, что происходит, а Кастер будто что-то темнит, что-то явно нехорошее. Кэсс не любил это чувство беспокойства, которое имело свойство сбываться. Произошло что-то очень ненормальное, и если здесь замешан не Бог, которого они всё без роздыху ищут, чтобы призвать к ответственности, то другому Кэссиди не может найти объяснения. Впрочем, их общий знакомый уже на полпути к барной стойке, и им бы по-хорошему не отставать, и Кэсс разрывает рукопожатие, двигаясь в сторону бара, прогоняя мысли о том, что акцент нового знакомого ему просто померещился. Вот и отходняк, кажется — нужно срочно догнаться.

—Ты там в Нарнию попал? Чего рожа-то такая поёбанная жизнью? — Как ни в чём не бывало, ухмыляется вампир и падает на стул рядом с лучшим другом, ободрительно хлопнув того по плечу.

кэсс

Ебись оно всё конём.

Первая мысль, которая пришла бы в голову Кэссиди "до" Джесси Кастера, но не рассматривалась бы серьёзно Кэссиди "после" встречи с Джесси Кастером. Простое уравнение, сложное для понимания, и Кэссиди ещё сам толком разобраться не может, лишь ощущая, какие значительые перемены произошли в нём с момента их с проповедником знакомства. Если бы пару лет назад ему бы сказали, что скоро его ждёт самое незабываемое и особенное знакомство в его жизни, он бы ни за что не поверил. Просто потому, что давно понял на горьком опыте, что незаменимых нет. Что на смену одному интересному человеку обязательно придёт другой, и дальше по этой же схеме, но абсолютно непохожих людей не бывает.

Что ж, Кэссиди, тут ты с выводами немножко проебался. Закорешиться со священником — одно дело, но совсем другое, думать о нём каждый грёбанный час, понимая, что никого более интересного и незаурядного не встречал. За все свои сто с небольшим лет Проншиас понял только то, что Джесси Кастер послан ему Богом пёс знает, за какие такие добрые дела или страдания, как бы Джесси не утверждал, что Бога этого самого на небесах нет. Так-то оно, может, и так, но иного объяснения Кэссиди найти не мог. Каждый приходит к вере осознанно, переживает какой-то переломный момент или потрясение, но ничем подобным в этом случае и близко не пахло. Оно просто случилось — и всё тут. Это можно считать успехом, преподобный, смотрите-ка, вампир поверил в Бога, и всё с вашей помощью. Если подумать, что на этом все парадоксы заканчиваются, то очень жаль, но нет.

Потому что — что совершено несвойственно Проншиасу Кэссиди — он молчит. Молчит после своего последнего вопроса, молчит, глядя, как его лучший друг, за полчаса изменившийся до неузнаваемости, опрокидывает столы и включает свою внутреннюю богиню, и молчит даже тогда, когда Кастер ошарашивает его своим недвусмысленным вопросом, потому что знает, что Джесси сейчас не будет никого слушать. Все наркоманки, с которыми встречался Кэссиди на своём веку, вели себя в точности так во время ломки, уж различить истерику от нервного срыва он теперь в состоянии почти безошибочно. И у Джесси Кастера была натуральная истерика, и никто в этой жизни, блядь, ни разу не видел его в таком состоянии. Никто из живых, по крайней мере — в этом Кэсс был абсолютно уверен. Вечно спокойный, выдержанный в лучших традициях семинарской школы пастор, привыкший держать себя в узде, сносить трудности на своём жизненном пути посредством подавления и заглушения эмоций, а не анализирования их и вынесения для себя каких-либо уроков, Джесси Кастер просто сорвался с катушек, Бог весть по какой причине и с чего бы вдруг. У Кэссиди истерик не бывало, потому что все эмоции его читались, как на ладони, и крайне редко скрывались. Всё же он молчит, почти не дышит, наблюдая за происходящим, как за фильмом в интерактивном формате, где он сам является одним из действующих лиц. Странная аналогия, но здесь сейчас всё, мягко говоря, странно, так что даже не надо пытаться понять мыслительный процесс Кэссиди, молча охуевающего от всего, что творится.

Ему, к собственному ужасу, а, может, не самому приятному удивлению, больно. Больно видеть Джесси в таком состоянии и от всего, что с этим славным парнем происходит, и быть не в состоянии как-то это исправить. Кэссу так хочется думать, потому что признать факт того, что столетний вампир, путешествующий по Штатам так быстро, что пятки сверкают и силуэт в памяти не остаётся, привязался к проповеднику, кажется и диким, и ненормальным. Вообще-то очень ненормальным, блядь, потому как у Кастера вроде как и девушка есть, которая ебёт мозги на полную катушку и устраивает ему ёбанный мексиканский сериал, и жизнь помимо_одного_кровососа, которая, в принципе, и должна быть, потому как он смертен и явно заслуживает счастья состариться с кем-то вместе. Это именно то, чего Кэссиди не может ему дать, а отдать он хотел бы многое, ему не жалко, пусть хоть всю душу забирает; то, чего у него самого никогда не будет, обречённого наблюдать, как его друзья и близкие с каждым годом приближаются к смерти. Поэтому каждый хренов раз, когда Кэссиди думает о том, что Кастер не должен так страдать, потому что связался не с теми, кто дал бы ему желанное спокойствие и нормальную жизнь, а где-то на уровне интуиции Кэсс понимает, что проблема Кастера заметно сужается до пределов этого бара и двух конкретных мужчин, от которого бедовостью тащит за километры, он хочет добровольно исчезнуть из его жизни — и не может. Не находит даже способа.

Кэссили пытался, ой как много пытался. И уезжал, и говорил, что глупой затеей вообще им было начинать такое рисковое и ебанутое путешествие (здравствуйте, нам, пожалуйста, три визы до Рая — что за пиздец?), и зарекался, что никаких близких отношений выстраивать нельзя ни при каких условиях, а затем, от души проклиная Бога, выкручивал руль своего побитого грузовика, такого же побитого, как и его мёртвая душонка, и на всей скорости мчался обратно. В ту же ночь через неделю или через месяц — Кэссиди всегда возвращался к Джесси Кастеру. У этого парня были серьёзные проблемы, а Кэсс был уверен, сам себе заявляя нескромно, что преподобный Кастер заслужил такого друга, как Кэссиди (и Кэссиди заслужил такого друга, как Кастер). Осознание, что совесть зажрёт и сердце в который уже раз остановится, если он узнает о смерти проповедника, которую мог бы это предотвратить, просто будучи рядом, снова и снова прождало дикое желание рвать волосы на голове и ругаться на весь мир за то, что однажды — хуй знает когда, на самом деле, с такими-то приключениями — Джесси просто не станет, а Кэссиди снова останется один с воспоминаниями о самом охуенном и счастливом времени в его жизни.

По хорошему сваливать отсюда надо нахрен. Валить, куда глаза глядят и ноги ведут, так быстро, как только можешь, пока не началось что-то более стрёмное. Кэссиди легко поступил бы так, допустим, некоторое время назад, когда только-только познакомился с преподобным Кастером и не был связан с ним никакими тайнами и секретиками, как четырнадцатилетние подружки, но сейчас он попросту не может. Хотя здравый рассудок и подсказывает ему, что послать всё нахер, развернуться и обиженно уйти (он ведь имеет на это право, правда же?), но совесть не позволяет. У грёбанного вампира есть совесть, представьте себе, и более того, у него есть милосердие и сострадание, но он так растерян и сбит с толку, что не может понять абсолютно ничего, кроме очевидного. Кастер не в своём уме. Погром, буйство, хулиганство, пьянство, и далее по списку. Джесси сносит столы, Джесси манипулирует людьми направо и налево, ведёт себя крайне неадекватно даже по меркам Генезиса, и Кэссиди только и остаётся, что наблюдать за всем этим не то в ужасе, не  то в искреннем беспокойстве, уже зная, что скажет каждому из них, когда бедствие прекратится. О, Кэссу определённо есть, что сказать, и если обычно в своих речах он на сто процентов импровизирует, то в этой ситуации он абсолютно уверен в собственной правоте. И кому-то сейчас явно не повезёт (подсказка: это не Джесси).

Шоу начинается.

—Ты чем, блядь, его обдолбал там? — с абсолютно серьёзным еблом произносит Кэссиди, смотря на Константина уничтожающим взглядом, когда Джесси, наконец, замолкает, перепрыгнув через барную стойку и закончив свои махинации. Долгий разговор захотел? Очень не_жаль, но исповедь придётся перенести. Кэсс не даёт возможности обдумать ответ, повторяя свой вопрос: —Ты чё сделал с Джесси, британская жопа? — тут уже нервы сдают у него, и Кэссиди, уже не скрывая антипатии (как ему кажется, обоснованно взаимной), хватает сомнительного типа в тренчкоте за грудки и проносит по чёртовой барной стойке со всей своей могучей силой, угрожающе скалясь для пущего эффекта. Нахуй конспирацию.

Потому что, ёбаныврот, нельзя оставлять наедине в одном баре англичанина и ирландца. Это всегда кончается плохо.

Единственное нормальное объяснение, справедливо замеченное, кроется в том, что для особо эмоционального вампира главным катализатором настоящей проблемы был Джон, который, по свидетельству нескольких очевидцев, вышел из женского туалета следом за Джесси, предварительно наверняка накурив того или закинув его любимым лсд в химозном коктейле. Кажется, Кэсс имеет на это право? Для него, реагирующего на всё, ни много, ни мало как родитель на обидчиков сына, нет никаких разумных объяснений происходящему, кроме той, что оказалась самой нормальной по его наблюдениям. Да и объяснять ему никто ничего не пытался, так что не обессудьте, вампир делает свои собственные выводы, вполне себе логичные. Но сейчас уже как-то похуй на логику, она сломалась где-то пару сломанных стульев назад, сейчас есть только чёрное и бежевое — Джесси и Джон Константин, один из которых приложил к этому пиздецу руку. Кэссиди был уверен, что его лучший друг без него принимать ничего бы не стал. И он уже хочет привести к исполнению начатые угрозы, и останавливает его от очередной проблемы только голос святого друга — и едва ли благодаря Слову.

Кэссиди недовольно поджимает губы и отпускает Джона, выпрямляясь в спине и отходя на пару шагов назад. Оборачивается на Кастера, сверкая потемневшими глазами, и выглядит абсолютно, ужасно разбитым, будто напали на него и отпиздили, как ботаника в школьном сортире, но вовсе не так, будто только что чуть не растерзал незнакомого человека, который тоже что-то знает. Знает то, чего не знает Кэссиди, и сейчас уже, когда ярость сменилась простым недовольством, вампир начинает понимать, что подорвал уровень доверия второго кладезя необходимой ему информации.

—Погорячился, — констатирует ирландец, поднимая руку в адрес нового знакомого в примирительном жесте. Капитуляция перед британцами — позор тебе, Проншиас Кэссиди, можешь хоть сейчас с позором самовыпилиться, ибо что же ещё может быть хуже. Кэсс берет берёт со стойки чудом не опрокинутый стакан с бурбоном, поддерживает тост за встречу, выпивает залпом и ставит стакан перед самопровозглашённым барменом, кивком головы прося того повторить. Затем проходит к ближайшему столику, поднимает с пола стул и ставит где-то в центре, так, чтобы обзору представал Кастер и его новоиспечённый друг. Ладно, даже если это его старый друг, Кэссу чертовски обидно. Он заслужил знать о таких деталях, ну блядь, заслужил же, и потому с нескрываемой обидой в голосе саркастично произносит: —А теперь вы, мудоёбы, постарайтесь объяснить, что на самом деле произошло, потому что я уже, мягко говоря, теряюсь в догадках.

Заебись, — наверное, думается этому Джону Константину, — друзья у этого Преподобного. Кровососущие. Ловит себя на подобной мысли Кэссиди, однако, не придавая этому никакого значения. Вот уж последнее, о чём хочется думать в данный момент Проншиасу — это о том, каково сейчас этому парню. Кэссиди точно уверен, что если что-то странное и произошло, то только потому, что проповедник связался с этим англичанином. Нутром, сука, чует. Хотя при других обстоятельствах был бы весьма рад знакомству.